Я верю, верю:
благородный рыцарь, // Таков, как вы, отца не обвинит // Без крайности. Таких развратных мало… // Спокойны будьте: вашего отца // Усовещу наедине, без шуму. // Я жду его. Давно мы не видались. // Он был друг деду моему. Я помню, // Когда я был еще ребенком, он // Меня сажал на своего коня // И покрывал своим тяжелым шлемом, // Как будто колоколом.
Но, тут-то (не знаем уж почему, — потому, должно быть, что в последовательных уступках увидели слабость противников) и восстали
благородные рыцари, совершенно разбившие князя Черкасского.
— Перестаньте,
благородный рыцарь, — начал Гримм с чуть заметной иронией в слове «благородный», — разнеживаться теперь над полумертвой… Что тратить время по пустякам. Она от вас не уйдет. Идите-ка лучше собирать в поход своих товарищей и когда они все выберутся из замка, мы с Павлом перенесем ее отсюда к вам. Вы, проводив рыцарей, не захотите марать благородных рук своих в драке с русскими и вернетесь домой… Там вас будет ожидать Эмма и мы с нашими услугами.
— Простите меня, фон-Ферзен, и вы, фрейлейн Эмма, — начал Бернгард. — Я так разгорячился, но, поверьте, драться бы не стал, иначе я рискнул бы получить вызов от всех
благородных рыцарей за унижение нашего ордена — ломать копья с каким-нибудь мясником! Если он хочет, мой оруженосец накажет его вместо меня.
Сначала
благородный рыцарь усердничал Мамону из желания ему добра и зла человеку, которого он не знал, потом усилил это доброжелательство, узнав в противнике молодого человека с воинскими достоинствами и с заслугами отечеству.
Неточные совпадения
Романы рисовали Генриха IV добрым человеком, близким своему народу; ясный, как солнце, он внушал мне убеждение, что Франция — прекраснейшая страна всей земли, страна
рыцарей, одинаково
благородных в мантии короля и одежде крестьянина: Анис Питу такой же
рыцарь, как и д’Артаньян. Когда Генриха убили, я угрюмо заплакал и заскрипел зубами от ненависти к Равальяку. Этот король почти всегда являлся главным героем моих рассказов кочегару, и мне казалось, что Яков тоже полюбил Францию и «Хенрика».
— Рад, — говорю, — очень с вами познакомиться, — и, поверьте, действительно был рад. Такой мягкий человек, что хоть его к больной ране прикладывай, и особенно мне в нем понравилось, что хотя он с вида и похож на художника, но нет в нем ни этой семинарской застенчивости, ни маркерской развязности и вообще ничего лакейского, без чего художник у нас редко обходится. Это просто входит бедный джентльмен, — в своем роде олицетворение
благородной и спокойной гордости и нищеты
рыцаря Ламанчского.
Встань, бедный самозванец. // Не мнишь ли ты коленопреклоненьем, // Как девочке доверчивой и слабой // Тщеславное мне сердце умилить? // Ошибся, друг: у ног своих видала // Я
рыцарей и графов
благородных; // Но их мольбы я хладно отвергала // Не для того, чтоб беглого монаха…
Бог справедлив, милая тетенька. Когда мы отворачиваемся от
благородных мыслей и начинаем явно или потаенно клясть возвышенные чувства, он, праведный судия, окутывает пеленой наши мыслящие способности и поражает уста наши косноязычием. И это великое благо, потому что
рыцари управы благочиния давно бы вселенную слопали, если б гнев божий не тяготел над ними.
— Какой красавец! — восхищенно прошептала Феничка своей паре, Шуре Огурцовой. — Совсем как
рыцарь Рудольф из романа «Оживший мертвец, или Черная башня»! Я его обожать стану, Шура! Этакий
благородный, прекрасный молодой человек!