— Можешь представить — Валентин-то? Удрал в Петербург. Выдал вексель на тысячу рублей, получил за него семьсот сорок и прислал мне письмо:
кается во грехах своих, роман зачеркивает, хочет наняться матросом на корабль и плавать по морям. Все — врет, конечно, поехал хлопотать о снятии опеки, Радомысловы научили.
— Холера от кого — от бога идет? Ну, и уповай на бога, молись,
кайся во грехах. А для них что бог, что помойная яма — все одно.
Неточные совпадения
–…Живем
во исполнение
грехов и на погибель соблазнов… Не согрешишь — не
покаешься, не
покаявшись — не спасешься…
— Тэк… Ничего, все это не худо… Только вот больно ты открыт, —
во всех
грехах и всякому попу готов
каяться… Ты сообрази насчет этого — не всегда, брат, это нужно… иной раз смолчишь — и людям угодишь, и
греха не сотворишь. Н-да. Язык у человека редко трезв бывает. А вот и приехали… Смотри — отец-то не знает, что ты прибыл… дома ли еще?
—
Каялся, — говорит, — в одном, другом, в третьем, —
во всем не свят по малости, но
грехи все простые, человеческие, а против начальства особого зла не мыслит и ни на вас, ни на меня «по касающему» доносить не думает. А что «даров не приемлет», — то это по одной вредной фантазии.
Я здесь умру. Попа теперь не сыщешь. // Я
во грехах своих
покаюсь вам. //
Грехи мои великие: я бражник! // И умереть я чаял за гульбой. // Но спас меня Господь от смерти грешной. // Великое Кузьма затеял дело, // Я дал ему последний крест с себя; // Пошел за ним, московский Кремль увидел, // С врагами бился так же, как другие, // И умираю за святую Русь. // Скажите всем, как будете вы в Нижнем, // Чтобы меня, как знают, помянули — // Молитвою, винцом иль добрым словом.
— Знаю, господин, что послан ты был наказать меня.
Каюсь я в
грехе моем и
во всей жизни моей…