Неточные совпадения
Не смей, и не надо!» Как же не надо? «
Ну, говорю, благословите: я потаенно от самого отца Захарии его трость супротив вашей ножом слегка на вершок урежу,
так что отец Захария этого сокращения и знать не будет», но он опять: «Глуп, говорит, ты!..»
Ну, глуп и глуп, не впервой мне это от него слышать, я от него этим не обижаюсь, потому он заслуживает, чтоб от него снесть, а я все-таки вижу, что он всем этим недоволен, и мне от этого пребеспокойно…
—
Ну,
так вот ты и спроси.
—
Ну, просвирнин сын, тебе это
так не пройдет! Будь я взаправду тогда Каин, а не дьякон, если только я этого учителя Варнавку публично не исковеркаю!
За тою же самою занавесью я услышал
такие слова: „А
ну, покажи-ка мне этого умного попа, который, я слышала, приобык правду говорить?“ И с сим занавесь как бы мановением чародейским, на не видимых шнурах, распахнулась, и я увидал пред собою саму боярыню Плодомасову.
Она.
Ну, зло-то, какое в них зло?
Так себе, дурачки Божии, тем грешны, что книг начитались.
Она.
Ну, если Бог благословит детьми, то зови меня кумой: я к тебе пойду крестить. Сама не поеду: вон ее, карлицу свою, пошлю, а если сюда дитя привезешь,
так и сама подержу.
Ну, за что мне сие?
Ну, чем я сего достоин? Отчего же она не
так, как консисторский секретарь и ключарь, рассуждает, что легче устроить дело Божие, не имея, где головы подклонить? Что сие и взаправду все за случайности!
— „
Ну так где же она?..“ И решил им, что души нет.
—
Ну, никогда я не ожидал, чтобы ты был
такой подлец!
— А, а, я осел; со мной нельзя говорить!
Ну, брат,
так я же вам не Савелий; пойдем в омут?
—
Ну, я
так тебе и говорила, что это вздор, — отвечала Наталья Николаевна.
—
Ну вот, лекарю! Не напоминайте мне, пожалуйста, про него, отец Савелий, да и он ничего не поможет. Мне венгерец
такого лекарства давал, что говорит: «только выпей,
так не будешь ни сопеть, ни дыхать!», однако же я все выпил, а меня не взяло. А наш лекарь… да я, отец протопоп, им сегодня и расстроен. Я сегодня, отец протопоп, вскипел на нашего лекаря. Ведь этакая, отец протопоп, наглость… — Дьякон пригнулся к уху отца Савелия и добавил вслух: — Представьте вы себе, какая наглость!
— Прекрасно-с! Теперь говорят, будто я мою мать честью не урезониваю. Неправда-с! напротив, я ей говорил: «Маменька, не трогайте костей, это глупо; вы, говорю, не понимаете, они мне нужны, я по ним человека изучаю».
Ну а что вы с нею прикажете, когда она отвечает: «Друг мой, Варнаша, нет, все-таки лучше я его схороню…» Ведь это же из рук вон!
—
Ну, скажите пожалуйста: стану я
такие глупости приказывать! — отозвался Туберозов и заговорил о чем-то постороннем, а меж тем уплыло еще полчаса, и гости стали собираться по домам. Варнава все не показывался, но зато, чуть только кучер Серболовой подал к крыльцу лошадь, ворота сарая, скрывавшего учителя, с шумом распахнулись, и он торжественно предстал глазам изумленных его появлением зрителей.
Ну-с;
так и заутреня и обедня по чину, как должно, кончились, и тогда…
— Ну-с,
так дальше — больше, дошло до весны, пора нам стало и домой в Плодомасово из Москвы собираться.
Ну да их не покажут; пусть там и сидят, где сидят; но все-таки… все выбрасывать жаль!
—
Ну, «отчего же-с?»
Так, просто ни отчего. За что тебе любить их?
