Неточные совпадения
А между тем она когда-то
была очень и очень красива, по крайней мере, мужчины находили ее
такой, чему она имела самые неопровержимые доказательства.
Такой рукой и
был Прохор Сазоныч Загнеткин.
Значит, можно
так рассуждать, что вся поездка Евгения Константиныча
есть дело тетюевских рук, а может
быть, заодно с ним орудуют Вершинин и Майзель, на которых никогда нельзя надеяться: продадут…
— Да вы сегодня, кажется, совсем с ума спятили: я
буду советоваться с Платоном Васильичем… Ха-ха!.. Для этого я вас и звала сюда!.. Если хотите знать,
так Платон Васильич не увидит этого письма, как своих ушей. Неужели вы не нашли ничего глупее мне посоветовать? Что
такое Платон Васильич? — дурак и больше ничего… Да говорите же наконец или убирайтесь, откуда пришли! Меня больше всего сводит с ума эта особа, которая едет с генералом Блиновым. Заметили, что слово особа подчеркнуто?
—
Так вот от Прозорова и можно
будет узнать.
Ведь Раиса Павловна
была именно
такой женой Цезаря в маленьком заводском мирке, где вся и все преклонялось пред ее авторитетом, чтобы вдоволь позлословить на ее счет за глаза.
— Здравствуйте, великий человек… на малые дела! — развязно отозвалась Раиса Павловна, протягивая руку чудаку-хозяину. — Вы тут что-то
такое пели сейчас?
— О, помню, помню, царица Раиса! Дайте ручку поцеловать… Да, да… Когда-то, давно-давно, Виталий Прозоров не только декламировал вам чужие стихи, но и сам парил для вас. Ха-ха… Получается даже каламбур: парил и парил. Так-с… Вся жизнь состоит из
таких каламбуров! Тогда, помните эту весеннюю лунную ночь… мы катались по озеру вдвоем… Как теперь вижу все: пахло сиренями, где-то заливался соловей! вы
были молоды, полны сил, и судеб повинуясь закону…
Такой же плесенью
был покрыт и живой, остроумный мозг Прозорова, разлагавшийся от собственной работы.
Есть даже
такие счастливцы, что ухитряются целую жизнь пользоваться репутацией умных людей.
При последних словах Раиса Павловна накинулась на девушку с
такими ласками, от которых та принуждена
была защищаться.
— Настоящая змея! — с улыбкой проговорила Раиса Павловна, вставая с кушетки. — Я сама устрою тебе все… Сиди смирно и не верти головой. Какие у тебя славные волосы, Луша! — любовалась она, перебирая в руках тяжелые пряди еще не просохших волос. — Настоящий шелк… У затылка не нужно плести косу очень туго, а то
будет болеть голова. Вот
так будет лучше…
Старик предпочитал музыку прошедшего, где все
было ясно и просто: хоры
так хоры, мелодия
так мелодия, а то извольте-ка выдержать всю пьесу до конца.
В сущности, Прозоров не понимал Тетюева: и умный он
был человек, этот Авдей Никитич, и образование приличное получил, и хорошие слова умел говорить, и благородной энергией постоянно задыхался, а все-таки, если его разобрать,
так черт его знает, что это
был за человек…
От
такой неожиданности Прозоров сначала опешил, а потом решился идти напролом, то
есть взять магистра с бою, по рецепту Тамерлана, который учился своим военным успехам у «мравия», сорок раз втаскивавшего зерно в гору и сорок раз свалившегося с ним, но все-таки втащившего его в сорок первый.
Таким образом, Прозоров успел послужить учителем в трех мужских гимназиях и в двух женских, потом
был чиновником министерства финансов, из министерства финансов попал в один из женских институтов и т. д.
У меня
будут хорошие платья, много, много лент и
такой же браслет, как у Раисы Павловны.
Целый день Родиона Антоныча
был испорчен: везде и все
было неладно, все не
так, как раньше. Кофе
был пережарен, сливки пригорели; за обедом говядину подали пересушенную, даже сигара, и та сегодня как-то немного воняла, хотя Родион Антоныч постоянно курил сигары по шести рублей сотня.
Недалеко ходить, взять хоть того же старика Тетюева: уж у него-то
был не дом — чаша полная, — а что осталось? —
так, пустяки разные: стены да мебелишка сборная.
Случалось нередко
так, что приказчики попадали «в гору», то
есть в железный рудник, что тогда считалось равносильным каторге.
А для покладистого Родиона Антоныча
такой человек
был истинным кладом.
Нынче уже мало
так пишут, что зависит, может
быть, оттого, что стальным пером нельзя достичь
такого каллиграфического искусства, как гусиным, а может
быть, и оттого, что нынче меньше стали ценить один красивый почерк.
Этот урок глубоко запал в душу Родиона Антоныча,
так что он к концу крепостного права, по рецепту Тетюева, добился совершенно самостоятельного поста при отправке металлов по реке Межевой. Это
было — тепленькое местечко, где рвали крупные куши, но Сахаров не зарывался, а тянул свою линию год за годом, помаленьку обгоняя всех своих товарищей и сверстников.
Сахаров отказался от
такой чести, — раз — потому, что караванное дело по части безгрешных доходов
было выгоднее, а второе — потому, что не хотел хоронить себя где-нибудь в Мельковском заводе.
