Неточные совпадения
Своего у Никитушки
ничего не было: ни жены, ни детей, ни кола, ни двора, и он сам о себе
говорил, что он человек походный.
— Что, мол, пожар, что ли?» В окно так-то смотрим, а он глядел, глядел на нас, да разом как крикнет: «Хозяин,
говорит, Естифей Ефимыч потонули!» — «Как потонул? где?» — «К городничему,
говорит, за реку чего-то пошли, сказали, что коли Федосья Ивановна, — это я-то, — придет, чтоб его в чуланчике подождали, а тут, слышим, кричат на берегу: „Обломился, обломился, потонул!“ Побегли —
ничего уж
не видно, только дыра во льду и водой сравнялась, а приступить нельзя, весь лед иструх».
— Ну, уж половину соврала. Я с ней
говорила и из глаз ее вижу, что она
ничего не знает и в помышлении
не имеет.
— Нет, матушка, верно,
говорю:
не докладывала я
ничего о ней, а только докладала точно, что он это, как взойдет в храм божий, так уставит в нее свои бельмы поганые и так и
не сводит.
— Умру,
говорит, а правду буду
говорить. Мне,
говорит, сработать на себя
ничего некогда, пусть казначею за покупками посылают. На то она,
говорит, казначея, на то есть лошади, а я
не кульер какой-нибудь, чтоб летать. Нравная женщина!
— Да что ж умеешь? Вон видишь,
говоришь: «опух велик»,
ничего не разберешь, значит.
— Ты забудь, забудь, —
говорила она сквозь слезы, — потому что я… сама
ничего не помню, что я делаю. Меня… так сильно… так сильно… так сильно оби… обидели. Возьми… возьми к себе, друг мой! ангел мой хранитель… сох… сохрани меня.
«
Ничего; она,
говорит,
не дура, только избалована, много о себе думает, первой умницей себя, кажется, считает».
— Я пока служил, всегда
говорил это всем, что верхние без нижних
ничего не сделают.
Ничего не сделают верхние без нижних; я и теперь, расставаясь с службой, утверждаю, что без нижних верхние
ничего не сделают.
— Нет, мечтания. Я знаю Русь
не по-писаному. Она живет сама по себе, и
ничего вы с нею
не поделаете. Если что делать еще, так надо ладом делать, а
не на грудцы лезть. Никто с вами
не пойдет, и что вы мне ни
говорите, у вас у самих-то нет людей.
— Щупает, —
говорил Пармен Семенович, — ни сам
ничем не действует, ни из аптек
не прописывает, а только все ее щупает, просто руками щупает и, хвалить Бога, — зримым веществом идет помощь.
Рассказывать о своем несчастии Полинька
не любила и уклонялась от всякого разговора, имеющего что-нибудь общее с ее судьбою. Поэтому, познакомясь с Розановым, она тщательно избегала всякой речи о его положении и
не говорила о себе
ничего никому, кроме Лизы, да и той сказала только то, что мы слышали, что невольно сорвалось при первом свидании.
Когда всё собрались к Полиньке вечером, на другой день после этого происшествия, она уже совсем поправилась, смеясь над своею вчерашнею истерикою и трусостью,
говорила, что она теперь
ничего не боится, что ее испугало
не внезапное появление мужа, а то, что он схватил и унес дитя.
— Физиология все это объясняет, —
говорил Красин при входе Розанова, — человек одинаково
не имеет права насиловать свой организм. Каждое требование природы совершенно в равной степени заслуживает удовлетворения. Функция, и
ничего более.
— Что, вы какого мнения о сих разговорах? — спрашивал Розанов Белоярцева; но всегда уклончивый Белоярцев отвечал, что он художник и вне сферы чистого художества его
ничто не занимает, — так с тем и отошел. Помада
говорил, что «все это просто скотство»; косолапый маркиз делал ядовито-лукавые мины и изображал из себя крайнее внимание, а Полинька Калистратова сказала, что «это, бог знает, что-то такое совсем неподобное».
— Вы, Дмитрий Петрович,
не убивайтесь, —
говорила ему с участием горничная, — с ними
ничего не случилось: оне здесь-с.
