Неточные совпадения
—
Набоб приехал… Ха-ха! — смеется он своим нехорошим смехом, откидывая волосы. — Народный восторг и общее виляние хвостов. О почтеннейшие подлецы с Мироном Блиновым во главе! Неужели еще не выросла та осина,
на которой всех вас следует перевешать… Комедия из комедий и всероссийское позорище. Доколе, о господи, ты будешь терпеть сих подлецов?.. А царица Раиса здорово струхнула, даже до седьмого пота. Ха-ха!
С артистами он обращался, как с преступниками, но претензий
на директора театра не полагалось, потому что народ был все подневольный, больше из мелких служащих, а женский персонал готов был перенести даже побои, чтобы только быть отмеченным из среды других женщин в глазах всесильного
набоба.
Набоб заставил себя подождать, и скептики уже начинали уверять, что он уехал
на охоту, но были опровергнуты появлением Евгения Константиныча во фраке и белом галстуке.
Это была временная обстановка, потому что
набоб жил, по выражению Прейна,
на биваках.
— Со мной был точно такой же случай, Евгений Константиныч, — заговорил Сарматов, угадавший теперь, зачем
набоб оставил их. — У меня была невеста, Евгений Константиныч… Совершенно прозрачное существо и притом лунатик. Раз я сделал донос
на одного товарища, и она меня прогнала с глаз долой.
Сам
набоб проводил свое время
на гуляньях в обществе Раисы Павловны или Нины Леонтьевны, причем заметно скучал и часто грыз слоновый набалдашник своей палки.
Происходили самые забавные схватки из-за пальмы первенства, и скоро всем сделалось очевидной та печальная истина, что Нина Леонтьевна начинала быстро терять в глазах
набоба присвоенное ей право
на остроумие.
Иногда
набоб старался себя утешить тем, что Луша слишком занята своим доктором и поэтому нигде не показывается, — это было плохое утешение, но все-таки
на минуту давало почву мысли; затем иногда ему казалось, что Луша избегает его просто потому, что боится показаться при дневном свете — этом беспощадном враге многих красавиц, блестящих, как драгоценные камни, только при искусственном освещении.
В душе
набоба являлась слабая надежда, что он встретит Лушу где-нибудь — в театре,
на гулянье вечером или, наконец, у Раисы Павловны.
Эта нечаянная встреча подлила масла в огонь, который вспыхнул в уставшей душе
набоба. Девушка начинала не в шутку его интересовать, потому что совсем не походила
на других женщин. Именно вот это новое и неизвестное и манило его к себе с неотразимою силой. Из Луши могла выработаться настоящая женщина — это верно: стоило только отшлифовать этот дорогой камень и вставить в надлежащую оправу.
Не успело еще улечься впечатление этого неудачного эпизода, как в одно прекрасное утро во флигелек Прозорова
набоб сделал визит, конечно в сопровождении Прейна. Виталий Кузьмич был дома и принял гостей с распростертыми объятиями, но Луша отнеслась к ним довольно сухо. Разговор вертелся
на ожидаемых удовольствиях. Предполагалась поездка в горы и несколько охотничьих экскурсий.
Знала ли Раиса Павловна, что проделывал
набоб и отчасти Прейн? Луша бывала у ней по-прежнему и была уверена, что Раиса Павловна все знает, и поэтому не считала нужным распространяться
на эту тему. По удвоенной нежности Раисы Павловны она чувствовала
на себе то, что переживала эта странная женщина, и начала ее ненавидеть скрытой и злой ненавистью.
На заводе шли деятельные приготовления к предстоявшей поездке
набоба по всему округу, о чем было уже известно всем, а в особенности тем, кому о сем ведать надлежало. Управители оставили Кукарский завод и разъехались по своим гнездам: Сарматов — в Мельковский завод, Буйко — в Куржак, Дымцевич — в Заозерный и т. д. Главная остановка по маршруту предполагалась в Баламутском заводе, где царствовал Вершинин, а затем в Заозерном и Куржаке, где предполагалась охота.
Майзель с Перекрестовым уехали вперед, чтобы приготовить приличную встречу
набобу в горах; впрочем, представитель русской прессы изменил Майзелю
на третьей же станции: смущенный кулинарными приготовлениями Вершинина, он остался в Баламутском заводе.
Набоб лениво смотрел по сторонам, где мелькал тощий лес, вырубленный
на заводские надобности; попадались болота, небольшие горки, прятавшаяся в тальнике и лопушнике речка.
В квартире Сарматова был сервирован легкий завтрак,
на который ехавшая за
набобом челядь накинулась с той жадностью, с какой бросается публика
на железных дорогах к буфету.
