Неточные совпадения
Сам же
князь Яков Львович не умел вознаграждать себя: он, как говорили в то время, «заразился глупостью Лефорта», то
есть пренебрегал способами к самовознаграждению, а потому и не разбогател.
В тот же день к вечеру на имя ссыльного
был доставлен пакет, возвещавший ему прощение и возвращение, дарованные волей воцарившейся императрицы Елисаветы: но все это уже опоздало.
Князь Яков
был разрешен небесною властью ото всех уз, которыми вязала его власть земная.
В доме
было так принято, что если как-нибудь в разговоре кто-нибудь случайно упоминал имя
князя Льва Яковлевича, то все сию же минуту принимали самый серьезный вид и считали необходимым умолкнуть. Точно старались дать время пронестись звуку священного семейного имени, не сливая его ни с каким звуком иного житейского слова.
Нет, приятных императрице людей он не критиковал и грубости никому не оказывал, но ни с графом Валерианом, ни с
князем Платоном домами знаком не
был…
Отец княгини Варвары Никаноровиы
был очень бедный помещик, убогие поля которого примыкали к межам
князя Льва Яковлевича. Мать бабушкина
была очень добрая женщина и большая хозяйка, прославившаяся необыкновенным уменьем делать яблочные зефирки, до которых жена
князя Льва Яковлевича
была страстная охотница. На этом княгиня и бедная дворянка заинтересовались друг другом и, встретясь в церкви, познакомились, а потом, благодаря деревенской скуке, скоро сошлись и, наконец, нежно подружились.
Князь Лев Яковлевич
был этому чрезвычайно рад, но он находил невозможным, чтобы бедная дворянка бывала у его жены как будто какая-нибудь пришлая, не на равной ноге. «Через это люди не
будут знать, как ее понимать», — рассудил он и тотчас же надел свой отставной полковничий мундир и регалии и отправился из своего Протозанова в деревню Дранку с визитом к бабушкиному отцу.
У
князя Льва Яковлевича
было два сына: Димитрий и Лев.
Из них Димитрий на девятнадцатом году утонул, купавшись в жару в холодном озере, отчего с ним в воде сделались судороги, а
князь Лев Львович на восемнадцатом году влюбился в Варвару Никаноровну, которая, по ее собственным словам, в четырнадцать лет «
была довольно авантажна».
Сын, нынешний дядя мой,
князь Яков Львович,
был гораздо моложе сестры и
был прекрасный мальчик.
Сами мы все жили в трех комнатках, а для
князя она все хотела, чтобы весь дом в параде
был, и дума ее сиятельства
была такая, что если его еще
будет преследовать несчастие, то чтоб он нашел какой-нибудь способ объясниться с главнокомандующим или государю бы все от чистого сердца объяснил и вышел в отставку.
«Да что вы, — говорю, — матушка, ваше сиятельство, об этом еще рано так много думаете; ведь это еще все, бог даст, может
быть, совсем иначе пойдет, и
князь, господь даст, такую победу одержат, что целое королевство возьмут».
Я как его увидала, так и затрепетала всем телом своим и ноги у меня подкосились, потому что знала, что этого
быть не может, так как Патрикей Семеныч с
князем находился.
После обедни, по обычаю,
был стол духовенству, за которым обедал и управитель, а крестьянам
были накрыты особые большие столы на дворе, и все помянули
князя по предковскому обычаю и подивились тоже предковской силе духа молодой княгини.
К тому же Патрикей, который недаром пользовался доверием
князя и княгини, потому что он
был умен, находчив и сообразителен, здесь на первых же шагах обличил совсем не свойственное ему крайнее легкомыслие и ветреность.
«Это я, — говорят, — так хочу, чтобы в селе помнили, что под сею паникадилою
был крещен честный человек, а что русские
князья доблесть чествуют».
— Обстоятельство это
было такое смешное, да не мало и страшное, — продолжала Ольга Федотовна, — а заключалось оно в том, что, храни бог, если бы тогда бабиньку господь не помиловал, так и тебя бы на свете не
было, потому что это все произошло при рождении твоего отца,
князя Дмитрия, всего на второй день.
Бабушка и для архиерейского служения не переменила своего места в церкви: она стояла слева за клиросом, с ней же рядом оставалась и maman, а сзади, у ее плеча, помещался приехавший на это торжество дядя,
князь Яков Львович, бывший тогда уже губернским предводителем. Нас же, маленьких детей, то
есть меня с сестрою Nathalie и братьев Аркадия и Валерия, бабушка велела вывесть вперед, чтобы мы видели «церемонию».
