Неточные совпадения
Разумеется, мать, больно ей
было, один
сын только, и того лишилась.
Феликс Помада умер от перепоя, когда
сын его
был еще в третьем классе; но его смерть не произвела никакого ущерба в труженическом бюджете вдовы, и она, собирая зернышко к зернышку, успела накопить около ста рублей, назначавшихся на отправку Юстина в Харьковский университет.
— Да вот вам, что значит школа-то, и не годитесь, и пронесут имя ваше яко зло, несмотря на то, что директор нынче все настаивает, чтоб я почаще навертывался на ваши уроки. И
будет это скоро, гораздо прежде, чем вы до моих лет доживете. В наше-то время отца моего учили, что от трудов праведных не наживешь палат каменных, и мне то же твердили, да и мой
сын видел, как я не мог отказываться от головки купеческого сахарцу; а нынче все это двинулось, пошло, и школа
будет сменять школу. Так, Николай Степанович?
В описываемую нами эпоху, когда ни одно из смешных и, конечно, скоропреходящих стремлений людей, лишенных серьезного смысла, не проявлялось с нынешнею резкостью, когда общество слепо верило Белинскому, даже в том, например, что «самый почтенный мундир
есть черный фрак русского литератора», добрые люди из деморализованных
сынов нашей страны стремились просто к добру.
Первое, теперь фамилии по праздникам: Рождественский, Благовещенский, Богоявленский; второе, по высоким свойствам духа: Любомудров, Остромысленский; третье, по древним мужам; Демосфенов, Мильтиадский, Платонов; четвертое, по латинским качествам; Сапиентов, Аморов; пятое, по помещикам: помещик села, положим, Говоров, дьячок
сына назовет Говоровский; помещик
будет Красин, ну дьячков
сын Красинский.
Зарницын, единственный
сын мелкопоместной дворянской вдовы,
был человек другого сорта. Он жил в одной просторной комнате с самым странным убранством, которое всячески давало посетителю чувствовать, что квартирант вчера приехал, а завтра непременно очень далеко выедет. Даже большой стенной ковер, составлявший одну из непоследних «шикозностей» Зарницына, висел микось-накось, как будто его здесь не стоило прибивать поровнее и покрепче, потому что владелец его скоро вон выедет.
— Смотри на Рютли, — шепнул
сыну пастор. Дитя
было спокойно, но выстрела не раздавалось. «Боже, подкрепи меня!» — молился в душе пастор. А в четырнадцати шагах перед ним происходила другая драма.
— Прощай! — сказал пастор, отдавая капралу
сына. —
Будь честен и люби мать.
Ульрих Райнер хотел, чтобы
сын его
был назван Робертом, в честь его старого университетского друга, кельнского пивовара Блюма, отца прославившегося в 1848 году немецкого демократа Роберта Блюма.
Этого нельзя
было сделать:
сын швейцарца Райнера и его русской жены не мог
быть лютеранином.
Ульрих Райнер
был теперь гораздо старше, чем при рождении первого ребенка, и не сумасшествовал. Ребенка при св. крещении назвали Васильем. Отец звал его Вильгельм-Роберт. Мать, лаская дитя у своей груди, звала его Васей, а прислуга Вильгельмом Ивановичем, так как Ульрих Райнер в России именовался, для простоты речи, Иваном Ивановичем. Вскоре после похорон первого
сына, в декабре 1825 года, Ульрих Райнер решительно объявил, что он ни за что не останется в России и совсем переселится в Швейцарию.
В таком состоянии
была душа Марьи Михайловны Райнер, когда она дождалась второго
сына, по ее словам, «вымоленного и выпрошенного у неба».
Пансион
был распущен, деньги собраны, Марья Михайловна съездила с
сыном в Москву поклониться русским святыням, и Райнеры оставили Россию.
Даже Марья Михайловна вошла в очень хорошее состояние духа и
была очень благодарна молодому Роберту Блюму, который водил ее
сына по историческому Кельну, объяснял ему каждую достопримечательность города и напоминал его историю.
Зато с
сыном ее
было совсем другое.
Пришло известие, что Роберт Блюм расстрелян. Семья Райнеров впала в ужас. Старушка мать Ульриха Райнера, переехавшая
было к
сыну, отпросилась у него опять в тихую иезуитскую Женеву. Старая француженка везде ждала гренадеров Сюррирье и просила отпустить с нею и внука в ее безмятежно-молитвенный город.
Отцу
было не до
сына в это время, и он согласился, а мать
была рада, что бабушка увезет ее сокровище из дома, который с часу на час более и более наполнялся революционерами.
Он учил
сына,
пел гортанные рулады к республиканским песням, насвистывая арии из «Телля», и, к ужасу своей жены, каждый обед разражался адскими ругательствами над наполеонистами, ожидая от них всеобщего зла повсюду.
Мать опять взглянула на
сына, который молча стоял у окна, глядя своим взором на пастуха, прыгавшего по обрывистой тропинке скалы. Она любовалась стройною фигурой
сына и чувствовала, что он скоро
будет хорош тою прелестною красотою, которая долго остается в памяти.
Она
была чрезвычайно рада этому, благодарила мужа, причастилась и три последние дня жизни все говорила с
сыном.
