Неточные совпадения
— Ах, мать моя! Как? Ну, вот одна выдумает, что она страдалица, другая, что она героиня, третья еще что-нибудь такое, чего вовсе нет. Уверят себя в существовании несуществующего, да и пойдут чудеса творить,
от которых бог знает сколько
людей станут в несчастные положения. Вот как твоя сестрица Зиночка.
—
От многого.
От неспособности сжиться с этим миром-то;
от неуменья отстоять себя;
от недостатка сил бороться с тем, что не всякий поборет. Есть
люди, которым нужно, просто необходимо такое безмятежное пристанище, и пристанище это существует, а если не отжила еще потребность в этих учреждениях-то, значит, всякий молокосос не имеет и права называть их отжившими и поносить в глаза
людям, дорожащим своим тихим приютом.
— Бахарев сидит вторым
от края; справа
от него помещаются четыре женщины и в конце их одна стоящая фигура мужеского рода; а слева сидит очень высокий и очень тонкий
человек, одетый совершенно так, как одеваются польские ксендзы: длинный черный сюртук до пят, черный двубортный жилет и черные панталоны, заправленные в голенища козловых сапожек, а по жилету часовой шнурок, сплетенный из русых женских волос.
Этой травой пользуют испорченного
человека, или у кого нет плоду детям, то дать той женщине пить, — сейчас
от этого будет плод.
Право, я вот теперь смотритель, и, слава богу, двадцать пятый год, и пенсийка уж недалеко: всяких
людей видал, и всяких терпел, и со всеми сживался, ни одного учителя во всю службу не представил ни к перемещению, ни к отставке, а воображаю себе, будь у меня в числе наставников твой брат, непременно должен бы искать случая
от него освободиться.
— А знаете, Евгения Петровна, когда именно и по какому случаю последовало отречение Петра Лукича
от единомыслия с
людьми наших лет? — опять любезно осклабляясь, спросил Зарницын.
Уйдите
от нас, гадких и вредных
людей, и пожалейте, что мы еще, к несчастию, не самые гадкие
люди своего просвещенного времени.
— Другое дело, если бы оставила ты свое доброе родным, или не родным, да
людям, которые понимали бы, что ты это делаешь
от благородства, и сами бы поучались быть поближе к добру-то и к Богу.
Все это были
люди, слыхавшие из уст отцов и матерей, что «
от трудов праведных не наживешь палат каменных».
На великое несчастие этих
людей, у них не было вовремя силы отречься
от пристававших к ним шутов.
Честная горсть
людей, не приготовленных к честному общественному служению, но полюбивших добро и возненавидевших ложь и все лживые положения, виновата своею нерешительностью отречься
от приставших к ней дурачков; она виновата недостатком самообличения.
Доктор, впрочем, бывал у Гловацких гораздо реже, чем Зарницын и Вязмитинов: служба не давала ему покоя и не позволяла засиживаться в городе; к тому же, он часто бывал в таком мрачном расположении духа, что бегал
от всякого сообщества. Недобрые
люди рассказывали, что он в такие полосы пил мертвую и лежал ниц на продавленном диване в своем кабинете.
Поэтому короткость тогдашних сепаратистов не парализировалась наступательными и оборонительными диверсиями, разъединившими новыхлюдей впоследствии, и была совершенно свободна
от нравственной нечисти и растления, вносимых с короткостью
людей отходившей эпохи.
— Будет морозец, — говорили
люди, выходя
от вечерни.
— Я вам сказал: моя теория — жить независимо
от теорий, только не ходить по ногам
людям.
Они надоедят всем; поверьте, придет время, когда они всем надоедят, и как бы теоретики ни украшали свои кровати,
люди от них бегать станут.
— Ну, о то ж само и тут. А ты думаешь, что як воны що скажут, так вже и бог зна що поробыться! Черт ма! Ничего не буде з московьскими панычами. Як ту письню спивают у них: «Ножки тонки, бочка звонки, хвостик закорючкой». Хиба ты их за
людей зважаешь? Хиба
от цэ
люди? Цэ крученые панычи, та и годи.
Люцернский пастор говорил удивительную проповедь. Честь четырех кантонов для слушателей этой проповеди была воплощена в куске белого полотна с красным крестом.
Люди дрожали
от ненависти к французам.
Сусанна росла недовольною Коринной у одной своей тетки, а Вениамин, обличавший в своем характере некоторую весьма раннюю нетерпимость, получал
от родительницы каждое первое число по двадцати рублей и жил с некоторыми военными
людьми в одном казенном заведении. Он оттуда каким-то образом умел приходить на университетские лекции, но к матери являлся только раз в месяц. Да, впрочем, и сама мать стеснялась его посещениями.
Рогнеда Романовна
от природы была очень правдива, и, может быть, она не лгала даже и в настоящем случае, но все-таки ей нельзя было во всем верить на слово, потому что она была женщина «политичная». — Давно известно, что в русском обществе недостаток
людей политических всегда щедро вознаграждался обилием
людей политичных, и Рогнеда Романовна была одним из лучших экземпляров этого завода.
Когда умным
людям случалось заходить к маркизе, а уходя
от нее, размышлять о том, что она при них наговорила, умные
люди обыкновенно спрашивали себя...
«Вы об этом не стужайтесь. Есть бо и правда в пагубу
человеком, а ложь во спасение. Апостол Петр и солгал, отрекаясь Христа, да спасся и ключи
от царствии его держит, а Июда беззаконный и правду рек, яко аз вам предам его, да зле окаянный погибе, яко и струп его расседсся на полы».
