Неточные совпадения
Обломов с упреком поглядел на него, покачал головой и вздохнул, а Захар равнодушно поглядел в окно и тоже вздохнул. Барин, кажется, думал: «
Ну, брат, ты еще больше Обломов, нежели я сам», а Захар чуть ли не подумал: «Врешь! ты только мастер говорить мудреные
да жалкие слова, а до пыли и до паутины тебе и дела нет».
—
Ну, посещайте Мездровых, — перебил Волков, — там уж об одном говорят, об искусствах; только и слышишь: венецианская школа, Бетховен
да Бах, Леонардо
да Винчи…
Только два раза в неделю посижу
да пообедаю у генерала, а потом поедешь с визитами, где давно не был;
ну, а там… новая актриса, то на русском, то на французском театре.
—
Да полно тебе, Михей Андреич, какой ты неугомонный!
Ну, что ты его трогаешь? — сказал Обломов. — Давай, Захар, что нужно!
—
Ну, я пойду, — сказал Тарантьев, надевая шляпу, — а к пяти часам буду: мне надо кое-куда зайти: обещали место в питейной конторе, так велели понаведаться…
Да вот что, Илья Ильич: не наймешь ли ты коляску сегодня, в Екатерингоф ехать? И меня бы взял.
— Видишь, ведь ты какой уродился! — возразил Тарантьев. — Ничего не умеешь сам сделать. Все я
да я!
Ну, куда ты годишься? Не человек: просто солома!
—
Ну, брат Илья Ильич, совсем пропадешь ты.
Да я бы на твоем месте давным-давно заложил имение
да купил бы другое или дом здесь, на хорошем месте: это стоит твоей деревни. А там заложил бы и дом
да купил бы другой… Дай-ка мне твое имение, так обо мне услыхали бы в народе-то.
—
Ну, напиши к исправнику: спроси его, говорил ли ему староста о шатающихся мужиках, — советовал Тарантьев, —
да попроси заехать в деревню; потом к губернатору напиши, чтоб предписал исправнику донести о поведении старосты.
—
Ну, оставим это! — прервал его Илья Ильич. — Ты иди с Богом, куда хотел, а я вот с Иваном Алексеевичем напишу все эти письма
да постараюсь поскорей набросать на бумагу план-то свой: уж кстати заодно делать…
— Ни шагу без этого! — сказал Илья Ильич. —
Ну, хоть подними же, что уронил; а он еще стоит
да любуется!
—
Ну,
да нужды нет: подай сюда, я начерно напишу, а Алексеев ужо перепишет.
—
Ну, ты никогда этак не кончишь, — сказал Илья Ильич, — поди-ка к себе, а счеты подай мне завтра,
да позаботься о бумаге и чернилах… Этакая куча денег! Говорил, чтоб понемножку платить, — нет, норовит все вдруг… народец!
—
Ну, уж не показывай только! — сказал Илья Ильич, отворачиваясь. — А захочется пить, — продолжал Обломов, — взял графин,
да стакана нет…
—
Ну вот, шутка! — говорил Илья Ильич. — А как дико жить сначала на новой квартире! Скоро ли привыкнешь?
Да я ночей пять не усну на новом месте; меня тоска загрызет, как встану
да увижу вон вместо этой вывески токаря другое что-нибудь, напротив, или вон ежели из окна не выглянет эта стриженая старуха перед обедом, так мне и скучно… Видишь ли ты там теперь, до чего доводил барина — а? — спросил с упреком Илья Ильич.
—
Ну, теперь иди с Богом! — сказал он примирительным тоном Захару. —
Да постой, дай еще квасу! В горле совсем пересохло: сам бы догадался — слышишь, барин хрипит? До чего довел!
Ну, а теперь прилягу немного: измучился совсем; ты опусти шторы
да затвори меня поплотнее, чтоб не мешали; может быть, я с часик и усну; а в половине пятого разбуди.
