Неточные совпадения
— На кладбищах, между родителей, может быть, есть и добрые;
ну, только проку-то по них мало; а что уж из живой-то из всей нынешней сволочи — все одно качество: отврат
да и только.
—
Ну, будто не знаешь, как, значит, в чем-нибудь не уговорились,
да сейчас пшик-пшик,
да и в разные стороны. Так и сделала эта Леканидка.
«
Ну что ж, — думаю, — надоело играть косточкой, покатай желвачок; не умела жить за мужней головой, так поживи за своей: пригонит нужа и к поганой луже,
да еще будешь пить
да похваливать».
Ну, мой суд такой, что всяк себе как знает, а что если только добрый человек, так и умные люди не осудят и бог простит. Заходила я потом еще раза два, все застаю: сидит она у себя в каморке
да плачет.
Да только что этак-то подумала, иду по коридору и слышу, что-то хлоп-хлоп, хлоп-хлоп. Ах ты, боже мой! что это? думаю. Скажите пожалуйста, что это такое? Отворяю дверь в ее комнату, а он, этот приятель-то ее добрый — из актеров он был, и даже немаловажный актер — артист назывался; ну-с, держит он, сударь, ее одною рукою за руку, а в другой нагайка.
—
Ну, нет; через несколько времени пошел у них опять карамболь, пошел он ее опять что день трепать, а тут она какую-то жиличку еще к себе, приезжую барыньку из купчих, приняла. Чай ведь сам знаешь, наши купчихи, как из дому вырвутся, на это дело препростые…
Ну, он ко всему же к прежнему
да еще почал с этой жиличкой амуриться — пошло у них теперь такое, что я даже и ходить перестала.
— Я этак-то вот много кого: по местам сейчас тебе найду, а уж фамилию не припомню.
Ну, только входит этот полковник; начинает это со мною шутить,
да на ушко и спрашивает...
«
Ну, душечка, — отвечаю ей, — ты лучше об этом меня спроси; я эти петербургские обстоятельства-то лучше тебя знаю; с этой работой-то, окромя уж того, что ее, этой работы, достать негде,
да и те, которые ею и давно-то занимаются и настоящие-то шитвицы, так и те, — говорю, — давно голые бы ходили, если б на одежонку себе грехом не доставали».
Так что-то мне в этот день ужасно как нездоровилось — с вечера я это к одной купчихе на Охту ездила
да, должно быть, простудилась — на этом каторжном перевозе —
ну, чувствую я себя, что нездорова; никуда я не пошла: даже и у обедни не была; намазала себе нос салом и сижу на постели.
«
Ну так что ж такое, что была?
Да, была».
Ну, видя ее бедность, я дала ей тут же платье — купец один мне дарил: чудное платье, крепрошелевое, не то шикнешинетеневое, так как-то материя-то эта называлась, — но только узко оно мне в лифике было. Шитвица-пакостница не потрафила,
да я, признаться, и не люблю фасонных платьев, потому сжимают они очень в грудях, я все вот в этаких капотах хожу.
«Батюшка, — говорю, —
да как это можно! верно, — говорю, — она куда на минутую выходила или что такое — не слыхала», —
ну, а сама себе думаю: «Ах ты, варварка! ах ты, злодейка этакая! страмовщица ты!»
«Я, — отвечаю, — не беспокоюсь», —
ну, только считаю ей за полтора месяца за квартиру десять рублей и что пила-ела пятнадцать рублей,
да за чай, говорю, положим хоть три целковых, тридцать один целковый, говорю. За свечки тут-то не посчитала, и что в баню с собой два раза ее брала, и то тоже забыла.
А она, уж совсем это на пороге-то стоючи, вдруг улыбнулась,
да и говорит: «Нет, извините меня, Домна Платоновна, я на вас сердилась;
ну, а вижу, что на вас нельзя сердиться, потому что вы совсем глупы».
«Отлично, — думаю, — и с папенькой, и с сыночком романсы проводит моя Леканида Петровна»,
да сама опять топы-топы
да теми же пятами вон Узнаю-поузнаю, как это она познакомилась с этим, с молодым-то, — аж выходит, что жена-то молодого сама над нею сжалилась, навещать ее стала потихоньку, все это, знаешь, жалеючи ее, что такая будто она дамка образованная
да хорошая; а она, Леканидка, ей, не хуже как мне, и отблагодарила,
Ну, ничего, не мое это, значит, дело; знаю и молчу; даже еще покрываю этот ее грех, и где следует виду этого не подаю, что знаю.
«
Ну, а со злости, так вот же, — говорю, — теперь ты меня, Леканида Петровна, извини; теперь, — говорю, — уж я тебя сверзну», — и все, знаешь, что слышала, что Леканидка с мужем-то ее тогда чекотала, то все им и высыпала на стол,
да и вон.
Ну, а сама все-таки, как на грех, осталась,
да это то водочки, то наливочки, так налилась, что даже в голове у меня, чувствую, засточертело.
Обернусь так-то на народ, крикну: «Варвары! что ж вы глазеете! креста на вас нет, что ли?»
Ну, бегла, бегла,
да и стала.
— А так, с вывалом,
да и полно: ездила я зимой на Петербургскую сторону, барыне одной мантиль кружевную в кадетский корпус возила. Такая была барынька маленькая и из себя нежная,
ну, а станет торговаться — раскричится, настоящая примадона. Выхожу я от нее, от этой барыньки, а уж темнеет. Зимой рано, знаешь, темнеет. Спешу это, спешу, чтоб до пришпекта скорей, а из-за угла извозчик, и этакой будто вохловатый мужичок. Я, говорит, дешево свезу.
—
Да, о фамилии —
ну, это пожалуй; фамилия ничего — фамилия простая, а что сам уж подлец, так самый первый в столице подлец. Пристал: «Жени меня, Домна Платоновна!»
Ну, уж знавши такое про человека, разумеется, смотришь в оба — нет-нет,
да и завернешь с визитом.
«
Ну да; то-то совсем ничего в этом и нет удивительного; вон у меня у сестры на роже красное пятно, как лягушка точно сидит: что ж мне-то тут такого!»
«
Ну, а я его вздумал от этого отучить, взял
да ему слепого коня и променял, что лбом в забор лезет».