Неточные совпадения
Словом, весь старший возраст знал,
что Пробка
к Александрову придирается…
Несмотря на то
что я быстро сознавался, меня ставили под лампу, сажали в карцер, ставили за обедом
к барабанщику, оставляли без отпуска.
— Покорно благодарю вас, Эмилий Францевич, — от души сказал Александров. — Но я все-таки сегодня уйду из корпуса. Муж моей старшей сестры — управляющий гостиницы Фальц-Фейна,
что на Тверской улице, угол Газетного. На прошлой неделе он говорил со мною по телефону. Пускай бы он сейчас же поехал
к моей маме и сказал бы ей, чтобы она как можно скорее приехала сюда и захватила бы с собою какое-нибудь штатское платье. А я добровольно пойду в карцер и буду ждать.
Гораздо позднее узнал мальчик причины внимания
к нему начальства. Как только строевая рота вернулась с обеда и весть об аресте Александрова разнеслась в ней, то
к капитану Яблукинскому быстро явился кадет Жданов и под честным словом сказал,
что это он, а не Александров, свистнул в строю. А свистнул только потому,
что лишь сегодня научился свистать при помощи двух пальцев, вложенных в рот, и по дороге в столовую не мог удержаться от маленькой репетиции.
— Да. А не ты ли мне говорила,
что когда
к нам приезжало начальство — исправник, — то его сначала драли на конюшне, а потом поили водкой и совали ему сторублевку?
Быстрым зорким взором обегает Александров все места и предметы, так близко прилепившиеся
к нему за восемь лет. Все,
что он видит, кажется ему почему-то в очень уменьшенном и очень четком виде, как будто бы он смотрит через обратную сторону бинокля. Задумчивая и сладковатая грусть в его сердце. Вот было все это. Было долго-долго, а теперь отошло навсегда, отпало. Отпало, но не отболело, не отмерло. Значительная часть души остается здесь, так же как она остается навсегда в памяти.
— Сто раз я вам говорила — нет. И значит — нет. Проводите меня
к maman. Нужно всегда думать о том,
что делаешь.
Минут десять размышлял Александров о том,
что могла бы означать эта буква Ц., поставленная в самом конце письма так отдельно и таинственно. Наконец он решился обратиться за помощью в разгадке
к верному белокурому Панкову, явившемуся сегодня вестником такой великой радости.
Только спустя несколько минут он сообразил,
что иные, не выдержавши выпускных испытаний, остались в старшем классе на второй год; другие были забракованы, признанные по состоянию здоровья негодными
к несению военной службы; следующие пошли: кто побогаче — в Николаевское кавалерийское училище; кто имел родню в Петербурге — в пехотные петербургские училища; первые ученики, сильные по математике, избрали привилегированные карьеры инженеров или артиллеристов; здесь необходимы были и протекция и строгий дополнительный экзамен.
В этот день после нудного батальонного учения юнкера отдыхали и мылись перед обедом. По какой-то странной блажи второкурсник третьей роты Павленко подошел
к фараону этой же роты Голубеву и сделал вид,
что собирается щелкнуть его по носу. Голубев поднял руку, чтобы предотвратить щелчок. Но Павленко закричал: «Это
что такое, фараон? Смирно! Руки по швам!» Он еще раз приблизил сложенные два пальца
к лицу Голубева. Но тут произошло нечто вовсе неожиданное. Скромный, всегда тихий и вежливый Голубев воскликнул...
С особенной пристальностью следили, разинув рты, несчастные фараоны за тем, как обер-офицеры, прежде
чем получить увольнительный билет, шли
к курсовому офицеру или
к самому Дрозду на осмотр.
Заметив проезжавшего легкой рысью лихача на серой лошади, он вскочил в пролетку и крикнул: «Валяй вовсю!» Примчавшись в училище, потрясенный только
что случившейся с ним бедою, он прибежал
к Самохвалову и рассказал ему подробно все свершившееся с ним.
Много других подобных поблажек делал Епишка своим возлюбленным юнкерам. Нередко прибегал
к нему юнкер с отчаянной просьбой: по всем отраслям военной науки у него баллы душевного спокойствия, но преподаватель фортификации только и знает,
что лепит ему шестерки и даже пятерки… Невзлюбил сироту! И вот в среднем никак не выйдет девяти, и прощай теперь, первый разряд, прощай, старшинство в чине…
После одной из безобразных выходок Самохвалова Квалиев пришел
к нему на квартиру и потребовал от него объяснений (говорят,
что от лица всех офицеров).
Давно пригнанные парадные мундиры спешно, в последний раз, примерялись в цейхгаузах. За тяжелое время непрестанной гоньбы молодежь как будто выросла и осунулась, но уже сама невольно чувствует,
что к ней начинает прививаться та военная прямизна и подтянутость, по которой так нетрудно узнать настоящего солдата даже в вольном платье.
«Обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом, перед святым Его Евангелием, в том,
что хощу и должен его императорскому величеству, самодержцу всероссийскому и его императорского величества всероссийского престола наследнику верно и нелицемерно служить, не щадя живота своего, до последней капли крови, и все
к высокому его императорского величества самодержавству, силе и власти принадлежащия права и преимущества, узаконенныя и впредь узаконяемыя, по крайнему разумению, силе и возможности, исполнять.
Его императорского величества государства и земель его врагов, телом и кровию, в поле и крепостях, водою и сухим путем, в баталиях, партиях, осадах и штурмах и в прочих воинских случаях храброе и сильное чинить сопротивление и во всем стараться споспешествовать,
что к его императорского величества верной службе и пользе государственной во всяких случаях касаться может.