— Чем? И вы смеете спрашивать, чем? Двух молодых
людей только что наказали, а вы потихоньку
от жены учреждаете у себя сходки и еще смеете спрашивать, чем вы виноваты.
Розанову сдавалось, что Лобачевский, выходя
от него, проговорил в себе: «пустой вы
человек, мой милый», и это очень щипало его за сердце.
Маркизин кружок не был для Лизы тем высоким миром, к которому она стремилась, гадя
людьми к ней близкими со дня ее выхода из института, но все-таки этот мир заинтересовал ее, и она многого
от него ожидала.
И потому она не понимала, как этот
человек, бывший в уездной глуши радикалом, здесь стал вдруг удерживать других
от крушительной работы Ильи Муромца.
Это объяснялось тем, что маркиза сделала визит Ольге Сергеевне и, встретясь здесь с Варварой Ивановной Богатыревой, очень много говорила о себе, о
людях, которых она знала, о преследованиях, которые терпела
от правительства в течение всей своей жизни и, наконец, об обществе, в котором она трудится на пользу просвещения народа.
Лиза, Бертольди и Розанов стали около Полиньки так, чтобы по возможности закрыть ее
от бесчисленных глаз гуляющей толпы, но все-таки, разумеется, не могли достичь того, чтобы Полинька своим состоянием не обратила на себя неприятного внимания очень большого числа
людей.
У ребенка была головная водянка. Розанов определил болезнь очень верно и стал лечить внимательно, почти не отходя
от больного. Но что было лечить! Ребенок был в состоянии совершенно беспомощном, хотя для неопытного
человека и в состоянии обманчивом. Казалось, ребенок вот отоспится, да и встанет розовый и веселенький.
— Ну, это все равно. Дело не в том, а вы равнодушны к человеческому горю; вы только пугаете
людей и стараетесь при каждом, решительно при каждом случае отклонять
людей от готовности служить человечеству. Вы портите дело, вы отстаиваете рутину, — вы, по-моему,
человек решительно вредный. Это мое откровенное о вас мнение.
Ничего я
от вас не хочу, а желаю, чтобы необъятная ширь ваших стремлений не мешала вам, любя человечество, жалеть
людей, которые вас окружают, и быть к ним поснисходительнее.
Полинька получила бумагу, разрешавшую ей жить где угодно и ограждавшую ее личность
от всяких притязаний
человека, который владел правом называться ее мужем.
— Все это удаляет
человека от общества, и портит его натуру, — по-прежнему бесстрастным тоном произнес Белоярцев.
— И это вам скажет всякий умный
человек, понимающий жизнь, как ее следует понимать, — проговорила Бертольди. —
От того, что матери станут лизать своих детей, дети не будут ни умнее, ни красивее.
— Ну, слава богу, что собралось вместе столько хороших
людей, — отвечал, удерживаясь
от улыбки, Розанов, — но ведь это один дом.
Женская половина этого кружка была тоже не менее пестрого состава: жены, отлучившиеся
от мужей; девицы, бежавшие
от семейств; девицы, полюбившие всеми сердцами
людей, не имевших никакого сердца и оставивших им живые залоги своих увлечений, и tutti quanti [Все такие (итал.).] в этом роде.
Белоярцев так часто толковал об этом «доме», так красно и горячо увлекал всех близких к своему кружку
людей описанием всех прелестей общежительства, что, по мере того как эта мысль распространялась, никто не умел ни понять, ни выразить ее отдельно
от имени Белоярцева.
Как многие
люди, старающиеся изолировать себя
от прежних знакомств, Николай Степанович раздражался, видя, что прежние знакомые понимают его и начинают сами
от него удаляться и избегать с ним натянутых отношений.
— Вы своим мелким самолюбием отогнали
от нас полезных и честных
людей, преданных делу без всякого сравнения больше, чем вы,
человек фальшивый и тщеславный.
Вы толкуете о беззаконности наказания, а сами отлучаете
от нашего общества
людей, имеющих самые обыкновенные пороки.
Если бы вы были не фразер, если бы вы искали прежде всего возможности спасти
людей от дурных склонностей и привычек, вы бы не так поступали.
Подписи не было, но тотчас же под последнею строкою начиналась приписка бойкою мужскою рукою: «Так как вследствие особенностей женского организма каждая женщина имеет право иногда быть пошлою и надоедливою, то я смотрю на ваше письмо как на проявление патологического состояния вашего организма и не придаю ему никакого значения; но если вы и через несколько дней будете рассуждать точно так же, то придется думать, что у вас есть та двойственность в принципах, встречая которую в
человеке от него нужно удаляться.
Вас никто не упрекнет ни в трусости, ни в бесхарактерности, и все честные
люди, которых я знаю по нашему делу, вполне порадуются, если вы откажетесь
от своих намерений.
Теперь в густой пуще давно уже нет и следа той белой башни,
от которой она, по догадкам польских историков, получила свое название, но с мыслью об этом лесе у каждого литвина и поляка, у каждого
человека, кто когда-нибудь бродил по его дебрям или плелся по узеньким дорожкам, насыпанным в его топких внутренних болотах, связаны самые грандиозные воспоминания.
— Ну вот! Вы говорите почти, а Женни смотрит какими-то круглыми глазами, точно боится, что я
от денег в обморок упаду, — забавные
люди! Тут не может быть никакого почти, и отказал, так, значит, начисто отказал.