И Термосесов вдруг совершенно иным голосом и самою мягкою интонацией произнес: «
Ну,
так да, что ли? да?» Это да было произнесено
таким тоном, что у Бизюкиной захолонуло в сердце. Она поняла, что ответ требуется совсем не к тому вопросу, который высказан, а к тому, подразумеваемый смысл которого даже ее испугал своим реализмом, и потому Бизюкина молчала. Но Термосесов наступал.
— И прекрасно, что он начальство уважает, и прекрасно!
Ну, мы господ министров всех рядом под низок. Давай? Это кто
такой? Горчаков. Канцлер, чудесно! Он нам Россию отстоял!
Ну, молодец, что отстоял, — давай мы его за то первого и повесим. А это кто? ба! ба! ба!
—
Ну, полно врать вздор! как не любишь? Нет, а ты вот что: я тебя чувствую, и понимаю, и открою тебе, кто я
такой, но только это надо наедине.
—
Так вы, значит, согласны.
Ну, и давно бы
так. Препотенский! садись и строчи, что я проговорю.
—
Ну а теперь полно здесь перхать. Алё маршир в двери! — скомандовал Термосесов и, сняв наложенный крючок с дверей,
так наподдал Данилке на пороге, что тот вылетел выше пригороженного к крыльцу курятника и, сев с разлету в теплую муравку, только оглянулся, потом плюнул и, потеряв даже свою перхоту, выкатился на четвереньках за ворота.
—
Ну, уж не я же, разумеется, стану тебя отговаривать исполнять по совести свой долг. Исполняй: пристыди бесстыжих — выкусишь кукиш, прапорщик будешь, а теперь все-таки пойдем к хозяевам; я ведь здесь долго не останусь.
— Ну-с; вот приехал к нему этот кавалерист и сидит, и сидит, как зашел от обедни,
так и сидит. Наконец, уж не выдержал и в седьмом часу вечера стал прощаться. А молчаливый архиерей, до этих пор все его слушавший, а не говоривший, говорит: «А что же, откушать бы со мною остались!»
Ну, у того уж и ушки на макушке: выиграл пари.
Ну, тут еще часок архиерей его продержал и ведет к столу.
«
Ну, теперь подавайте», — говорит владыка. Подали две мелкие тарелочки горохового супа с сухарями, и только что офицер раздразнил аппетит, как владыка уже и опять встает. «
Ну, возблагодаримте, — говорит, — теперь господа бога по трапезе». Да уж в этот раз как стал читать,
так тот молодец не дождался да потихоньку драла и убежал. Рассказывает мне это вчера старик и смеется: «Сей дух, — говорит, — ничем же изымается, токмо молитвою и постом».
—
Ну, опять все на одного! — воскликнул учитель и заключил, что он все-таки всегда будет против дворян.
—
Ну вот и прекрасно: есть, господа, у нас пиво и мед, и я вам состряпаю из этого
такое лампопό, что… — Термосесов поцеловал свои пальцы и договорил: — язык свой, и тот, допивая, проглотите.
Ну скажи, сделай милость, к чему это
такое название ко мне может относиться и после чего?
—
Ну то-то и есть! Стало быть, и тебе это ясно: кто же теперь «маньяк»? Я ли, что, яснее видя сие, беспокоюсь, или те, кому все это ясно и понятно, но которые смотрят на все спустя рукава: лишь бы-де по наш век стало, а там хоть все пропади! Ведь это-то и значит: «дымом пахнет». Не
так ли, мой друг?
Адресовав письмо на имя Николая Ивановича Иванова, Термосесов погнул запечатанный конверт между двумя пальцами и, убедясь, что
таким образом можно прочесть всю его приписку насчет почтмейстерши, крякнул и сказал: «Ну-ка, посмотрим теперь, правду ли говорил вчера Препотенский, что она подлепливает письма? Если правда,
так я благоустроюсь».
