Неточные совпадения
На господском дворе камергерши Меревой с самого
начала сумерек
люди сбивались с дороги: вместо парадного крыльца дома попадали в садовую калитку; идучи в мастерскую, заходили в конюшню; отправляясь к управительнице, попадали в избу скотницы.
— Вот место замечательное, —
начал он, положив перед Лизою книжку, и, указывая костяным ножом на открытую страницу, заслонив ладонью рот, читал через Лизино плечо: «В каждой цивилизованной стране число
людей, занятых убыточными производствами или ничем не занятых, составляет, конечно, пропорцию более чем в двадцать процентов сравнительно с числом хлебопашцев». Четыреста двадцать четвертая страница, — закончил он, закрывая книгу, которую Лиза тотчас же взяла у него и стала молча перелистывать.
— Когда
человек… когда
человеку… одно существо
начинает заменять весь мир, в его голове и сердце нет места для этого мира.
Жена Ульриха Райнера была прелестное создание. В ней могло пленять
человека все,
начиная с ее ангельской русой головки до ангельской души, смотревшей сквозь кроткие голубые глаза.
— Нет-с, — говорил он Ярошиньскому в то время, когда вышел Рациборский и когда Розанов перестал смотреть, а
начал вслушиваться. — Нет-с, вы не знаете, в какую мы вступаем эпоху. Наша молодежь теперь не прежняя, везде есть движение и есть
люди на все готовые.
Райнер говорил, что в Москве все ненадежные
люди, что он ни в ком не видит серьезной преданности и что, наконец, не знает даже, с чего
начинать. Он рассказывал, что был у многих из известных
людей, но что все его приняли холодно и даже подозрительно.
«Все это как-то… нелепо очень… А впрочем, — приходило ему опять в голову, — что ж такое? Тот такой
человек, что его не оплетешь, а как знать, чего не знаешь. По
началу конец точно виден, ну да и иначе бывает».
— Зачем же вы, господа, раскольников-то путаете? —
начал Стрепетов. — Ну, помилуйте, скажите: есть ли тут смысл? Ну что общего, например скажем, хоть с этими вашими сойгами у русского
человека?
Она была порою очень весела, порою довольно зла и презрительно
начала выражаться о чрезвычайно большом числе
людей, и даже нередко подтрунивала и над общим человеческим смыслом.
«Это и есть те полудикие, но не повихнутые цивилизациею
люди, с которыми должно
начинать дело», — подумал Райнер и с тех пор всю нравственную нечисть этих
людей стал рассматривать как остатки дикости свободолюбивых, широких натур.
По диванам и козеткам довольно обширной квартиры Райнера расселились: 1) студент Лукьян Прорвич, молодой
человек, недовольный университетскими порядками и желавший утверждения в обществе коммунистических
начал, безбрачия и вообще естественной жизни; 2) Неофит Кусицын, студент, окончивший курс, — маленький, вострорыленький, гнусливый
человек, лишенный средств совладать с своим самолюбием, также поставивший себе обязанностью написать свое имя в ряду первых поборников естественной жизни; 3) Феофан Котырло, то, что поляки характеристично называют wielke nic, [Букв.: великое ничто (польск.).] —
человек, не умеющий ничего понимать иначе, как понимает Кусицын, а впрочем, тоже коммунист и естественник; 4) лекарь Сулима,
человек без занятий и без определенного направления, но с непреодолимым влечением к бездействию и покою; лицом черен, глаза словно две маслины; 5) Никон Ревякин, уволенный из духовного ведомства иподиакон, умеющий везде пристроиваться на чужой счет и почитаемый неповрежденным типом широкой русской натуры; искателен и не прочь действовать исподтишка против лучшего из своих благодетелей; 6) Емельян Бочаров, толстый белокурый студент, способный на все и ничего не делающий; из всех его способностей более других разрабатывается им способность противоречить себе на каждом шагу и не считаться деньгами, и 7) Авдотья Григорьевна Быстрова, двадцатилетняя девица, не знающая, что ей делать, но полная презрения к обыкновенному труду.
Начав с отречения от
людей и партии беспардонного прогресса, он в очень скором времени нашел случай вовсе отречься от всех молодых
людей.
Как многие
люди, старающиеся изолировать себя от прежних знакомств, Николай Степанович раздражался, видя, что прежние знакомые понимают его и
начинают сами от него удаляться и избегать с ним натянутых отношений.
Вместо того чтобы привлекать
людей удобствами жизни нашего союза, мы замкнулись в своем узком кружочке и обратились в шутов, над которыми
начинают смеяться.
Встречая в
людях готовность платить ему эту дань, он смягчался; нервы его успокоивались; он
начинал жмурить котиком свои черные глазки и вести бархатным баском разумные и поучительные речи.
— Мне давно надоело жить, —
начал он после долгой паузы. — Я пустой
человек… ничего не умел, не понимал, не нашел у
людей ничего. Да я… моя мать была полька… А вы… Я недавно слышал, что вы в инсуррекции… Не верил… Думал, зачем вам в восстание? Да… Ну, а вот и правда… вот вы смеялись над национальностями, а пришли умирать за них.
—
Люди перед смертью бывают слабы, —
начала она едва слышно, оставшись с Лобачевским. — Физические муки могут заставить
человека сказать то, чего он никогда не думал; могут заставить его сделать то, чего бы он не хотел. Я желаю одного, чтобы этого не случилось со мною… но если мои мучения будут очень сильны…
Молодого
человека, проезжающего в этот хороший вечер по саванскому лугу, зовут Лукою Никоновичем Маслянниковым. Он сын того Никона Родионовича Маслянникова, которым в
начале романа похвалялся мещанин, как сильным
человеком: захочет тебя в острог посадить — засадит; захочет в полиции розгами отодрать — тоже отдерет в лучшем виде.
Неточные совпадения
Начали выбирать зачинщиков из числа неплательщиков податей и уже набрали
человек с десяток, как новое и совершенно диковинное обстоятельство дало делу совсем другой оборот.
Так, например, однажды он
начал объяснять глуповцам права
человека, но, к счастью, кончил тем, что объяснил права Бурбонов.
— Смотрел я однажды у пруда на лягушек, — говорил он, — и был смущен диаволом. И
начал себя бездельным обычаем спрашивать, точно ли один
человек обладает душою, и нет ли таковой у гадов земных! И, взяв лягушку, исследовал. И по исследовании нашел: точно; душа есть и у лягушки, токмо малая видом и не бессмертная.
Публика
начала даже склоняться в пользу того мнения, что вся эта история есть не что иное, как выдумка праздных
людей, но потом, припомнив лондонских агитаторов [Даже и это предвидел «Летописец»!
Человек приходит к собственному жилищу, видит, что оно насквозь засветилось, что из всех пазов выпалзывают тоненькие огненные змейки, и
начинает сознавать, что вот это и есть тот самый конец всего, о котором ему когда-то смутно грезилось и ожидание которого, незаметно для него самого, проходит через всю его жизнь.