Когда генерал предложил осмотреть фабрику,
набоб отрицательно покачал головой и заметил, что фабрику можно будет осмотреть
на обратном пути.
Русский немец имел несчастье считать себя великим гастрономом и вынашивал целых две недели великолепный гастрономический план, от которого могла зависеть участь всей поездки
набоба на Урал, и вдруг сунуло этого Вершинина с его ухой…
Набоб из экипажа прямо перешел
на пароход, а за ним хлынула толпа дам; все старались занять место получше, то есть поближе к
набобу.
Удалившись незаметно от остальной компании,
набоб осторожно начал взбираться
на шихан с его неосвещенной стороны, рискуя
на каждом шагу сломать себе шею.
Переползая с камня
на камень,
набоб оборвал и исцарапал руки и больно ушиб левое колено, так что даже стиснул зубы от боли, но цель была близка, а время дорого.
Девушка торопливо вытерла своим платком протянутую мясистую ладонь, которая могла ее поднять
на воздух, как перышко. Она слышала, как тяжело дышал ее собеседник, и опять собрала около ног распустившиеся складки платья, точно защищаясь этим жестом от протянутой к ней сильной руки. В это мгновенье она как-то сама собой очутилась в железных объятиях
набоба, который задыхавшимся шепотом повторял ей...
На верху скалы завязалась безмолвная борьба. Луша чувствовала, как к ней ближе и ближе тянулось потное, разгоряченное лицо; она напрягла последние силы, чтобы оторваться от места и всей тяжестью тела тянулась вниз, но в этот момент железные руки распались сами собой.
Набоб, схватившись за голову, с прежним смирением занял свою старую позицию и глухо забормотал прерывавшимся шепотом...
Девушка торопливо протянула свою руку и почувствовала, с странным трепетом в душе, как к ее тонким розовым пальцам прильнуло горячее лицо
набоба и его белокурые волосы обвили ее шелковой волной. Ее
на мгновенье охватило торжествующее чувство удовлетворенной гордости:
набоб пресмыкался у ее ног точно так же, как пресмыкались пред ним сотни других, таких же жалких людей.
Когда Евгений Константиныч вернулся к пылавшим огням, он, к своему удивлению, увидал Лушу, которая, сидя
на бухарском ковре, весело болтала о чем-то в обществе доктора, Прейна и Прозорова. Чтобы не выдать своего похождения,
набоб натянул замшевые перчатки. Луша заметила этот маскарад и улыбнулась.
Рано утром, когда
набоб еще спал, Прейн заметил следы крови
на снятых перчатках; это обстоятельство навело его еще
на большие сомнения.
Набоб, вытянувшись
на траве во весь рост, безмолвно смотрел в голубое небо, где серебряными кружевами плыли туманные штрихи.
В числе охотников был и Родион Антоныч, тоже облекшийся в охотничью куртку и высокие сапоги; выбрав местечко
на глазах
набоба, он почтительно сидел
на траве, не спуская глаз с своего владыки, как вымуштрованный охотничий пес.
— Что же ты меня не поздравляешь, Альфред? — обратился
набоб к Прейну, который рассеянно смотрел
на пеструю толпу сбежавшихся егерей и лесообъездчиков.
Набоб первым вошел в палатку, где
на столе из свежерасколотых елей красовалась «маленькая» охотничья закуска, то есть целая батарея всевозможных бутылок и затем ряды тарелок, тарелочек и закрытых блюд с каким-то очень таинственным содержимым.
— Вот, могу вам рекомендовать, Евгений Константиныч, — с скромным достоинством проговорил Майзель, собственноручно подавая
набобу лежавший
на серебряном блюде предмет странной формы, что-то вроде передней половины разношенной калоши: — Самое охотничье кушанье…
После трех рюмок водки у Майзеля совсем сделалось легко
на душе, и он презрительно оглядывал всю остальную публику. Сарматов, прожевывая ломтик колбасы, рассказывал
набобу самые удивительные случаи о своих охотничьих похождениях, а в том числе и о собаках.
Такой оборот дела поставил генерала в совершенный тупик: ему тоже следовало ехать за Ниной Леонтьевной, но Лаптев еще оставался в горах. Бросить
набоба в такую минуту, когда предстоял осмотр заводов, значило свести все дело
на нет. Но никакие просьбы, никакие увещания не привели ни к чему, кроме самых едких замечаний и оскорблений.
— Слава богу, одним грехом меньше, — шепнул Прейн
набобу, когда генерал вернулся
на главную стоянку
на Рассыпном Камне.
Набоб лежал
на траве в одной рубашке и поощрял кувыркавшихся и потевших добровольцев, потому что любил упражнения этого рода.
В общем хоре особенно энергично настаивал Майзель, который не мог простить Родиону Антонычу его выходки с собакой.
