Неточные совпадения
Тарантас поехал, стуча
по мостовинам; господа пошли сбоку его
по левую сторону, а Юстин Помада с неопределенным чувством одиночества, неумолчно вопиющим в человеке при
виде людского счастия, безотчетно перешел на другую сторону моста и, крутя у себя перед носом сорванный стебелек подорожника, брел одиноко, смотря на мерную выступку усталой пристяжной.
Оба они на
вид имели не более как лет
по тридцати, оба были одеты просто. Зарницын был невысок ростом, с розовыми щеками и живыми черными глазами. Он смотрел немножко денди. Вязмитинов, напротив, был очень стройный молодой человек с бледным, несколько задумчивым лицом и очень скромным симпатичным взглядом. В нем не было ни тени дендизма. Вся его особа дышала простотой, натуральностью и сдержанностью.
Правду говоря, однако, всех тяжеле в этот день была роль самого добросердого барина и всех приятнее роль Зины. Ей давно смерть хотелось возвратиться к мужу, и теперь она получила разом два удовольствия: надевала на себя венок страдалицы и возвращалась к мужу, якобы не
по собственной воле, имея, однако, в
виду все приятные стороны совместного житья с мужем, которыми весьма дорожила ее натура, не уважавшая капризов распущенного разума.
Здесь менее был нарушен живой
вид покоя:
по стенам со всех сторон стояли довольно старые, но весьма мягкие турецкие диваны, обтянутые шерстяной полосатой материей; старинный резной шкаф с большою гипсовою лошадью наверху и массивный письменный стол с резными башенками.
Из окна, у которого Женни приютилась с своим рабочим столиком, был если не очень хороший, то очень просторный русский
вид. Городок был раскинут
по правому, высокому берегу довольно большой, но вовсе не судоходной реки Саванки, значащейся под другим названием в числе замечательнейших притоков Оки. Лучшая улица в городе была Московская,
по которой проходило курское шоссе, а потом Рядская, на которой были десятка два лавок, два трактирных заведения и цирюльня с надписью, буквально гласившею...
— Мундир! мундир! давай, давай, Женюшка, уж некогда чиститься. Ах, Лизанька, извините, друг мой, что я в таком
виде. Бегаю
по дому, а вы вон куда зашли… поди тут. Эх, Женни, да давай, матушка, что ли!
Ни на висках, ни на темени у Саренки не было ни одной волосинки, и только из-под воротника
по затылку откуда-то выползала довольно черная косица, которую педагог расстилал
по всей голове и в
виде лаврового венка соединял ее концы над низеньким лбом.
Сафьянос хотел принять начальственный
вид, даже думал потянуть назад свою пухлую греческую руку, но эту руку Зарницын уже успел пожать, а в начальственную форму лицо Сафьяноса никак не складывалось
по милости двух роз, любезно поздоровавшихся с учителем.
Он был необыкновенно интересен: его длинная черная фигура с широко раздувающимися длинными полами тонкого матерчатого сюртука придавала ему
вид какого-то мрачного духа, а мрачная печать, лежавшая на его белом лбу, и неслышные шаги
по мягкому ковру еще более увеличивали это сходство.
По зале прогуливались: молодая девушка весьма развязного
вида, часто встряхивавшая черные кудри своей совершенно круглой головки, некрасивой, но весьма оригинальной; высокая худая фея с черными вороньими глазами, длинным мертвенно-синим носом и с черно-бурыми веснушками.
По гостиной с таинственным, мрачным
видом проходил Арапов. Он не дал первого, обычного приветствия хозяйке, но проходил, пожимая руки всем
по ряду и не смотря на тех, кого удостоивал своего рукопожатия. К маркизе он тоже отнесся с рядовым приветствием, но что-то ей буркнул такое, что она, эффектно улыбнувшись, сказала...
Родился он в Бердичеве; до двух лет пил козье молоко и ел селедочную утробку, которая валялась
по грязному полу; трех лет стоял, выпялив пузо, на пороге отцовской закуты; с четырех до восьми, в ермолке и широком отцовском ляпсардаке, обучался бердичевским специальностям: воровству-краже и воровству-мошенничеству, а девяти сдан в рекруты под
видом двенадцатилетнего на основании присяжного свидетельства двенадцати добросовестных евреев, утверждавших за полкарбованца, что мальчику уже сполна минуло двенадцать лет и он может поступить в рекруты за свое чадолюбивое общество.
По вечерам в калитку дома входили три личности. Первая из этих личностей был высокий рыжий атлет в полушубке, человек свирепого и решительного
вида; вторая, его товарищ, был прекоренастый черный мужик с волосами, нависшими на лоб. Он был слеп, угрюм и молчалив.
Потом покусал верхушку пера, пососал губы и начал: «Хотя и находясь в настоящую время в противозаконном положении без усякий письменный
вид, но
по долгу цести и совести свяссенною обязанностию за долг себе всегда поставляю донести, что…» и т. д.
Белоярцев молча прохаживался
по зале и, останавливаясь у окна, делал нетерпеливые движения при
виде стоящих у подъезда двух дрожек.
Копошась в бездне греховной, миряне, которых гражданский Дом интересовал своею оригинальностью и малодоступностью, судили о его жильцах
по своим склонностям и побуждениям, упуская из
виду, что «граждане Дома» старались ни в чем не походить на обыкновенных смертных, а стремились стать выше их; стремились быть для них нравственным образцом и выкройкою для повсеместного распространения в России нового социального устройства.
— Надо ее просто вырвать из дома и увезти к нам: других средств я не вижу, — твердил он несколько дней и, наконец, одевшись попроще, отправился в
виде лакея
по известному адресу, к горничной, через которую происходила переписка.
Это начало еще более способствовало Райнерову замешательству, но он оправился и с полною откровенностью рассказал революционному агенту, что под
видом сочувствия польскому делу им навязывают девушку в таком положении, в котором женщина не может скитаться
по лесам и болотам, а имеет всякое право на человеческое снисхождение.
Молодого человека, проезжающего в этот хороший вечер
по саванскому лугу, зовут Лукою Никоновичем Маслянниковым. Он сын того Никона Родионовича Маслянникова, которым в начале романа похвалялся мещанин, как сильным человеком: захочет тебя в острог посадить — засадит; захочет в полиции розгами отодрать — тоже отдерет в лучшем
виде.