Неточные совпадения
Но зато выход этот после высказанных сомнений Ярошиньского во всем прочем незаметно становился таким ясным, что Арапов и
Бычков вне себя хватались за него и начинали именно его отстаивать, уносясь, однако, каждый раз опрометчиво далее, чем следовало, и открывая вновь другие слабые стороны.
— Что! что! Этих мыслей мы не понимаем? — закричал
Бычков, давно уже оравший во всю глотку. — Это мысль наша родная; мы с ней родились; ее сосали в материнском молоке. У нас правда по закону свята, принесли ту правду наши деды через три реки на нашу землю. Еще Гагстгаузен это видел в нашем народе. Вы думаете там, в Польше, что он нам образец?.. Он нам тьфу! —
Бычков плюнул и добавил: — вот что это он нам теперь значит.
Ярошиньский тихо и внимательно глядел молча на Бычкова, как будто видя его насквозь и только соображая, как идут и чем смазаны в нем разные, то без пардона бегущие, то заскакивающие колесца и пружинки; а
Бычков входил все в больший азарт.
Так прошло еще с час. Говорил уж решительно один
Бычков; даже араповским словам не было места.
Араповские стремления были нежнейшая сантиментальность перед тем, чего желал
Бычков. Этот брал шире...
Бычков несколько затруднился, но тотчас же вместо ответа сказал...
— А отчего-с это она невозможна? — сердито вмешался
Бычков.
— А! Так бы вы и сказали: я бы с вами и спорить не стал, — отозвался
Бычков. — Народ с служащими русскими не говорит, а вы послушайте, что народ говорит с нами. Вот расспросите Белоярцева или Завулонова: они ходили по России, говорили с народом и знают, что народ думает.
— Конечно, мы ему за прежнее благодарны, — говорил Ярошиньскому
Бычков, — но для теперешнего нашего направления он отстал; он слаб, сантиментален; слишком церемонлив. Размягчение мозга уж чувствуется… Уж такой возраст… Разумеется, мы его вызовем, но только с тем, чтобы уж он нас слушал.
— Что немец, — немец еще пьет, а он баба, — подсказал
Бычков. — Немец говорит: Wer liebt nicht Wein, Weib und Gesang, der bleibt em Narr sein Leben lang! [Кто не любит вина, женщин и песен, тот глупец на всю жизнь! (нем.)]
— Ну да. Пословица как раз по шерсти, — заметил неспособный стесняться
Бычков.
— Цели Марфы Посадницы узки, — крикнул
Бычков. — Что ж, она стояла за вольности новгородские, ну и что ж такое? Что ж такое государство? — фикция. Аристократическая выдумка и ничего больше, а свобода отношений есть факт естественной жизни. Наша задача и задача наших женщин шире. Мы прежде всех разовьем свободу отношений. Какое право неразделимости? Женщина не может быть собственностью. Она родится свободною: с каких же пор она делается собственностью другого?
— Что нам ваше римское право! — еще пренебрежительнее крикнул
Бычков. — У нас свое право. Наша правда по закону свята, принесли ту правду наши деды Через три реки на нашу землю.
— Э, нет, черт с ними, эти патриотические гимны! — возразил опьяневший
Бычков и запел, пародируя известную арию из оперы Глинки...
Арапов и
Бычков были вне себя от восторга.
Арапов мычал, а
Бычков выбивал такт и при последних стихах запел вразлад...
Бычков, Пархоменко, Слободзиньский, Белоярцев и Завулонов стали прощаться.
Бычков пошел просить Розанова, чтобы он взял Арапова.
— К черту этакое знание! — крикнул
Бычков. — Народ нужно знать по его духу, а в вицмундире его не узнают.
— Мы на то идем, — отвечал
Бычков. — Отомстим за вековое порабощение и ляжем.
— На наше место вырастет поколение: мы удобрим ему почву, мы польем ее кровью, — яростно сказал
Бычков и захохотал.
Около нее помещались рыжий
Бычков, Пархоменко, Ариадна Романовна — фея собой довольно полная и приятная, но все-таки с вороньим выражением в глазах и в очертании губ и носа, Серафима Романовна — фея мечтательная, Раиса Романовна и Зоя Романовна — феи прихлопнутые.
— Какая сласть, — сказал
Бычков Белоярцеву, глядя на Мареичку.
— И они это напечатали? — спрашивал
Бычков рассказывавшего ему что-то Арапова.
