Неточные совпадения
На стук едва слышно отозвался старческий голос,
а вслед за
тем нижняя половина маленького окошечка приподнялась, и в ней показалась маленькая седая голова с сбившеюся на сторону повязкой.
— Я на
то здесь поставлен…
а велят, я и пущу, — ответил солдат и отошел в сторону.
— Как тебе сказать, мой друг? Ни да ни нет тебе не отвечу.
То, слышу, бранятся, жалуются друг на друга,
то мирятся. Ничего не разберу. Второй год замужем,
а комедий настроила столько, что другая в двадцать лет не успеет.
— Исправиться? — переспросила игуменья и, взглянув на Лизу, добавила: — ну, исправляются-то или меняются к лучшему только богатые, прямые, искренние натуры,
а кто весь век лгал и себе, и людям и не исправлялся в молодости,
тому уж на старости лет не исправиться.
— Да как же! Вы оправдываете, как сейчас сказали, в иных случаях деспотизм;
а четверть часа
тому назад заметили, что муж моей сестры не умеет держать ее в руках.
— От многого. От неспособности сжиться с этим миром-то; от неуменья отстоять себя; от недостатка сил бороться с
тем, что не всякий поборет. Есть люди, которым нужно, просто необходимо такое безмятежное пристанище, и пристанище это существует,
а если не отжила еще потребность в этих учреждениях-то, значит, всякий молокосос не имеет и права называть их отжившими и поносить в глаза людям, дорожащим своим тихим приютом.
— Вы сейчас обвиняли ее брата в
том, что он осуждает людей за глаза,
а теперь обвиняете его в
том, что он говорит правду в глаза. Как же говорить ее нужно?
— Пошлите, пожалуйста, нашу няню, — попросила Лиза белицу, после чего
та тотчас же вышла,
а вслед за
тем появилась Марина Абрамовна.
А монахиня опять заворочалась в накрахмаленных вещах и одевала Женни в
то же самое время, как Абрамовна снаряжала Лизу.
Та подошла к ней, сделала поясной поклон и подставила ухо,
а потом опять поклонилась
тем же поясным поклоном и стала тихонько пробираться к нашим героиням.
—
А! Ну все надо перенесть: на
то покаяние, на
то монастырь.
Только приказные судейские когда придут, да и
то всё в долг больше,
а помещики всё на почтовую станцию заезжали.
— Женихов у нас мало, да и
то всё глядят на богатеньких,
а мы же опять и в мещанство-то только приписались, да и бедность.
Из себя был какой ведь молодец; всякая бы,
то есть всякая, всякая у нас, в городе-то, за него пошла; ну,
а он ко мне сватался.
А Великий пост был: у нас в доме как вот словно в монастыре, опричь грибов ничего не варили, да и
то по середам и по пятницам без масла.
А мне
то это икры захочется,
то рыбы соленой, да так захочется, что вот просто душенька моя выходит.
— Нет, спаси, Господи, и помилуй!
А все вот за эту… за красоту-то, что вы говорите. Не
то, так
то выдумают.
— Умру, говорит,
а правду буду говорить. Мне, говорит, сработать на себя ничего некогда, пусть казначею за покупками посылают. На
то она, говорит, казначея, на
то есть лошади,
а я не кульер какой-нибудь, чтоб летать. Нравная женщина!
Кругом тихо-тихо, и все надвигается сгущающийся сумрак,
а между
тем как-то все видишь: только все предметы принимают какие-то гигантские размеры, какие-то фантастические образы.
—
А! за овинами… боже мой!.. Смотри, Нарцис… ах боже… — и старик побежал рысью по мосту вдогонку за Гловацким, который уже шагал на
той стороне реки, наискось по направлению к довольно крутому спиралеобразному спуску.
Как раз против дома, по
ту сторону двора, тянулась длинная решетка, отгораживавшая двор от старого сада,
а с четвертой стороны двора стояла кухня, прачечная, людская, контора, ткацкая и столярная.
