Неточные совпадения
К нему
и был отправлен восемнадцатилетний Юстин с гимназическим аттестатом,
письмом, облитым материнскими слезами, ста рублями
и тысячью благословений.
Женни бросила шлафор
и, сидя в постели, развернула запечатанное
письмо доктора.
Прочитав это
письмо, Лиза тщательно сложила его, сунула в карман, потом встала, подошла к отцу, поцеловала его самого
и поцеловала его руку.
Получив такое
письмо, Зарницын вырос на два вершка. Он прочел его раз, прочел другой, наконец, третий
и побежал к Вязмитинову.
Вязмитинов перечел все
письмо второй раз
и, оканчивая, произнес вслух: «А если случится ошибка, то каждый может оправдаться».
Письмо это было вложено в книгу, зашитую в холст
и переданную через приказчиков Никона Родионовича его московскому поверенному, который должен был собственноручно вручить эту посылку иностранцу Райнеру, проживающему в доме купчихи Козодавлевой, вблизи Лефортовского дворца.
— Ну, вот тебе
и письмо, — посылай. Посмотрим, что выйдет, — говорила игуменья, подавая брату совсем готовый конверт.
На двадцать втором году Вильгельм Райнер возвратился домой, погостил у отца
и с его рекомендательными
письмами поехал в Лондон. Отец рекомендовал сына Марису, Фрейлиграту
и своему русскому знакомому, прося их помочь молодому человеку пристроиться к хорошему торговому дому
и войти в общество.
Он еще завернул раза три к маркизе
и всякий раз заставал у нее Сахарова. Маркиза ему искала места. Розанову она тоже взялась протежировать
и отдала ему самому
письмо для отправления в Петербург к одному важному лицу. Розанов отправил это
письмо, а через две недели к нему заехал Рациборский
и привез известие, что Розанов определен ординатором при одной гражданской больнице; сообщая Розанову это известие, Рациборский ни одним словом не дал почувствовать Розанову, кому он обязан за это определение.
Хозяин ему назвал человек с десяток, но Розанов как-то не сумел никого запомнить
и отличить; все древнее
письмо: лобочки с подстриженным начесом, штанцы со скромностью в голенищи прячутся, сюртучки длинные, законные.
Внимание Розанова еще удержалось на Илье Артамоновиче Нестерове, хозяине Пармена Семеновича, высоком, совершенно белом, как лунь, старике с очень умным
и честным лицом; на кавалере древнего же
письма, но имеющем одежду вкратце «еллинскую»
и штаны навыпуск, да на какой-то тупоумнейшей голове.
Письмо вдруг переходило в тон исключительно нежный
и заключалось выражением решительнейшего намерения Ольги Александровны в самом непродолжительном времени прибыть в Москву для совместного сожительства с мужем, на том основании, что он ей муж
и что она еще надеется на его исправление.
Утром, выйдя к чаю, Лиза чувствовала, что большая часть разрушительной работы в ней кончена,
и когда ей подали
письмо Женни, в котором та с своим всегдашним добродушием осведомлялась о Розанове, Лиза почувствовала что-то гадкое, вроде неприятного напоминания о прошлой глупости.
Несколько приятелей получали
письма, пришедшие на имя Райнера во время его отсутствия, распечатали их
и ничего в них не нашли, хотя тем не менее все-таки остались о нем при своем мнении.
Затем он, собрав окрестных пауперов, сдал им свою ферму, выговорив себе только одни проценты на капитал,
и стал спешно собираться в Россию, к своим политическим друзьям, требушившим здесь его
письма.
— Слушайте, Бахарева, что я написала, — сказала она, вставши,
и прочла вслух следующее: «Мы живем самостоятельною жизнью
и, к великому скандалу всех маменек
и папенек, набираем себе знакомых порядочных людей. Мы знаем, что их немного, но мы надеемся сформировать настоящее общество. Мы войдем в сношения с Красиным, который живет в Петербурге
и о котором вы знаете: он даст нам
письма. Метя на вас только как на порядочного человека, мы предлагаем быть у нас в Богородицком, с того угла в доме Шуркина». Хорошо?
— Да зачем же? Вы ведь с Бычковым давно знакомы: можете просто пригласить его,
и только. К чему же тут все это путать?
И то, что вы его приглашаете «только как порядочного человека», совсем лишнее. Неужто он так глуп, что истолкует ваше приглашение как-нибудь иначе, а это
письмо просто вас компрометирует своею…
— Тут, брат, я тебе привез
и письма,
и подарок от Евгении Петровны…
— «Вопросы жизни» Пирогова, — сам списал из «Морского сборника»: она давно хотела их; Кант «О чувствах высокого
и прекрасного», — с заграничного издания списал; «Русский народ
и социализм»,
письмо к Мишле, — тоже списал у Зарницына.