— Да гадости копаем, — отвечал так же шутливо кантонист. — Нет, вот вам,
Бычков, спасибо: пробрали вы нас. Я сейчас узнал по статейке, что это ваша. Терпеть не могу этого белого либерализма: то есть черт знает, что за гадость.
Пархоменко заковыривал все глубже глаз и, видя, что к нему подходят
Бычков и Арапов, воодушевлялся.
— Сапогом его, черта, — сказал
Бычков. Но Сахаров не ударил попугая сапогом, а только всем показывал дырку.
Как праотец, изгнанный из рая, вышел из ворот маркизиного дома Пархоменко на улицу и, увидев на балконе маркизино общество, самым твердым голосом сторговал за пятиалтынный извозчика в гостиницу Шевалдышева. Когда успокоившаяся маркиза возвратилась и села на свой пружинный трон,
Бычков ткнул человек трех в ребра и подступил к ней с словами...
— Ерундища какая-то, — произнес
Бычков. — Мертвые берегут идеи для живых, вместо привета — вон, и толковать еще о какой-то своей терпимости.
Картина, действительно, выходила живенькая и характерная:
Бычков сидит, точно лупоглазый ночной филин, а около него стрекочут и каркают денные вороны.
Искренно ответили только Арапов и
Бычков, назвавшие себя прямо красными. Остальные, даже не исключая Райнера, играли словами и выходили какими-то пестрыми. Неприкосновенную белизну сохранили одни феи, да еще Брюхачев с Белоярцевым не солгали. Первый ничего не ответил и целовал женину руку, а Белоярцев сказал, что он в жизни понимает только одно прекрасное и никогда не будет принадлежать ни к какой партии.
Час был поздний, и стали прощаться. Кажется, уж не из чего бы начаться новым спорам, но маркиза в два слова дошла с Бычковым до того, что вместо прощанья
Бычков кричал...
Романовны также каркали об опасном положении маркизы, но отставали в сторону; Брюхачев отзывался недосугами;
Бычков вел какое-то особенное дело и не показывался; Сахаров ничего не делал; Белоярцев и Завулонов исчезли с горизонта.
По тону записки и торжественности разъездов в трех лицах Розанов догадался, за каким объяснением явятся
Бычков, Персиянцев и Арапов.
Это вваливали Арапов,
Бычков и Персиянцев.
За ним с простодушно кровожадным рылом двигался вразвал
Бычков в огромных ботиках и спущенной с плеч шинели, а за ними девственный Персиянцев.
Арапов завернулся и пошел к двери. За ним следовали
Бычков и воздыхающий Персиянцев.
— Да меня с какой же стати? — как-то отчуждающимся тоном произнес
Бычков.
— Ну как же! Так и чирий не сядет, а все почесать прежде надо, — отрекался
Бычков.
— Вероятно, — отвечал
Бычков.
— Поблагодари лучше Розанова, — заметил
Бычков.
— Однако указаньица верные были, — проронил, помолчав,
Бычков.
Все это не объяснялось, не разошлось вследствие формального разлада, а так, бросило то, что еще так недавно считало своим главным делом, и сидело по своим норам. Некоторые, впрочем, сидели и не в своих норах, но из наших знакомых эта доля выпала только Персиянцеву, который был взят тотчас по возвращении домой, в тот день, когда Арапов расстрелял своего барсука, а
Бычков увлекся впервые родительскою нежностью к отрасли своего естественного брака.
Особенно часто был терзаем
Бычков и некая девица Бертольди.
— Слыхала,
Бычков говорил о вас. Вы где живете?
— Вы заходите, мы вами займемся, — сказала, прощаясь с нею, Бертольди. —
Бычков говорил, что у вас есть способности. Вам для вашего развития нужно близко познакомиться с Бычковым; он не откажется содействовать вашему развитию. Он талант. Его теперешнюю жену нельзя узнать, что он из нее сделал в четыре месяца, а была совсем весталка.
Предчувствия Розанова сбылись. В две недели домика Лизы уж узнать было невозможно:
Бычков любил полные аудитории, и у Лизы часто недоставало чайных стаканов.
— Нуте-ка, покажите, — произнес
Бычков и бесцеремонно выдернул сложенный листок из рук Розанова, развернул и стал читать: «Рай православных и рай Магомета».
Все хохотали, а Бертольди хранила совершенное спокойствие; но когда
Бычков перевернул бумажку и прочел: «А. Т. Кореневу на память, Елена Бертольди», Бертольди по женской логике рассердилась на Розанова до последней степени.