Бабушка в этот день
была, по-видимому, не в таком покорном настроении духа: она как будто вспомнила что-то неприятное и за обедом, угощая у себя почетного гостя, преимущественно предоставляла занимать его дяде,
князю Якову Львовичу, а сама
была молчалива. Но когда архиерей, сопровождаемый громким звоном во все колокола, выехал из родного села в карете, запряженной шестериком лучших бабушкиных коней, княгиня даже выразила на него дяде и maman свою «критику».
Это
был для него священный предмет, который он получил от княгини в память о
князе.
Chaque baron а sà fantaisie, [У каждого барона своя фантазия (франц. поговорка)] а фантазия Патрикея
была та, что он и в дряхлой старости своей, схоронив княгиню Варвару Никаноровну, не поехал в Петербург к своему разбогатевшему сыну, а оставался вольным крепостным после освобождения и жил при особе дяди
князя Якова.
Неожиданно овдовев, бабушка, как можно
было видеть из первых страниц моих записок, не поехала искать рассеяния, как бы сделала это современная дама, а она тотчас же занялась приведением в порядок своего хозяйства, что
было и весьма естественно и совершенно необходимо, потому что, пока княгиня с
князем жили в Петербурге, в деревне многое шло не так, как нужно.
Бабушка, к дому которой никакие вести не запаздывали, слушала об этом новом лице с каким-то недоверием и неудовольствием. Я забыла сказать, что в числе ее разных странностей
было то, что она не жаловала графов. По ее правилам, в России должны
быть царский род,
князья, дворяне, приказные, торговые люди и пахотные, но графы… Она говорила, что у нас искони никаких графов не
было, и она будто бы вовсе не знает, откуда они берутся.
Рогожин не любил ничего говорить о себе и, вероятно, считал себя мелочью, но он, например, живообразно повествовал о честности
князя Федора Юрьича Ромодановского, как тот страшные богатства царя Алексея Михайловича, о которых никто не знал, спрятал и потом, во время турецкой войны, Петру отдал; как
князю Ивану Андреевичу Хованскому-Тарарую с сыном головы рубили в Воздвиженском; как у
князя Василия Голицына роскошь шла до того, что дворец
был медью крыт, а червонцы и серебро в погребах
были ссыпаны, а потом родной внук его, Михайло Алексеич, при Анне Ивановне шутом состоял, за ее собакой ходил и за то при Белгородском мире тремя тысячами жалован, и в посмеяние «Квасником» звался, и свадьба его с Авдотьей-калмычкой в Ледяном доме справлялась…
Позье бриллиантщик всем, кто к нему цугом приезжал, отказывал, потому что брали, да и не платили; а Иван Васильич,
князь Одоевский, тайный советник
был и вотчинной коллегии президент, а до того замотался, что всех крестьян продал: крепостных музыкантов играть по дворам посылал и тем жил, а потом и этих своих кормильцев продал да стал с карточных столов деньги красть…
Уважая род как преемство известных добрых преданий, которые, по ее мнению, должны
были служить для потомков побуждением беречь и по мере сил увеличивать добрую славу предков, княгиня отнюдь не
была почитательницею породы и даже довольно вульгарно выражалась, что «плохого
князя и телята лижут; горе тому, у кого имя важнее дел его».
— Ну да; я знаю… Как же…
Князь Платон… в большой силе
был… Знаю: он
был женат на Фекле Игнатьевне, только у них детей не
было: одна девчоночка
было родилась, да поганенькая какая-то
была и умерла во младенчестве; а больше так и не
было… А Нельи… я про него тоже слышала: ужасный
был подлиза и пред Платоном пресмыкался. Я его книги читать не хочу: все врет, чай… из зависти, что тот вкусно
ел.
В плане этом, вероятно, заключалось что-нибудь дельное (так как Хлопов в деловых отношениях
был дальновиднее, чем в светских), и
князь, поблагодарив его, назначил ему время, когда готов
был его принять, но, возвратясь домой, по своей анекдотической рассеянности позабыл сказать об этом своему камердинеру, а тот в свою очередь не отдал нужных распоряжений нижней прислуге.
— Ага! прекрасно, братец, прекрасно, я вижу, ты очень аккуратный человек: ты думаешь, что я кто-нибудь другой, а я тот сам и
есть, кого
князь ждет: я Хлопов! Ты вспомни фамилию… она совсем не мудреная: Хлопов. Понимаешь: Хлопов!
