Неточные совпадения
— Да
как же, матушка! Раз, что жар, а другое дело, последняя станция до губерни-то. Близко, близко, а ведь сорок верст еще. Спознишься выехать,
будет ни два ни полтора. Завтра, вон, люди говорят, Петров день; добрые люди к вечерням пойдут; Агнии Николаевне и сустреть вас некогда
будет.
Она действительно хороша, и если бы художнику нужно
было изобразить на полотне известную дочь, кормящую грудью осужденного на смерть отца, то он не нашел бы лучшей натурщицы,
как Евгения Петровна Гловацкая.
— Да чьи такие вы
будете? Из
каких местов-то? — пропищала часовенная монашка, просовывая в тарантас кошелек с звонком и свою голову.
— А тетенька-то
как обрадовались: на крыльцо уж вышли встречать, ожидают вас. У нас завтра престол, владыко
будут сами служить; закуска
будет, и мирские из города
будут, — трещала девушка скороговоркою.
— Ну, отпрягши-то, приходи ко мне на кухню; я тебя велю чайком попоить; вечером сходи в город в баню с дорожки; а завтра пироги
будут. Прощай пока, управляйся, а потом придешь рассказать,
как ехалось. Татьяну видел в Москве?
— Экая женщина-то
была! —
как бы размышляла вслух игуменья.
— Этой науки, кажется, не ты одна не знаешь. По-моему, жить надо
как живется; меньше говорить, да больше делать, и еще больше думать; не
быть эгоисткой, не выкраивать из всего только одно свое положение, не обращая внимания на обрезки, да, главное дело, не лгать ни себе, ни людям. Первое дело не лгать. Людям ложь вредна, а себе еще вреднее. Станешь лгать себе, так всех обманешь и сама обманешься.
— Господи!
Как странно вы смотрите, тетя, на жизнь. Или
будь деспотом, или рабом. Приказывай или повинуйся. Муж глава, значит,
как это читается.
—
Как хотите. Вы устали, служба сегодня долгая
будет, оставайтесь дома.
— Не могу вам про это доложить, — да нет, вряд, чтобы
была знакома. Она ведь из простых, из города Брянскова, из купецкой семьи. Да простые такие купцы-то, не то чтобы
как вон наши губернские или московские. Совсем из простого звания.
Городок наш маленький, а тятенька, на волю откупимшись, тут домик в долг тоже купили, хотели трактирчик открыть, так
как они
были поваром, ну не пошло.
Из себя
был какой ведь молодец; всякая бы, то
есть всякая, всякая у нас, в городе-то, за него пошла; ну, а он ко мне сватался.
В доме-то что у них из-за этого
было, страсти Божьи,
как, бывало, расскажут.
— Известно
как замужем. Сама хорошо себя ведешь, так и тебе хорошо. Я ж мужа почитала, и он меня жалел. Только свекровь очень уж строгая
была. Страсть
какие они
были суровые.
А Великий пост
был: у нас в доме
как вот словно в монастыре, опричь грибов ничего не варили, да и то по середам и по пятницам без масла.
Я, бывало, это Естифею Ефимовичу ночью скажу, а он днем припасет, пронесет мне в кармане, а
как спать ляжем с ним, я пологом задернусь на кровати, да и
ем.
— Нет-с, нынче не
было его. Я все смотрела,
как народ проходил и выходил, а только его не
было: врать не хочу.
Деревня вытянута по обе стороны реки, и
как раз против сада Бахаревых, доходящего до самого берега, через реку
есть мост.
Если б я
был поэт, да еще хороший поэт, я бы непременно описал вам, каков
был в этот вечер воздух и
как хорошо
было в такое время сидеть на лавочке под высоким частоколом бахаревского сада, глядя на зеркальную поверхность тихой реки и запоздалых овец, с блеянием перебегавших по опустевшему мосту.
