Вадим, сказал я, почувствовал сострадание к нищим,
и становился, чтобы дать им что-нибудь; вынув несколько грошей, он каждому бросал
по одному; они благодарили нараспев, давно затверженными словами
и даже не подняв глаз, чтобы рассмотреть подателя милостыни… это равнодушие напомнило Вадиму, где он
и с кем; он хотел идти далее; но костистая рука вдруг остановила его за плечо; — «постой, постой, кормилец!» пропищал хриплый женский голос сзади его,
и рука нищенки всё крепче сжимала свою добычу; он обернулся —
и отвратительное зрелище представилось его глазам: старушка, низенькая, сухая, с большим брюхом, так сказать, повисла на нем: ее засученные рукава обнажали две руки, похожие на грабли,
и полусиний сарафан, составленный из тысячи гадких лохмотьев, висел криво
и косо на этом подвижном скелете; выражение ее лица поражало ум какой-то неизъяснимой низостью, какой-то гнилостью, свойственной мертвецам, долго стоявшим на воздухе; вздернутый нос, огромный рот, из которого вырывался голос резкий
и странный, еще ничего не значили
в сравнении с глазами нищенки! вообразите два серые кружка, прыгающие
в узких щелях, обведенных красными каймами; ни ресниц, ни бровей!..
и при всем этом взгляд, тяготеющий на поверхности души; производящий во всех чувствах болезненное сжимание!..
Они упали друг другу
в объятия; они плакали от радости
и от горя;
и волчица прыгает
и воет
и мотает пушистым хвостом, когда найдет потерянного волченка; а Борис Петрович был человек, как вам это известно, то есть животное, которое ничем не хуже волка;
по крайней мере так утверждают натуралисты
и филозофы… а эти господа знают природу человека столь же твердо, как мы, грешные, наши утренние
и вечерние молитвы; —
сравнение чрезвычайно справедливое!..