Неточные совпадения
— Я-то и хотел поговорить с тобой, Родион Потапыч, — заговорил Кишкин искательным тоном. — Дело, видишь, в чем. Я ведь тогда на казенных ширфовках
был, так одно местечко заприметил: Пронькина вышка называется.
Хорошие знаки оказывались… Вот бы заявку там хлопотнуть!
Яша тяжело вздохнул, принимая первую рюмку, точно он продавал себя. Эх, и достанется же от родителя!.. Ну, да все равно: семь бед — один ответ… И Фени жаль, и родительской грозы не избежать. Зато Мыльников торжествовал, попав на даровое угощение… Любил он
выпить в
хорошей компании…
— А дело
есть, Родивон Потапыч… Ты вот Тараса Мыльникова в шею, а Тарас Мыльников к тебе же с добром, с
хорошим словом.
В этом
хорошем настроении Карачунский возвращался домой, но оно
было нарушено встречей на мосту целой группы своих служащих.
—
Будь ей заместо матери… — упрашивала Устинья Марковна, кланяясь в ноги. — Я-то слаба, не умею, а Родион Потапыч перестрожит. Ты уж
лучше…
— Богатую не бери, а попроще… Сиротку
лучше, Ермолай Семеныч, потому как ты уж в годках и
будешь на положении вдовца. Богатые-то девки не больно таких женихов уважают…
—
Было, да сплыло, — огрызался Кишкин. — Вот про себя
лучше скажи, как балчуговское золото скупаешь…
— А что Родион-то Потапыч скажет, когда узнает? — повторяла Устинья Марковна. —
Лучше уж Фене оставаться
было в Тайболе: хоть не настоящая, а все же как будто и жена. А теперь на улицу глаза нельзя
будет показать… У всех на виду наше-то горе!
— Значит, Феня ему по самому скусу пришлась… хе-хе!.. Харч, а не девка: ломтями режь да
ешь. Ну а что
было, баушка, как я к теще любезной приехал да объявил им про Феню, что, мол, так и так!.. Как взвыли бабы, как запричитали, как заголосили истошными голосами — ложись помирай. И тебе, баушка, досталось на орехи. «Захвалилась, — говорят, — старая грымза, а Феню не уберегла…» Родня-то, баушка, по нынешним временам везде так разговаривает. Так отзолотили тебя, что
лучше и не бывает, вровень с грязью сделали.
Маякова слань
была исправлена
лучше, чем в казенное время, и дорога не стояла часу — шли и ехали рабочие на новые промысла и с промыслов.
Еще
был у меня машинист на Спасо-Колчеданской шахте, Семенычем звать, —
хороший машинист, и его Мыльников сманил.
У Мыльникова сложился в голове набор любимых слов, которые он пускал в оборот кстати и некстати: «конпания», «руководствовать», «модель» и т. д. Он любил поговорить по-хорошему с
хорошим человеком и обижался всякой невежливостью вроде той, какую позволила себе любезная сестрица Анна Родионовна. Зачем же
было плевать прямо в морду? Это уж даже совсем не модель, особенно в
хорошей конпании…
Обыкновенно и при
хорошем содержании «видимого золота» не бывает, за исключением отдельных «гнездовок», а «Оксина жила»
была сплошь с видимым золотом.
Эта старушечья злость забавляла Кишкина: очень уж смешно баушка Лукерья сердилась. Но, глядя на старуху, Кишкину пришла неожиданно мысль, что он ищет денег, а деньги перед ним сидят… Да
лучше и не надо. Не теряя времени, он приступил к делу сейчас же. Дверь
была заперта, и Кишкин рассказал во всех подробностях историю своего богатства. Старушка выслушала его с жадным вниманием, а когда он кончил, широко перекрестилась.
— Ах, старый пес… Ловкую штуку уколол. А летом-то, помнишь, как тростил все время: «Братцы, только бы натакаться на настоящее золото — никого не забуду». Вот и вспомнил… А знаки, говоришь,
хорошие были?
— Нет, ты
лучше убей меня, Матюшка!.. Ведь я всю зиму зарился на жилку Мыльникова, как бы от нее свою пользу получить, а богачество
было прямо у меня в дому, под носом… Ну как
было не догадаться?.. Ведь Шишка догадался же… Нет, дурак, дурак, дурак!.. Как у свиньи под рылом все лежало…
—
Хорошее дело, кабы двадцать лет назад оно вышло… — ядовито заметил великий делец, прищуривая один глаз. — Досталась кость собаке, когда собака съела все зубы. Да вот еще посмотрим, кто
будет расхлебывать твою кашу, Андрон Евстратыч: обнес всех натощак, а как теперь сытый-то
будешь повыше усов
есть. Одним словом, в самый раз.
Это предсказание оправдалось скорее, чем можно
было предполагать, именно: на Дернихе старатели, промывавшие старый отвал, наткнулись случайно на
хорошее содержание и прогнали компанейского штейгера, когда тот хотел ограничить какую-то делянку.
Ночью особенно
было хорошо на шахте. Все кругом спит, а паровая машина делает свое дело, грузно повертывая тяжелые чугунные шестерни, наматывая канаты и вытягивая поршни водоотливной трубы. Что-то такое
было бодрое,
хорошее и успокаивающее в этой неумолчной гигантской работе. Свои домашние мысли и чувства исчезали на время, сменяясь деловым настроением.