Прошла неделя. Розанов получил из Петербурга два
письма, а из больницы отпуск. В этот же день, вечером, он спросил у девушки свой чемоданчик
и начал собственноручно укладываться.
Прошел для Розанова один прелестный зимний месяц в холодном Петербурге,
и он получил
письмо, которым жена приглашала его возвратиться в Москву; прошел другой,
и она приглашала его уже только взять от нее хоть ребенка.
— Это так, — подтвердил Белоярцев
и на следующий день утром прочел всем своим следующее
письмо: «Лишив себя права говорить с вами, я встретил в вас, Лизавета Егоровна, в этом отношении такое сочувствие, которое меня поставило в совершенную невозможность объясниться с вами еще раз.
Все одобрили
письмо,
и в первый раз, как Лиза приехала домой от больного Райнера, оно было вручено ей через Бертольди.
Лиза, пробежав
письмо, сказала «хорошо»
и снова тотчас же уехала.
Подписи не было, но тотчас же под последнею строкою начиналась приписка бойкою мужскою рукою: «Так как вследствие особенностей женского организма каждая женщина имеет право иногда быть пошлою
и надоедливою, то я смотрю на ваше
письмо как на проявление патологического состояния вашего организма
и не придаю ему никакого значения; но если вы
и через несколько дней будете рассуждать точно так же, то придется думать, что у вас есть та двойственность в принципах, встречая которую в человеке от него нужно удаляться.
Бертольди прочла это
письмо при всех,
и в том числе при Райнере. Белоярцев узнал почерк Агаты.
Письмо это было, по настоянию Белоярцева, положено обратно в книгу
и возвращено с нею по принадлежности, а о самой истории, сколь она ни представлялась для некоторых возмутительною, положено не разносить из кружка, в котором она случайно сделалась известною.
В один прекрасный день он получил по городской почте
письмо, в котором довольно красивым женским почерком было выражено, что «слух о женском приюте, основанном им, Белоярцевым, разнесся повсюду
и обрадовал не одно угнетенное женское сердце; что имя его будет более драгоценным достоянием истории, чем имена всех людей, величаемых ею героями
и спасителями; что с него только начинается новая эпоха для лишенных всех прав
и обессиленных воспитанием русских женщин»
и т. п.
Далее автор
письма сообщал, что она девушка, что ей девятнадцатый год, что ее отец — рутинист, мать — ханжа, а братья — бюрократы, что из нее делают куклу, тогда как она чувствует в себе много силы, энергии
и желания жить жизнью самостоятельной.
Письмо это было написано по-французски, а как Белоярцев не умел свободно справляться с этим языком, то его читала
и переводила Каверина. Ее же Белоярцев просил перевести на французский язык
и переписать составленный им ответ. Ответ этот был нарочито велик, полон умных слов
и самых курьезных советов.
На
письмо Белоярцева отвечали другим
письмом,
и завязалась переписка, весьма жаркая
и весьма занимавшая нашего гражданина. Но наконец ему надоело переписываться с незнакомкой,
и он пожелал видеть свою новую обожательницу.
Он отказался от небезопасного намерения похитить генеральскую дочь
и даже перестал отвечать ей на полученные после этого три
письма; но задумал сделаться в самом деле наставником
и руководителем русских женщин, видящих в нем, по словам незнакомки, свой оплот
и защиту.
— Прощай! Вот это
письмо передай, только не по почте. Я не знаю адреса, а Красин его знает. Передай
и оставайся.
Розанов положил это
письмо в карман
и около десяти часов того же утра завез его Райнеру, а при этом рассказал
и странности, обнаруженные Помадою при его отъезде.
Тотчас, расставшись с Розановым, он отправился с
письмом Помады в Болотную улицу
и, обойдя с бесполезными расспросами несколько печальных домов этой улицы, наконец нашел квартиру Агаты.
Я все это изложил в
письме к лицам, которые должны знать это дело,
и беру всю ответственность на себя.
Белоярцев развязал пачку
и начал кидать
письма по одному в пылающий камин.
Ступина принесла
и бросила какие-то два
письма, Каверина кинула в огонь свой давний дневник, Прорвич — составленный им лет шесть тому назад проект демократической республики, умещавшийся всего на шести писанных страничках. Одна Бертольди нашла у себя очень много материала, подлежащего сожжению. Она беспрестанно подносила Белоярцеву целые кипы
и с торжеством говорила...
Одевшись, Вязмитинов вышел в залу с пачкою полученных в его отсутствие
писем, сел у стола с стаканом чаю
и начал их перечитывать.