«А может быть, еще Захар постарается так уладить, что и вовсе не нужно будет переезжать, авось обойдутся: отложат до будущего лета или совсем отменят перестройку:
ну, как-нибудь
да сделают! Нельзя же в самом деле… переезжать!..»
—
Ну неси, неси;
да хорошенько, смотри, наточи!
—
Ну иди, иди! — отвечал барин. —
Да смотри, не пролей молоко-то. — А ты, Захарка, постреленок, куда опять бежишь? — кричал потом. — Вот я тебе дам бегать! Уж я вижу, что ты это в третий раз бежишь. Пошел назад, в прихожую!
—
Ну, я перво-наперво притаился: солдат и ушел с письмом-то.
Да верхлёвский дьячок видал меня, он и сказал. Пришел вдругорядь. Как пришли вдругорядь-то, ругаться стали и отдали письмо, еще пятак взяли. Я спросил, что, мол, делать мне с ним, куда его деть? Так вот велели вашей милости отдать.
— А! Э! Вот от кого! — поднялось со всех сторон. —
Да как это он еще жив по сю пору? Поди ты, еще не умер!
Ну, слава Богу! Что он пишет?
—
Ну, коли еще ругает, так это славный барин! — флегматически говорил все тот же лакей. — Другой хуже, как не ругается: глядит, глядит,
да вдруг тебя за волосы поймает, а ты еще не смекнул, за что!
—
Ну, это что? — говорил все тот же лакей. — Коли ругается, так это слава Богу, дай Бог такому здоровья… А как все молчит; ты идешь мимо, а он глядит, глядит,
да и вцепится, вон как тот, у которого я жил. А ругается, так ничего…
—
Ну, что за беда, коли и скажет барину? — сам с собой в раздумье, флегматически говорил он, открывая медленно табакерку. — Барин добрый, видно по всему, только обругает! Это еще что, коли обругает! А то, иной, глядит, глядит,
да и за волосы…
—
Ну, брат Андрей, и ты то же! Один толковый человек и был, и тот с ума спятил. Кто же ездит в Америку и Египет! Англичане: так уж те так Господом Богом устроены;
да и негде им жить-то у себя. А у нас кто поедет? Разве отчаянный какой-нибудь, кому жизнь нипочем.
—
Ну, приехал бы я в новый, покойно устроенный дом… В окрестности жили бы добрые соседи, ты, например…
Да нет, ты не усидишь на одном месте…
—
Ну, — продолжал Обломов, — что еще?..
Да тут и все!.. Гости расходятся по флигелям, по павильонам; а завтра разбрелись: кто удить, кто с ружьем, а кто так, просто, сидит себе…
«
Да что же тут дерзкого? — спросила она себя. —
Ну, если он в самом деле чувствует, почему же не сказать?.. Однако как же это, вдруг, едва познакомился… Этого никто другой ни за что не сказал бы, увидя во второй, в третий раз женщину;
да никто и не почувствовал бы так скоро любви. Это только Обломов мог…»
—
Ну, черт с тобой! — говорил Тарантьев, неловко пролезая в дверь. — Ты, брат, нынче что-то… того… Вот поговори-ка с Иваном Матвеичем
да попробуй денег не привезти.
—
Ну, уж, я думаю, хорош пирог! — небрежно сказал Обломов. — С луком
да с морковью…
—
Да ничего и не надо.
Ну, что тебе нужно?
—
Ну, вот он к сестре-то больно часто повадился ходить. Намедни часу до первого засиделся, столкнулся со мной в прихожей и будто не видал. Так вот, поглядим еще, что будет,
да и того… Ты стороной и поговори с ним, что бесчестье в доме заводить нехорошо, что она вдова: скажи, что уж об этом узнали; что теперь ей не выйти замуж; что жених присватывался, богатый купец, а теперь прослышал, дескать, что он по вечерам сидит у нее, не хочет.
—
Ну, что ж, он перепугается, повалится на постель,
да и будет ворочаться, как боров,
да вздыхать — вот и все, — сказал Тарантьев. — Какая же выгода? Где магарыч?