Спутанные
шелковые кудри свалились к нему на лоб и закрывали глаза, но он не поправлял их, отдавшись целиком тому подмывавшему чувству, которое, как набежавшая волна прилива, тихо поднимало и несло куда-то вдаль.
Сплесни, ненаглядный, руками, // Сокольим глазком посмотри, // Тряхни
шелковыми кудрями, // Сахарны уста раствори!
— И эта прекрасная голова упадет под рукою казни… — продолжал шепотом Вадим… — эти мягкие,
шелковые кудри, напитанные кровью, разовьются… ты помнишь клятву… не слишком ли ты поторопилась… о мой отец! мой отец!.. скоро настанет минута, когда беспокойный дух твой, плавая над их телами, благословит детей твоих, — скоро, скоро…
Клянуся небом я и адом, // Земной святыней и тобой, // Клянусь твоим последним взглядом, // Твоею первою слезой, // Незлобных уст твоих дыханьем, // Волною
шелковых кудрей, // Клянусь блаженством и страданьем, // Клянусь любовию моей:
Неточные совпадения
На голове ее был красный
шелковый платок; жемчуги или бусы в два ряда украшали ее наушники; две-три длинные, все в завитках,
кудри выпадали из-под них на ее высохшую шею с натянувшимися жилами.
Nicolas Веревкин, первенец Агриппины Филипьевны и местный адвокат, представлял полную противоположность Виктору Васильичу: высокий, толстый, с могучей красной шеей и громадной, как пивной котел, головой, украшенной
шелковыми русыми
кудрями, он, по своей фигуре, как выразился один местный остряк, походил на благочестивого разбойника.
Правда: комнатка твоя выходила в сад; черемухи, яблони, липы сыпали тебе на стол, на чернильницу, на книги свои легкие цветки; на стене висела голубая
шелковая подушечка для часов, подаренная тебе в прощальный час добренькой, чувствительной немочкой, гувернанткой с белокурыми
кудрями и синими глазками; иногда заезжал к тебе старый друг из Москвы и приводил тебя в восторг чужими или даже своими стихами; но одиночество, но невыносимое рабство учительского звания, невозможность освобождения, но бесконечные осени и зимы, но болезнь неотступная…
Она заставила себя спокойно смотреть на мою, почти выбритую голову, где рука ее напрасно искала мягких, белокурых
кудрей моих, на суконный галстук, который уже успел натереть мою нежную шею, никогда еще не носившую и
шелкового платка.