— Тебе надо ехать в университет, Вильгельм, — сказал старый Райнер после этого грустного, поэтического лета снов и мечтаний
сына. — В Женеве теперь пиэтисты, в Лозанне и Фрейбурге иезуиты. Надо
быть подальше от этих католических пауков. Я тебя посылаю в Германию. Сначала поучись в Берлине, а потом можешь перейти в Гейдельберг и Бонн.
Несмотря на то, что маркиза никогда не
была оценена по достоинству своим мужем и рано осталась одна с двумя дочерьми и двумя
сыновьями, она все-таки
была замечательно счастливою женщиною.
Малек-Адель
был старший
сын маркизы, над которым madame Ленорман и Иван Яковлевич сделали два разноречивые предсказания.
Пармен Семенович встречал гостей в передней, жал им руки, приветливо кланялся и разводил, кого в зал и в гостиную, где
был собран женский пол и несколько мужчин помоложе, а кого прямо на лестницу, в собственные покои Пармена Семеновича с его холостым
сыном.
Возопи с плачем и рыданием
И с горьким воздыханием:
Сия риза моего
сына,
Козья несет от нее псина.
Почто не съел меня той зверь,
Токмо бы ты
был,
сыне, цел.
— Да, помилуй бог! Надо все сделать тихо, смирно. Одно слово глупое, один жест, и сейчас придерутся. Вы, мой милый, идите возле него, пожалуйста; пожалуйста,
будьте с ним, — упрашивала маркиза, как будто
сыну ее угрожала опасность, при которой нужна
была скорая медицинская помощь.
Прежде чем лакей успел объяснить ей, что это значит, слух ее
был поражен многоголосным криком из комнаты
сына.
— Сам
был все время! О создатель! Он сам там
был все время! И еще признается! Колпак вы, батюшка, колпак. Вот как
сына упекут, а вас пошлют с женою гусей стеречь в Рязанскую губернию, так вы и узнаете, как «я сам там
был».
В другом официальном доме объяснения Богатыревой
были не удачнее первых. Здесь также успокоивали ее от всяких тревог за
сына, но все-таки она опять выслушала такой же решительный отказ от всякого вмешательства, способного оградить Сержа на случай всяких его увлечений.
— Я вам уже имел честь доложить, что у нас нет в виду ни одного обстоятельства, обвиняющего вашего
сына в поступке, за который мы могли бы взять его под арест. Может
быть, вы желаете обвинить его в чем-нибудь, тогда, разумеется, другое дело: мы к вашим услугам. А без всякой вины у нас людей не лишают свободы.
— Это запрещено законом! когда ж это
было запрещено законом? Знаем мы вас, законников. Небось, своего
сына ты бы так упрятал, что никто бы его и не нашел, а к чужим так ты законы подбираешь, — ворчала Варвара Ивановна, возвращаясь домой с самым растерзанным и замирающим сердцем.
Варвара Ивановна уехала совершенно спокойная. Перед вечером она пожаловалась на головную боль, попросила
сына быть дома и затем ушла к себе в спальню.
У Сережи
были два товарища: сосед Бахарева — Ступин, и
сын одесского купца, Иона Кацен.
— Господа! — крикнула она студентам, войдя в комнату
сына. — Вы видели, что
было с Сережей? За это я вам обязана: вчера
была сходка, а сегодня арестант. Прошу вас оставить мой дом.
Корнет утихомирился и куда-то исчез, так что и слуха о нем не
было, а Полинька явилась с своим
сыном в Москву, придумывая, за что бы взяться и чем жить.
В числе разнородных лиц, посещавших открытую для всех квартиру Райнера,
был молодой человек, Грабилин,
сын одного из известных золотопромышленников.
Неточные совпадения
Добчинский.То
есть оно так только говорится, а он рожден мною так совершенно, как бы и в браке, и все это, как следует, я завершил потом законными-с узами супружества-с. Так я, изволите видеть, хочу, чтоб он теперь уже
был совсем, то
есть, законным моим сыном-с и назывался бы так, как я: Добчинский-с.
Следовало взять
сына портного, он же и пьянюшка
был, да родители богатый подарок дали, так он и присыкнулся к
сыну купчихи Пантелеевой, а Пантелеева тоже подослала к супруге полотна три штуки; так он ко мне.
— Филипп на Благовещенье // Ушел, а на Казанскую // Я
сына родила. // Как писаный
был Демушка! // Краса взята у солнышка, // У снегу белизна, // У маку губы алые, // Бровь черная у соболя, // У соболя сибирского, // У сокола глаза! // Весь гнев с души красавец мой // Согнал улыбкой ангельской, // Как солнышко весеннее // Сгоняет снег с полей… // Не стала я тревожиться, // Что ни велят — работаю, // Как ни бранят — молчу.
Как только
пить надумали, // Влас сыну-малолеточку // Вскричал: «Беги за Трифоном!» // С дьячком приходским Трифоном, // Гулякой, кумом старосты, // Пришли его
сыны, // Семинаристы: Саввушка // И Гриша, парни добрые, // Крестьянам письма к сродникам // Писали; «Положение», // Как вышло, толковали им, // Косили, жали, сеяли // И
пили водку в праздники // С крестьянством наравне.
«Дерзай!» — за ними слышится // Дьячково слово;
сын его // Григорий, крестник старосты, // Подходит к землякам. // «Хошь водки?» —
Пил достаточно. // Что тут у вас случилося? // Как в воду вы опущены?.. — // «Мы?.. что ты?..» Насторожились, // Влас положил на крестника // Широкую ладонь.