Молодая, еще очень хорошенькая женщина и очень нежная мать, Констанция Помада с горем видела, что на мужа ни ей, ни сыну надеяться нечего, сообразила, что слезами здесь ничему не поможешь,
а жалобами еще
того менее, и стала изобретать себе профессию.
Днями она бегала по купеческим домам, давая полтинные уроки толстоногим дщерям русского купечества,
а по вечерам часто играла за два целковых на балах и танцевальных вечеринках у
того же купечества и вообще у губернского demi-mond’
а. [полусвета (франц.).]
И точно, словно какие-то болезненные стоны прорывались у нее иной раз в самых отчаянных и самых залихватских любовных мазурках танцоров,
а к
тому же еще в город приехал молодой тапер-немец; началась конкуренция, отодвинувшая вдову далеко на задний план, и она через два года после отъезда Юстина тихо скончалась, шепча горячую молитву за сына.
А «
тем временем» ученик Помады пришел в подобающий возраст, и толстый управитель стал собираться в Петербург для представления его в пажеский корпус.
А «
тем временем» в село перевели нового священника с молодой дочкой.
Та испугалась и послала в город за Розановым,
а между
тем старуха, не предвидя никакой возможности разобрать, что делается в плечевом сочленении под высоко поднявшеюся опухолью, все «вспаривала» больному плечо разными травками да муравками.
Если ж опять кто хочет видеть дьявола,
то пусть возьмет он корень этой травы и положит его на сорок дней за престол,
а потом возьмет, ушьет в ладанку да при себе и носит, — только чтоб во всякой чистоте, —
то и увидит он дьяволов воздушных и водяных…
Он весь мокр, серенькие перышки на его маленьких голенях слиплись и свернулись; мокрый хвостик вытянулся в две фрачные фалдочки; крылышки
то трепещутся, оживляясь страстью,
то отпадают и тащатся, окончательно затрепываясь мокрою полевою пылью; головенка вся взъерошена,
а крошечное сердчишко тревожно бьется, и сильно спирается в маленьком зобике скорое дыхание.
Даже ярмарочные купцы, проезжая на возах своего гнилого товара, не складают тогда в головах барышей и прибытков и не клюют носом, предаваясь соблазнительным мечтам о ловком банкротстве,
а едут молча смотря
то на поле, волнующееся под легким набегом теплого ветерка,
то на задумчиво стоящие деревья,
то на тонкий парок, поднимающийся с сонного озерца или речки.
Редко самая заскорузлая торговая душа захочет нарушить этот покой отдыхающей природы и перемолвиться словом с товарищем или приказчиком. Да и
то заговорит эта душа не о себе, не о своих хлопотах,
а о
той же спокойной природе.
Старинные кресла и диван светлого березового выплавка, с подушками из шерстяной материи бирюзового цвета, такого же цвета занавеси на окнах и дверях;
той же березы письменный столик с туалетом и кроватка, закрытая белым покрывалом, да несколько растений на окнах и больше ровно ничего не было в этой комнатке,
а между
тем всем она казалась необыкновенно полным и комфортабельным покоем.
— Конечно, конечно, не все, только я так говорю… Знаешь, — старческая слабость: все как ты ни гонись,
а всё старые-то симпатии, как старые ноги, сзади волокутся. Впрочем, я не спорщик. Вот моя молодая команда, так
те горячо заварены,
а впрочем, ладим, и отлично ладим.
Народ говорит, что и у воробья, и у
того есть амбиция,
а человек, какой бы он ни был, если только мало-мальски самостоятелен, все-таки не хочет быть поставлен ниже всех.
— Подумать,
а не
то что говорить?
—
А,
а! Нет, батюшка, — извините.
То совсем была не наша школа, — извините.