Старик Тетюев
был совсем негоден для выполнения
такой сложной задачи и прочил передать свое место сыну Авдею.
Но случилось не
так: сам Тетюев неожиданно получил чистую отставку, хотя и с приличным пенсионом, а на его место, по протекции всесильного Прейна,
был назначен Горемыкин.
Может
быть, Прейн
так и уехал бы в Петербург с пустыми руками, а Тетюев остался бы опять царствовать на заводах, но нашелся маленький служащий, который научил, что нужно
было сделать.
Вот этот-то проект и дал случай Родиону Антонычу после разгрома крепостного права не только вынырнуть из неизвестности, но встать на
такую высоту, с которой его уже трудно
было столкнуть.
Когда эта умная женщина, достаточно умудренная в изворотах и петлях внутренней политики, прочла докладную записку Родиона Антоныча, то пришла положительно в восторженное состояние, хотя
такие душевные движения совсем
были не в ее натуре.
Это «с» немного покоробило Раису Павловну, но с
такой маленькой частичкой можно
было и помириться.
Во-первых, по этой уставной грамоте совсем не
было указано сельских работников, которым землевладелец обязан
был выделить крестьянский надел,
так что в мастеровые попали все крестьяне тех деревень, какие находились в округе Кукарских заводов.
Так что в результате на стороне заводовладельца оставались все выгоды, даже
был оговорен оброк за пользование покосами и выгонами с тех мастеровых, которые почему-либо не находятся на заводской работе.
Спорный юридический вопрос о правах посессионных владельцев на недра земли, в случае нахождения в них минеральных сокровищ, тоже
был выговорен уставной грамотой в пользу заводовладельца,
так что мастеровые не могли
быть уверены, что у них не отберут для заводских целей даже те усадебные клочки, которые им принадлежат по закону, но которые, по проекту уставной грамоты Родиона Антоныча, великодушно
были подарены им заводовладельцем.
Первым
таким делом
было то, что несколько обществ, в том числе и Кукарское, не захотели принять составленной им уставной грамоты, несмотря ни на какие увещания, внушения и даже угрозы.
— Как хотите,
так и делайте… Если хлопоты
будут стоить столько же, сколько теперь приходится налогов, то заводам лучше же платить за хлопоты, чем этому земству! Вы понимаете меня?
Что они
такое были сами по себе?
Для
такого важного гостя, как сам заводовладелец, нужно
было устроить княжеский прием.
Разные безгрешные доходы процветали в полной силе, и к ним все
так привыкли, что общим правилом
было то, чтобы всяк сверчок знал свой шесток и чтобы сору из избы не выносил.
Раиса Павловна, как многие другие женщины, совсем не создана
была для семейной жизни, но она все-таки
была женщина и в качестве таковой питала непреодолимую слабость окружать себя какими-нибудь компаньонками, недостатка в которых никогда не
было.
Сказать спич, отделать тут же за столом своего ближнего на все корки, посмеяться между строк над кем-нибудь — на все это Вершинин
был великий мастер,
так что сама Раиса Павловна считала его очень умным человеком и сильно побаивалась его острого языка.
Механик Шубин замечателен
был тем, что про него решительно ничего нельзя
было сказать — ни худого, ни доброго, а
так, черт его разберет, что за человек.
Да и одеться к лицу она никогда не умела: немка —
так немка и
есть, все на ней кошелем.
— Да, у него все это скоро делается: через неделю, кажется… Мерзавец вообще, каких мало. А теперь Раиса Павловна
будет ловить Прейна на Лукерью, только она не продаст ее дешево.
Будь уверена. Недаром она
так ухаживает за этой девчонкой…
— Что бы там
такое было? — подумала вслух m-lle Эмма, не обращаясь ни к кому. — Уж не та ли особа, которая едет с Блиновым.
«У Раисы Павловны Нерон, а у Нины Леонтьевны обезьяны… Так-с. Ох, уж эти дамы, дамы!.. А имя, должно
быть, заграничное! Нина… Должно
быть, какая-нибудь черкешенка, черт ее возьми совсем. Злющие канальи, говорят, эти черкешенки!»
По человеческой логике казалось бы, что
такие слишком опытные молодые люди не должны бы
были пользоваться особенными симпатиями тепличных институтских созданий, но выходит как раз наоборот: именно на стороне этой золотой молодежи и сосредоточивались все симпатии восторженной и невинной юности, для которой запретный плод имел неотразимо притягательную силу.
— Ах, не то, не то совсем, Эммочка… милая!.. — вскрикнула Аннинька, начиная целовать подругу самыми отчаянными поцелуями: на глазах у ней
были слезы. — Я
так… мне хорошо.
М-lle Эмма сразу поняла, что творилось с Аннинькой, и только покачала головой. Разве для
такой «галки», как Аннинька, первая любовь могла принести что-нибудь, кроме несчастья? Да еще любовь к какому-то лупоглазому прощелыге, который, может
быть, уж женат. М-lle Эмма
была очень рассудительная особа и всего больше на свете дорожила собственным покоем. И к чему, подумаешь, эти дурацкие восторги: увидала красивого парня и распустила слюни.
— То-то и
есть. Гусей по осени считают, и хорошо только то, что хорошо кончается…
Так?
Мужицкая фантазия терялась в перечислении всех необходимых атрибутов
такого барина, каким
был Лаптев.