—
Ну а что же вы сделаете, когда уж
такая натура? Мне одна особа, которая знает нашу дружбу с Борноволоковым, говорит: «Эй, Измаил Петрович, ты слишком глупо доверчив! Не полагайся, брат, на эту дружбу коварную. Борноволоков в глаза одно, а за глаза совсем другое о тебе говорит», но я все-таки не могу и верю.
Мне моя девушка говорит: «Барыня, барыня! какой-то незнакомый господин бросил письмо в ящик!» Я говорю: «
Ну что ж
такое?», а сама, впрочем, думаю, зачем же письмо в ящик? у нас это еще не принято: у нас письмо в руки отдают.
—
Ну,
так и есть! — лениво произнес Термосесов, и вдруг неожиданно запер дверь и взял ключ в карман.
—
Ну, отец, живы вы! — весело кричал он, подъезжая и спешиваясь у кибитки. — А я было, знаете, шибко спешил, чтобы вас одних не застало, да как этот громище как треснул, я
так, знаете, с лошади всею моею мордой оземь и чокнул… А это дуб-то срезало?
— Это верно, я вам говорю, — пояснил дьякон и, выпив большую рюмку настойки, начал развивать. — Я вам даже и о себе скажу. Я во хмелю очень прекрасный, потому что у меня ни озорства, ни мыслей скверных никогда нет;
ну, я зато, братцы мои, смерть люблю пьяненький хвастать. Ей-право! И не то чтоб я это делал изнарочно, а
так, верно, по природе. Начну
такое на себя сочинять, что после сам не надивлюсь, откуда только у меня эта брехня в то время берется.
—
Ну да, поди ты! стану я о твоих дамах думать! Чем мне, вдовцу, на них смотреть,
так я лучше без всякого греха две водки выпью.
— Действительно, действительно
так,
ну а я не могу.
—
Ну, если уж вина никакого не можете,
так хоть хересу для политики выпейте!
—
Ну, еще ксересу
так и быть; позвольте мне ксересу.
—
Ну, полно, — перебил отец Захария. — Да тебе, братец, тут нечем и обижаться, когда у тебя
такое заведение мечтовать по разрешении на вино.
—
Ну, скажи: а это что
такое?
—
Ну,
так и поступитесь маленечко своим обычаем: повинитесь.
— Ну-с, государь мой, гордый отец протопоп, не желали вы сдаваться на просьбу,
так теперь довели себя до того, что должны оказать повиновение строгости: мне приказано вам сказать, что вам властию повелевают извиниться.
— Да-с,
ну вот подите же! А по отца дьякона характеру, видите, не все равно что село им в голову, то уж им вынь да положь. «Я, говорят, этого песика по особенному случаю растревоженный домой принес, и хочу, чтоб он в означение сего случая
таким особенным именем назывался, каких и нет»
— Ну-с, вот и приезжает он, отец Ахилла,
таким манером ко мне в Плодомасово верхом, и становится на коне супротив наших с сестрицей окошек, и зычно кричит: «Николаша! а Николаша!» Я думаю: господи, что
такое? Высунулся в форточку, да и говорю: «Уж не с отцом ли Савелием еще что худшее, отец дьякон, приключилось?» — «Нет, говорят, не то, а я нужное дело к тебе, Николаша, имею. Я к тебе за советом приехал».
—
Ну да ведь, отец Савелий, нельзя же все
так строго. Ведь если докажут,
так деться некуда.
— И взаправду теперь, — говорил он, — если мы от этой самой ничтожной блохи пойдем дальше, то и тут нам ничего этого не видно, потому что тут у нас ни книг этаких настоящих, ни глобусов, ни труб, ничего нет. Мрак невежества до того, что даже, я тебе скажу, здесь и смелости-то
такой, как там, нет, чтоб очень рассуждать! А там я с литератами, знаешь, сел, полчаса посидел,
ну и вижу, что религия, как она есть,
так ее и нет, а блоха это положительный хвакт.
Так по науке выходит…
—
Ну; это уж
так по обыкновению.