Я ощущаю порой нечто на меня сходящее, когда любимый дар мой
ищет действия; мною тогда овладевает некое, позволю
себе сказать, священное беспокойство; душа трепещет и горит, и слово падает из уст, как угль горящий.
Но тут Алексей Никитич вдруг ненароком маленькую ошибку дал или, пожалуй сказать, перехитрил: намерение их такое было, разумеется, чтобы скорее Марфу Андревну со мною в деревню отправить, чтоб это тут забылось, они и сказали маменьке: «Вы, — изволят говорить, — маменька, не беспокойтесь: ее, эту карлушку, найдут, потому что ее
ищут, и как найдут, я вам сейчас и отпишу в деревню», — а покойница-то за это слово н ухватились: «Нет уж, говорят, если
ищут, так я лучше подожду, я, главное, теперь этого жида-то хочу посмотреть, который ее унес!» Тут, судари мои, мы уж и одного квартального вместе с
собою лгать подрядили: тот всякий день приходит и врет, что «
ищут, мол, ее, да не находят».
— «Шапку
ищу»… Ах ты, маленький! — произнес, осклабляясь, Ахилла и, подхватив Николая Афанасьевича с полу, посадил его
себе на ладонь и воскликнул: — как пушиночка легенький!
От страшного холода он чуть было не разжал рук и не выпустил черта, но одолел
себя и стал
искать других средств к спасению. Но, увы! средств таких не было; гладкие края канавы были покрыты ледянистою корой, и выкарабкаться по ним без помощи рук было невозможно, а освободить руки значило упустить черта. Ахилла этого не хотел. Он попробовал кричать, но его или никто не слыхал, или кто и слышал, тот только плотнее запирался, дескать: «кого-то опять черт дерет».