Верстовой столб представляется великаном и совсем
как будто идет,
как будто вот-вот нагонит; надбрежная ракита смотрит горою, и запоздалая овца, торопливо перебегающая по разошедшимся половицам моста, так хорошо и так звонко стучит своими копытками, что никак не хочется верить, будто
есть люди, равнодушные к красотам природы, люди, способные то же самое чувствовать, сидя вечером на каменном порожке инвалидного дома, что чувствуешь только, припоминая эти милые, теплые ночи, когда и сонная река, покрывающаяся туманной дымкой, <и> колеблющаяся возле ваших ног луговая травка, и коростель, дерущий свое горло на противоположном косогоре, говорят вам: «Мы все одно, мы все природа,
будем тихи теперь, теперь такая пора тихая».
Деревенский человек,
как бы ни мала
была степень его созерцательности,
как бы ни велики
были гнетущие его нужды и заботы, всегда чуток к тому, что происходит в природе.
—
Какое мое приказание? Такого приказания не
было.
Как только кандидат Юстин Помада пришел в состояние, в котором
был способен сознать, что в самом деле в жизни бывают неожиданные и довольно странные случаи, он отодвинулся от мокрой сваи и хотел идти к берегу, но жестокая боль в плече и в боку тотчас же остановила его.
Юстин Помада ходил на лекции, давал уроки и
был снова тем же детски наивным и беспечным «Корнишоном»,
каким его всегда знали товарищи, давшие ему эту кличку.
Юстин Помада так и подпрыгнул. Не столько его обрадовало место, сколько нечаянность этого предложения, в которой он видел давно ожидаемую им заботливость судьбы. Место
было точно хорошее: Помаде давали триста рублей, помещение, прислугу и все содержание у помещицы, вдовы камергера, Меревой. Он мигом собрался и «пошил» себе «цивильный» сюртук, «брюндели», пальто и отправился,
как говорят в Харькове, в «Россию», в известное нам село Мерево.
Это
было за семь лет перед тем,
как мы встретились с Юстином Помадою под частоколом бахаревского сада.
Но
как бы там ни
было, а только Помаду в меревском дворе так, ни за что ни про что, а никто не любил. До такой степени не любили его, что, когда он, протащившись мокрый по двору, простонал у двери: «отворите, бога ради, скорее», столяр Алексей, слышавший этот стон с первого раза, заставил его простонать еще десять раз, прежде чем протянул с примостка руку и отсунул клямку.
— Ох,
будет, Николавна, — вздор
какой ты рассказываешь.
— Маленькое! Это тебе так кажется после Москвы. Все такое же,
как и
было. Ты смотри, смотри, вон судьи дом, вон бойницы за городом, где скот бьют, вон каланча. Каланча-то, видишь желтую каланчу? Это над городническим домом.
Народ говорит, что и у воробья, и у того
есть амбиция, а человек,
какой бы он ни
был, если только мало-мальски самостоятелен, все-таки не хочет
быть поставлен ниже всех.
Ну ведь и у нас
есть учители очень молодые, вот, например, Зарницын Алексей Павлович, всего пятый год курс кончил, Вязмитинов, тоже пять лет
как из университета; люди свежие и неустанно следящие и за наукой, и за литературой, и притом люди добросовестно преданные своему делу, а посмотри-ка на них!
Вот тоже доктор у нас
есть, Розанов, человек со странностями и даже не без резкостей, но и у этого самые резкости-то как-то затрудняюсь, право,
как бы тебе выразить это… ну, только именно резки, только выказывают прямоту и горячность его натуры, а вовсе не стремятся смять, уничтожить, стереть человека.
Оба они на вид имели не более
как лет по тридцати, оба
были одеты просто. Зарницын
был невысок ростом, с розовыми щеками и живыми черными глазами. Он смотрел немножко денди. Вязмитинов, напротив,
был очень стройный молодой человек с бледным, несколько задумчивым лицом и очень скромным симпатичным взглядом. В нем не
было ни тени дендизма. Вся его особа дышала простотой, натуральностью и сдержанностью.