Случайно встретившиеся однофамильцы расстались оба друг другом недовольные, и Хлопов-аристократ жаловался, что ему нарочно подставили швейцара Хлопова, чтобы над ним посмеяться. Жалоба эта дошла до
князя Г., который, посмеявшись над странною случайностью, поехал сам извиняться пред Хлоповым за свою рассеянность. Таким образом тот достиг более чем желал и
был счастлив без меры.
Позволив Gigot дохнуть перед своим лицом, княгиня говорила ему: «умник», и, дав ему поцеловать свою руку, отпускала его укладывать
князей, с которыми и сам он должен
был ложиться спать в одно время.
Дети, то
есть оба молодые
князья (мой отец и дядя Яков), очень любили Gigot и не только никогда с ним не скучали, но, напротив, скучали о нем, когда его не видели.
Во время моего отрочества я слыхала похвалы Gigot даже от таких людей, которым, по-видимому, никакого и дела не могло
быть до злополучного чужестранца, — Gigot хвалили дворовые и деревенские люди Протозанова, говоря в одно слово, что он
был «добрый и веселый», а дядя,
князь Яков Львович, вспоминая свое детство, никогда не забывал вставлять следующее...
Душевные свойства обоих
князей в это время обозначались уже в весьма определенных задатках; отец мой, который
был одним годом моложе дяди Якова, первенствовал над старшим братом по превосходству своих дарований, и
князь Яков не продал ему права своего первородства ни за какую чечевицу, а уступил ее безмездно как «достойнейшему».
Впрочем, благодаря своей важно-комической фигурке, дядя,
князь Яков никогда не
был без кличек; при всем почтении, которое он умел себе заслужить в зрелые годы, он и в этом своем возрасте назывался «
князь Кис-меквик», кличкою, составленною из трех английских слов: Kiss me quick, [Поцелуй меня скорей (англ.)] которые имели в приложении к дядюшке свое особенное, несколько роковое для него значение.
Князю Якову учение давалось с большим трудом: он
был почти постоянно занят и в немногие часы свободы или сидел безмолвно в креслах с важностью, которая в маленьком мальчике
была довольно комична, или вместо того, чтобы шалить и бегать, он читал какую-нибудь детскую книгу.
Князь Дмитрий, шутивший со всеми, с Gigot, с Дон-Кихотом, с Ольгою Федотовной, шутил и с княжною Анастасией, которая
была на семь лет его старше и шуток не любила.
Дядя же
князь Яков, не любивший никого раздражать,
был чрезвычайно вежлив с сестрою, старался ей делать услуги, и если она его за чем-нибудь посылала, то он бежал со всех ног, чтоб исполнить это скорее, и, подавая княжне требуемую вещь, непременно целовал ее руку.
И я этому верю: в душе княгини Варвары Никаноровны
было слишком много артистического, что, вероятно, влекло ее к даровитому сыну. Притом же, может
быть, она, по дальновидности своего ума, и предусматривала с материнскою чуткостью искушения и опасности, которые
были уделом моего отца. С выборами воспитателя для
князей у бабушки
была большая возня, составившая целый эпизод в ее жизни.
И Рогожин рассказал, что моя бедная старушка, продолжая свою теорию разрушения всех европейских зданий моим дедом, завела в Париже войну с французскою прислугою графа, доказывая всем им, что церковь Notre Dame, [Собор Парижской богоматери (франц.)] которая
была видна из окон квартиры Функендорфов, отнюдь не недостроена, но что ее
князь «развалил».
Но, однако, и так не
было ни одного человека, который бы решился громко возражать против того, что
князь Яков Львович Протозанов, или, как его в шутку звали, «
князь Кис-ме-квик», самый добрый и благородный человек, какого только можно пожелать встретить.
Князь Яков
был «ровесником века».
Гороскоп
был верен, и
князь Яков оправдал его своею жизнию.
О раннем детстве его не сохранилось преданий: я слыхал только, что он
был дитя ласковое, спокойное и веселое: очень любил мать, няньку, брата с сестрою и имел смешную для ранних лет манеру задумываться, удаляясь в угол и держа у своего детского лба свой маленький указательный палец, — что, говорят,
было очень смешно, и я этому верю, потому что
князь Яков и в позднейшее время бывал иногда в серьезные минуты довольно наивен.
Муж Варвары Никаноровны,
князь Лев Протозанов,
был убит в Отечественную войну, в геройской схватке, которую он с горстью отчаянных храбрецов учинил под влиянием раздражения, произведенного на него долго длившимися неудачами его отряда.
Занимаясь долго своею младшею линиею протозановского рода, я не могла параллельно вести описания судьбы старшей линии, во главе которой
был дядя
князь Яков Львович, «граф Кис-ме-квик».