Неточные совпадения
Ну, тогда Патрикей, видя, что она в себе уже такую силу выдержала, встал и
начал смелее, и такой его рассказ
был...
И она у него, эта его рожа страшная, точно, сама зажила, только, припалившись еще немножечко, будто почернее стала, но
пить он не перестал, а только все осведомлялся, когда княгиня встанет, и как узнал, что бабинька велела на балкон в голубой гостиной двери отворить, то он под этот день немножко вытрезвился и в печи мылся. А как княгиня сели на балконе в кресло, чтобы воздухом подышать, он прополз в большой сиреневый куст и оттуда, из самой середины,
начал их, как перепел, кликать.
Преданность бабушке у Ольги Федотовны
была такая же глубокая и страстная, как и у Патрикея, но в ней замешивалась некоторая нервная раздражительность и нетерпеливость, благодаря которой она иногда впадала в критицизм и, возмнив себя чем-нибудь обиженною,
начинала плакать и дуться на княгиню.
Всего «мечтания» Ольги Федотовны, так она обыкновенно называла свою любовь,
было два месяца, от
начала каникул до открытия академических курсов. В такое короткое время любовь эта зародилась, дошла до зенита и, совершив все свое грациозное течение, спала звездою на землю, где поросла травой забвения.
Ольга Федотовна, несмотря на свое магазинное воспитание,
была совершенно неопытна в любовных делах: она думала, что счастье, которое она впервые ощутила при сознании, что она любит, может оставаться полным и найдет для себя занятие в самом себе, но, увы! сердце бедной девушки
начало жаждать ответа.
Она
была в положении того неопытного чародея, который, вызвав духов, не знал, как заставить их опять спрятаться. На выручку ее подоспел Монтрозка, который, завидев ее с крыльца, подбежал к ней с радостным воем. Ольга Федотовна
начала ласкать Патрикеева пуделя и, быстро вскочив на крыльцо, скрылась в темных сенях.
Теперь она, оставшись одинокою, озаботилась всесторонним поднятием уровня своих экономических дел и
начала это с самой живой силы крепостного права, то
есть с крестьян.
С этой духовной стороны она и
начала свое вдовье господарство. Первым ее делом
было потребовать из церквей исповедные росписи и сличить, кто из крестьян ходит и кто не ходит в церковь? От неходящих, которые принадлежали к расколу, она потребовала только чтоб они ей откровенно сознались, и заказала, чтобы их причет не смущал и не неволил к требам. Она о них говорила...
В результате всего этого получилось одно, что совсем выбившийся из сна Дон-Кихот в
начале Великого поста не выдержал и заболел: он сначала
было закуролесил и хотел прорубить у себя в потолке окно для получения большей порции воздуха, который
был нужен его горячей голове, а потом слег и впал в беспамятство, в котором все продолжал бредить о широком окне и каком-то законе троичности, который находил во всем, о чем только мог думать.
Бабушка, разумеется, тоже
была на этих собраниях с дочерью и с Ольгою Федотовной, которая находилась в гардеробных комнатах. Результатом первого же из этих съездов
было то, что княгиня совсем против желания попала в очень большой круг знакомств, имевших то необыкновенное
начало, что здесь не родители знакомили детей, а дети сводили и сближали своих родителей.
Граф
начал повторять свои визиты чаще, а потом мало-помалу обратил их в дружеские посещения запросто: княгине это еще более нравилось. Любя в сношениях с людьми простоту, она находила удовольствие беседовать с графом, который
был толковит, определителен, не страдал ни мистицизмом, ни материализмом и держал себя с достоинством.
Это, однако, имело для Gigot свою хорошую сторону, потому что чрезвычайно сблизило его с Ольгой Федотовной, которая сама
была подвержена подобным припадкам и, по сочувствию, нежно соболезновала о других, кто их имеет. А бедный Gigot, по рассказам Ольги Федотовны, в
начале своего житья в доме княгини, бывало, как пообедает, так и
начнет морщиться.
Такой
был зажига, подскочит и
начнет указывать, что будто не так ту или эту карту переложил, ну и пойдет опять дым коромыслом.
Граф всюду ездил и везде усердно молился, и блюл в присутствии графини посты, от которых
был свободен по уставам своей церкви, и даже, соревнуя другим фаворитам графини,
начинал обличать замечательное для тогдашнего времени знакомство с византизмом.
Пусть-де не
будут верхолетами, — пусть готовеньких вершков не схватывают, а по
началам всё продумают, тогда они не
будут самомнящи, и смирней
будут в счастье, и крепче в несчастье…
Она в этот день встала утром очень рано: хотя по ее глазам и покрасневшему носику видно
было, что она не спала целую ночь и все плакала, но она умылась холодной водицей и тотчас же спозаранков
начала бодро ходить по дому и со всеми прощаться и всем наказывать от себя поклон Рогожину, Марье Николаевне и многим другим лицам домашнего круга.
Увидав это, дядя не выдержал своей роли и в ужасе заметил, что такое образование равносильно круглому невежеству; что знание языков важно как средство, при пособии которого человек может с большим успехом приобретать другие знания, которые, собственно, только и
начинают образование ума; но, встретив в ответ на это сухую, исполненную жалости к его заблуждениям улыбку своей жены, он оставил и это так, как оно
есть, но впоследствии
был несколько несправедлив, никогда не прощая детям их невежества и осмеивая его в глаза им иногда тонко, а иногда и довольно зло.
— Избили они его, — сказала она, погладив щеки ладонями, и, глядя на ладони, судорожно усмехалась. — Под утро он говорит мне: «Прости, сволочи они, а не простишь — на той же березе повешусь». — «Нет, говорю, дерево это не погань, не смей, Иуда, я на этом дереве муки приняла. И никому, ни тебе, ни всем людям, ни богу никогда обиды моей не прощу». Ох, не прощу, нет уж! Семнадцать месяцев держал он меня, все уговаривал,
пить начал, потом — застудился зимою…