— Да вот вам, что значит школа-то, и не годитесь, и пронесут имя ваше яко зло, несмотря на
то, что директор нынче все настаивает, чтоб я почаще навертывался на ваши уроки. И будет это скоро, гораздо прежде, чем вы до моих лет доживете. В наше-то время отца моего учили, что от трудов праведных не наживешь палат каменных, и мне
то же твердили, да и мой сын видел, как я не мог отказываться от головки купеческого сахарцу;
а нынче все это двинулось, пошло, и школа будет сменять школу. Так, Николай Степанович?
—
А так, так наливай, Женни, по другому стаканчику. Тебе, я думаю, мой дружочек, наскучил наш разговор. Плохо мы тебя занимаем. У нас все так, что поспорим,
то будто как и дело сделаем.
Исправнику лошадиную кладь закатил и сказал, что если он завтра не поедет,
то я еду к другому телу; бабу записал умершею от апоплексического удара,
а фельдшеру дал записочку к городничему, чтобы
тот с ним позанялся; эскадронному командиру сказал: «убирайтесь, ваше благородие, к черту, я ваших мошенничеств прикрывать не намерен», и написал, что следовало; волка посоветовал исправнику казнить по полевому военному положению,
а от Ольги Александровны, взволнованной каретою немца Ицки Готлибовича Абрамзона, ушел к вам чай пить.
В
то же время, как Яковлевич, вывернув кренделем локти, нес поднос, уставленный различными солеными яствами,
а Пелагея, склонив набок голову и закусив, в знак осторожности, верхнюю губу, тащила другой поднос с двумя графинами разной водки, бутылкою хереса и двумя бутылками столового вина, по усыпанному песком двору уездного училища простучал легкий экипажец. Вслед за
тем в двери кухни, где Женни, засучив рукава, разбирала жареную индейку, вошел маленький казачок и спросил...
— Бог ее знает! Говорит, читай
то, что читают сестры,
а я этого читать не могу, не нравится мне.
—
А как же! Он сюда за мною должен заехать: ведь искусанные волком не ждут,
а завтра к обеду назад и сейчас ехать с исправником. Вот вам и жизнь, и естественные, и всякие другие науки, — добавил он, глядя на Лизу. — Что и знал-то когда-нибудь, и
то все успел семь раз позабыть.
— Она ведь пять лет думать будет, прежде чем скажет, — шутливо перебила Лиза, —
а я вот вам сразу отвечу, что каждый из них лучше, чем все
те, которые в эти дни приезжали к нам и с которыми меня знакомили.
— Да я не этого и боюсь, Петр Лукич,
а как-то это все не
то, что я себе воображала, что я думала встретить дома.
— Нет, в том-то и дело, что я с вами —
то совсем осмотрелась, у вас мне так нравится,
а дома все как-то так странно — и суетливо будто и мертво. Вообще странно.
— То-то, что делать? — Шалунья! Я на тебя и не сержусь,
а вон смотри-ка, чту с матерью.
— Я не знаю, вздумалось ли бы мне пошалить таким образом,
а если бы вздумалось,
то я поехала бы. Мне кажется, — добавила Женни, — что мой отец не придал бы этому никакого серьезного значения, и поэтому я нимало не охуждала бы себя за шалость, которую позволила себе Лиза.
— Что ж, я говорю правду, мне это больно; я никогда не забуду, что сказала тебе. Я ведь и в
ту минуту этого не чувствовала,
а так сказала.
— То-то, вы кушайте по-нашему, по-русски, вплотную. У нас ведь не
то что в институте: «Дети! дети! чего вам? Картооофелллю, картооофффелллю» — пропищал, как-то весь сократившись, Бахарев, как бы подражая в этом рассказе какой-то директрисе, которая каждое утро спрашивала своих воспитанниц: «Дети, чего вам?»
А дети ей всякое утро отвечали хором: «Картофелю».
— Те-те-те, не нужно! Все так говорят — не нужно,
а женишка порядочного сейчас и заплетут в свои розовые сети.