Набоб смеялся над смутившимся Ришелье и тоже упрашивал его попытать счастья
на трапеции.
Генерал тоже был недоволен детским легкомыслием
набоба и только пожимал плечами. Что это такое в самом деле? Владелец заводов — и подобные сцены… Нужно быть безнадежным идиотом, чтобы находить удовольствие в этом дурацком катанье по траве. Между тем время летит, дорогое время, каждый час которого является прорехой в интересах русского горного дела. Завтра нужно ехать
на заводы, а эти господа утешаются бог знает чем!
Нужно было такому чуду свершаться исправно каждый день, чтобы люди смотрели
на него, ковыряя пальцем в носу, как смотрел
набоб и его приспешники, которым утро напоминало только о новой еде и новом питье.
— Генерал сердится… — объяснил Прейн, когда
набоб снова бессильно опустил поднятую голову
на подушку. — Наконец будет жарко, и охота пропадет. Теперь самый раз отправляться…
— Я сейчас… — бормотал
набоб, натягивая
на себя одеяло. — А
на генерала мне наплевать… Вот еще мило: каторжный какой дался вам!
Собаку-фаворитку привезли только накануне, и она с радостным визгом принялась прыгать около хозяина, вертела хвостом и умильно заглядывала
набобу прямо в рот. Другие собаки взвизгивали
на сворах у егерей, подтянутых и вычищенных, как картинки. Сегодня была приготовлена настоящая парадная охота, и серебряный охотничий рог уже трубил два раза сбор.
Собственно,
набоб даже не знал, в чем дело, и не интересовался знать, но сердился
на Прейна, который обязан был предвидеть и предупредить отъезд Луши.
Взбешенный
набоб тоже побледнел и, взглянув
на генерала удивленными, широко раскрытыми глазами, что-то коротко сказал Прейну по-английски; но генерал не слышал его слов, потому что прямо через болото отправился
на дымок привала. Brunehaut продолжала оглашать воздух отчаянными воплями.
Как ни уговаривал Прейн, как ни убеждал, как ни настаивал, как ни ругался — все было напрасно, и
набоб с упрямством балованного ребенка стоял
на своем. Это был один из тех припадков, какие перешли к Евгению Константиновичу по наследству от его ближайших предков, отличавшихся большой эксцентричностью. Рассерженный и покрасневший Прейн несколько мгновений пристально смотрел
на обрюзгшее, апатичное лицо
набоба, уже погрузившегося в обычное полусонное состояние, и только сердито плюнул в сторону.
Но в момент, когда «мой Майзель» был
на верху торжества, все здание, возведенное с таким трудом, пошатнулось в самом основании: сначала подвел Родион Антоныч с собакой, потом Прозоров угостил Нину Леонтьевну, далее татарская борьба того же Родиона Антоныча и, наконец, заряд бекасинника по Brunchaut, произведший резкую размолвку между генералом и
набобом.
— Ах, отстаньте, пожалуйста! Охота вам обращать внимание
на нас, старух, — довольно фамильярно ответила Раиса Павловна, насквозь видевшая
набоба. — Старые бабы, как худые горшки, вечно дребезжат. Вы лучше расскажите о своей поездке. Я так жалею, так жалею, что не могла принять в ней участие. Все говорят, как вы отлично стреляли…
Луша сидела
на стуле рядом с Раисой Павловной и при последних словах едва заметно улыбнулась. Она точно выросла и возмужала за последнее время и держалась с самой непринужденной простотой, какая дается другим только путем мучительной дрессировки.
Набоб заметил улыбку Луши и тоже улыбнулся: они понимали друг друга без слов.
Набоб был любезен, как никогда, шутил, смеялся, говорил комплименты и вообще держал себя совсем своим человеком, так что от такого счастья у Раисы Павловны закружилась голова. Даже эта опытная и испытанная женщина немного чувствовала себя не в своей тарелке с глазу
на глаз с
набобом и могла только удивляться самообладанию Луши, которая положительно превосходила ее самые смелые ожидания, эта девчонка положительно забрала в руки
набоба.
Набоб сидел
на стуле, заложив ногу за ногу, и легонько раскачивался, когда начинал смеяться; летняя пара из шелковой материи, цвета смуглой южной кожи, обрисовывала его сильное, но уже начавшее брюзгнуть тело.
Раиса Павловна с материнской нежностью следила за всеми перипетиями развертывавшейся
на ее глазах истории и совершенно незаметно оставила молодых людей одних, предоставляя руководить ими лучшего из учителей — природу. Когда платье Раисы Павловны, цвета античной бронзы, скрылось в дверях,
набоб, откинув нетерпеливо свои белокурые волнистые волосы назад, придвинул свой стул ближе к дивану и проговорил...