Лиза попросила мать перестать,
не говорить ничего отцу и в тот же день переехала в семью.
Вошла няня.
Говорила,
говорила, долго и много
говорила старуха; Лиза
ничего не слыхала.
— Ну,
не правда ли! — подхватила Бертольди. — Ведь это все лицемерие, пошлость и
ничего более. Ступина
говорит, что это пустяки, что это так принято: тем-то и гадко, что принято. Они подают бурнусы, поднимают с полу носовые платки, а на каждом шагу, в серьезном деле, подставляют женщине ногу;
не дают ей хода и свободы.
— А нет, Анна Львовна, этого нельзя
говорить, — снисходительно заметил Белоярцев. — Это только так кажется, а в существе это и есть тот тонкий путь, которым разврат вводится в человеческое общество. Я вам подаю бурнус, я вам поднимаю платок, я перед вами растворяю двери, потому что это
ничего не стоит, потому что это и вам самим легко было бы сделать без моей помощи.
— Впрочем, я с ними уже
говорила, они
ничего не понимают и хотят платы.
— Слава богу, ему лучше, — сказал Лизе Розанов. — Наблюдайте только, Лизавета Егоровна, чтобы он
не говорил и чтобы его
ничем не беспокоили. Лучше всего, — добавил он, — чтобы к нему
не пускали посетителей.
— Нет… Это совсем
не так. Дмитрий Петрович, я именно против личности вашей
ничего не имею, а если я что-нибудь
говорил в этом роде, то
говорил о несходстве в принципах.
— Да, — проговорила, потянувшись на кресле, Ступина. — Это вот только, как
говорят у нас на Украйне: «do naszego brzega nie plynie nic dobrego», [К нашему берегу
не плывет
ничего хорошего (полъск.).] — и пошла в свою холодную комнату.
Но та, сестры не замечая, // В постеле с книгою лежит, // За листом лист перебирая, // И
ничего не говорит. // Хоть не являла книга эта // Ни сладких вымыслов поэта, // Ни мудрых истин, ни картин, // Но ни Виргилий, ни Расин, // Ни Скотт, ни Байрон, ни Сенека, // Ни даже Дамских Мод Журнал // Так никого не занимал: // То был, друзья, Мартын Задека, // Глава халдейских мудрецов, // Гадатель, толкователь снов.
Неточные совпадения
Городничий. Да я так только заметил вам. Насчет же внутреннего распоряжения и того, что называет в письме Андрей Иванович грешками, я
ничего не могу сказать. Да и странно
говорить: нет человека, который бы за собою
не имел каких-нибудь грехов. Это уже так самим богом устроено, и волтерианцы напрасно против этого
говорят.
Городничий (делая Бобчинскому укорительный знак, Хлестакову).Это-с
ничего. Прошу покорнейше, пожалуйте! А слуге вашему я скажу, чтобы перенес чемодан. (Осипу.)Любезнейший, ты перенеси все ко мне, к городничему, — тебе всякий покажет. Прошу покорнейше! (Пропускает вперед Хлестакова и следует за ним, но, оборотившись,
говорит с укоризной Бобчинскому.)Уж и вы!
не нашли другого места упасть! И растянулся, как черт знает что такое. (Уходит; за ним Бобчинский.)
В желудке-то у меня… с утра я
ничего не ел, так желудочное трясение…» — да-с, в желудке-то у Петра Ивановича… «А в трактир, —
говорит, — привезли теперь свежей семги, так мы закусим».
Почтмейстер. Нет, о петербургском
ничего нет, а о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы
не читаете писем: есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течет,
говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?
Анна Андреевна. Ну да, Добчинский, теперь я вижу, — из чего же ты споришь? (Кричит в окно.)Скорей, скорей! вы тихо идете. Ну что, где они? А? Да
говорите же оттуда — все равно. Что? очень строгий? А? А муж, муж? (Немного отступя от окна, с досадою.)Такой глупый: до тех пор, пока
не войдет в комнату,
ничего не расскажет!