Бывало, что ни читаешь, все это находишь так в порядке вещей и сам понимаешь, и с другим станешь говорить, и другой одинаково понимает, а теперь иной раз читаешь этакую там статейку или практическую заметку
какую и чувствуешь и сознаешь, что давно бы должна
быть такая заметка, а как-то, бог его знает…
— Да вот вам, что значит школа-то, и не годитесь, и пронесут имя ваше яко зло, несмотря на то, что директор нынче все настаивает, чтоб я почаще навертывался на ваши уроки. И
будет это скоро, гораздо прежде, чем вы до моих лет доживете. В наше-то время отца моего учили, что от трудов праведных не наживешь палат каменных, и мне то же твердили, да и мой сын видел,
как я не мог отказываться от головки купеческого сахарцу; а нынче все это двинулось, пошло, и школа
будет сменять школу. Так, Николай Степанович?
— А! видишь, я тебе, гадкая Женька, делаю визит первая. Не говори, что я аристократка, — ну, поцелуй меня еще, еще. Ангел ты мой!
Как я о тебе соскучилась — сил моих не
было ждать, пока ты приедешь. У нас гостей полон дом, скука смертельная, просилась, просилась к тебе — не пускают. Папа приехал с поля, я села в его кабриолет покататься, да вот и прикатила к тебе.
—
Какое ж веселье, Лизанька? Так себе сошлись, — не утерпел на старости лет похвастаться товарищам дочкою. У вас в Мереве, я думаю, гораздо веселее: своя семья большая, всегда
есть гости.
— Да, — хорошо,
как можно
будет, а не пустят, так
буду сидеть. — Ах, боже мой! — сказала она, быстро вставая со стула, — я и забыла, что мне пора ехать.
— И еще
какому человеку-то! Единственному, может
быть, целому человеку на пять тысяч верст кругом.
Вы обратите на него внимание, Лизавета Егоровна, — это дорогой экземпляр, скоро таких уж ни за
какие деньги нельзя
будет видеть.
— Я хотел
было за тобою ночью посылать, да так уж…
Как таки можно?
Коридором вошла в залу Софи. Она не
была бледна,
как Зина, но тоже казалась несколько утомленною.
«В самом деле,
как здесь скучно!» — подумала Женни, поправив бретели своего платья, и стала смотреть в открытое окно, из которого
было видно колосистое поле буревшей ржи.
— Я очень рада
была бы, Лиза, но
как же это? Идти одним, к чужому мужчине, на чужой двор.
— Чего ж ты сердишься, Лиза? Я ведь не виновата, что у меня такая натура. Я ледышка,
как вы называли меня в институте, ну и что ж мне делать, что я такая ледышка. Может
быть, это и лучше.
—
Как же! Ах, Женька, возьми меня, душка, с собою. Возьми меня, возьми отсюда.
Как мне хорошо
было бы с вами.
Как я счастлива
была бы с тобою и с твоим отцом. Ведь это он научил тебя
быть такой доброю?
— Да,
как же! Нет, это тебя выучили
быть такой хорошей. Люди не родятся такими,
какими они после выходят. Разве я
была когда-нибудь такая злая, гадкая,
как сегодня? — У Лизы опять навернулись слезы. Она
была уж очень расстроена: кажется, все нервы ее дрожали, и она ежеминутно снова готова
была расплакаться.
Сначала, когда Ольга Сергеевна
была гораздо моложе и еще питала некоторые надежды хоть раз выйти с достоинством из своего замкнутого положения, Бахареву иногда приходилось долгонько ожидать конца жениных припадков; но раз от раза, по мере того
как взбешенный гусар прибегал к своему оригинальному лечению, оно у него все шло удачнее.
—
Как?
как не
было? Не
было этого у вас, Лизок? Не просили вы себе всякий день кааартоооффеллю!
— Полноте, что вам там дома с своим стариком делать? У нас вот
будет какой гусарчик Канивцов — чудо!