— Господин следователь, вам небезызвестно, что и в казенном доме, и в частном
есть масса таких формальностей, какие существуют только на бумаге, — это известно каждому. Я сделал не хуже не
лучше, чем все другие, как те же мои предшественники… Чтобы проверить весь инвентарь такого сложного дела, как громадные промысла, потребовались бы целые годы, и затем…
Вот о чем задумывался он, проводя ночи на Рублихе. Тысячу раз мысль проходила по одной и той же дороге, без конца повторяя те же подробности и производя гнетущее настроение. Если бы открыть на Рублихе
хорошую жилу, то тогда можно
было бы оправдать себя в глазах компании и уйти из дела с честью: это
было для него единственным спасением.
— Ключик добудь, Марьюшка… — шептал Петр Васильич. — Вызнай, высмотри, куды он его прячет… С собой носит? Ну, это еще
лучше… Хитер старый пес. А денег у него неочерпаемо… Мне в городу сказывали, Марьюшка. Полтора пуда уж сдал он золота-то, а ведь это тридцать тысяч голеньких денежек. Некуда ему их девать. Выждать, когда у него большая получка
будет, и накрыть… Да ты-то чего боишься, дура?
У кабатчика Ермошки происходили разговоры другого характера. Гуманный порыв соскочил с него так же быстро, как и налетел.
Хорошие и жалобные слова, как «совесть», «христианская душа», «живой человек», уже не имели смысла, и обычная холодная жестокость вступила в свои права. Ермошке даже как будто
было совестно за свой подвиг, и он старательно избегал всяких разговоров о Кожине. Прежде всего начал вышучивать Ястребов, который нарочно заехал посмеяться над Ермошкой.
Окся
была счастлива коротким бабьим счастьем и даже как будто
похорошела. Не стало в ней прежней дикости, да и одевалась она теперь
лучше, главным образом потому, чтобы не срамить мужа.
Впрочем, на мужицкий промысловый аршин Окся
была настоящая приисковая баба,
лучше которой и не придумать; она обшивала всю артель, варила варево да в придачу еще работала за мужика.
По вечерам около огонька шли такие
хорошие домашние разговоры, центром которых всегда
была Окся.
— И
лучше бы не надо… — соглашалась Окся авторитетным тоном настоящей бабы-хозяйки. — С молоком бы
были, а то всухомятку надоело…
— Ах, какой ты несообразный человек, Матюшка!.. Ничего-то ты не понимаешь…
Будет золото на Сиротке, уж поверь мне. На Ягодном-то у Ястребова не
лучше пески, а два пуда сдал в прошлом году.
— А Ганька на что? Он грамотный и все разнесет по книгам… Мне уж надоело на Ястребова работать: он на моей шкуре выезжает.
Будет, насосался… А Кишкин задарма отдает сейчас Сиротку, потому как она ему совсем не к рукам. Понял?..
Лучше всего в аренду взять. Платить ему двухгривенный с золотника. На оборот денег добудем, и все как по маслу пойдет. Уж я вот как теперь все это дело знаю: наскрозь его прошел. Вся Кедровская дача у меня как на ладонке…
На Сиротке
была выстроена новая изба на новом месте, где
были поставлены новые работы. Артель точно ожила. Это
была своя настоящая работа — сами большие, сами маленькие. Пока содержание золота
было невелико, но все-таки
лучше, чем по чужим приискам шляться. Ганька вел приисковую книгу и сразу накинул на себя важность. Матюшка уже два раза уходил на Фотьянку для тайных переговоров с Петром Васильичем, который, по обыкновению, что-то «выкомуривал» и финтил.
— Дурак ты, Петр Васильич, — вразумил его кабатчик. — Зазнамый ты ястребовский скупщик, кто же у тебя
будет покупать?.. Ступай
лучше с повинной к Никите Яковличу; может, и смилуется…
— А ты-то чему обрадовался? — напустилась на него старуха. — От чужого безвременья тебе
лучше не
будет…
В
хорошую погоду ясно можно
было слышать свисток паровой машины, работавшей на Богоданке, и Матюшка каждый раз вздрагивал.
Неточные совпадения
Осип. Да что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть и большая честь вам, да все, знаете,
лучше уехать скорее: ведь вас, право, за кого-то другого приняли… И батюшка
будет гневаться, что так замешкались. Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь дали.
Хлестаков (пишет).Ну, хорошо. Отнеси только наперед это письмо; пожалуй, вместе и подорожную возьми. Да зато, смотри, чтоб лошади
хорошие были! Ямщикам скажи, что я
буду давать по целковому; чтобы так, как фельдъегеря, катили и песни бы
пели!.. (Продолжает писать.)Воображаю, Тряпичкин умрет со смеху…
Городничий. А, черт возьми, славно
быть генералом! Кавалерию повесят тебе через плечо. А какую кавалерию
лучше, Анна Андреевна, красную или голубую?
Хлестаков. Я — признаюсь, это моя слабость, — люблю
хорошую кухню. Скажите, пожалуйста, мне кажется, как будто бы вчера вы
были немножко ниже ростом, не правда ли?
Городничий. Да, и тоже над каждой кроватью надписать по-латыни или на другом каком языке… это уж по вашей части, Христиан Иванович, — всякую болезнь: когда кто заболел, которого дня и числа… Нехорошо, что у вас больные такой крепкий табак курят, что всегда расчихаешься, когда войдешь. Да и
лучше, если б их
было меньше: тотчас отнесут к дурному смотрению или к неискусству врача.