Об ущербе же его императорского величества интереса, вреде и убытке, как скоро о том уведаю, не токмо благовременно объявлять, но и всякими мерами отвращать и не допущать потщуся и всякую вверенную тайность крепко хранить буду, а предпоставленным над мною начальникам во всем,
что к пользе и службе государства касаться будет, надлежащим образом чинить послушание и все по совести своей исправлять и для своей корысти, свойства, дружбы и вражды против службы и присяги не поступать; от команды и знамени, где принадлежу, хотя в поле, обозе или гарнизоне, никогда не отлучаться, но за оным, пока жив, следовать буду и во всем так себя вести и поступать, как честному, верному, послушному, храброму и расторопному офицеру (солдату) надлежит.
И потому помните,
что за особо важный против дисциплины поступок каждый из вас может быть прямо из училища отправлен вовсе не домой
к папе, маме, дяде и тете, а рядовым в пехотный полк…
Царь все ближе
к Александрову. Сладкий острый восторг охватывает душу юнкера и несет ее вихрем, несет ее ввысь. Быстрые волны озноба бегут по всему телу и приподнимают ежом волосы на голове. Он с чудесной ясностью видит лицо государя, его рыжеватую, густую, короткую бороду, соколиные размахи его прекрасных союзных бровей. Видит его глаза, прямо и ласково устремленные в него. Ему кажется,
что в течение минуты их взгляды не расходятся. Спокойная, великая радость, как густой золотой песок, льется из его глаз.
Конечно, эта ласка и «жаль» относилась большей частью
к юнкерам первой роты, которые оказывались и ростом поприметнее и наружностью покраше. Но командир ее Алкалаев почему-то вознегодовал и вскипел. Неизвестно,
что нашел он предосудительного в свободном ласковом обращении веселых юнкеров и развязных крестьянок на открытом воздухе, под пылающим небом: нарушение ли какого-нибудь параграфа военного устава или порчу моральных устоев? Но он защетинился и забубнил...
Вот эта-то стрекоза и могла наболтать о том,
что было, и о том,
чего не было. Но какой стыд, какой позор для Александрова! Воспользоваться дружбой и гостеприимством милой, хорошей семьи, уважаемой всей Москвой, и внести в нее потаенный разврат… Нет, уж теперь
к Синельниковым нельзя и глаз показать и даже квартиру их на Гороховой надо обегать большим крюком, подобно неудачливому вору.
Тут с окончательной ясностью понял несчастный юнкер,
что его скороспешному любовному роману пришел печальный конец. Он даже не обиделся на прозрачный намек на розги. Поймав случайный взгляд Юленьки, он издали серьезно и покорно склонил голову в знак послушания. А когда гости стали расходиться, он в передней улучил минутку, чтобы подойти
к Юленьке и тихо сказать ей...
Но ее влажные коричневые глаза, с томно-синеватыми веками, улыбались так задорно, а губы сжались в такой очаровательный красный морщинистый бутон,
что Александров, наклонившись
к ее уху, сказал шепотом...
— Прямо из церкви зайдите
к нам, закусить
чем бог послал и выпить за новобрачных. И товарищей позовите. Мы звать всех не в состоянии: очень уж тесное у нас помещение; но для вас, милых моих александровцев, всегда есть место. Да и потанцуете немножко. Ну, как вы находите мою Юленьку? Право, ведь недурна?
— О, какой рыцарский комплимент! Мсье Александров, вы опасный молодой мужчина… Но,
к сожалению, из одних комплиментов в наше время шубу не сошьешь. Я, признаюсь, очень рада тому,
что моя Юленька вышла замуж за достойного человека и сделала прекрасную партию, которая вполне обеспечивает ее будущее. Но, однако, идите
к вашим товарищам. Видите, они вас ждут.
Это не знаменитый генерал-полководец, не знаменитый адвокат, доктор или певец, это не удивительный богач-миллионер, нет — это бледный и худой человек с благородным лицом, который, сидя у себя ночью в скромном кабинете, создает каких хочет людей и какие вздумает приключения, и все это остается жить на веки гораздо прочнее, крепче и ярче,
чем тысячи настоящих, взаправдашних людей и событий, и живет годами, столетиями, тысячелетиями,
к восторгу, радости и поучению бесчисленных человеческих поколений.
Эта картина была так странна и сверхъестественна,
что Александров точно припаялся
к оконному стеклу и не мог сдвинуться с места.
— Здравствуй, здравствуй, милый Алешенька, — говорила она, целуясь с братом. — Иди скорее
к нам в столовую. Я тебя познакомлю с очень интересным человеком. Позвольте вам представить, Диодор Иванович, моего брата. Он только
что окончил кадетский корпус и через месяц станет юнкером Александровского военного училища. А это, Алеша, наш знаменитый русский поэт Диодор Иванович Миртов. Его прелестные стихи часто появляются во всех прогрессивных журналах и газетах. Такое наслаждение читать их!
Было очень редким примером рассеянности и невнимания то обстоятельство,
что, перечитавши бесконечно много раз свой «Последний дебют», он совсем небрежно отнесся
к посвящению, пробегая его вскользь. А между тем в посвящение вкралась роковая ошибка.
Полковник Колосов не мог простить ему воистину волшебного просияния в фортификации и
к круглым десяткам упрямо присоединял прошлые единицы, тройки и пятерки, поставленные еще на репетициях,
чем и понизил значительно шансы Александрова.
— И э-Александров. Кто хочет завтракать или обедать в училище, заявите немедленно дежурному для сообщения на кухню. Ровно
к восьми вечера все должны быть в училище совершенно готовыми. За опоздание — до конца каникул без отпуска. Рекомендую позаботиться о внешности. Помните,
что александровцы — московская гвардия и должны отличаться не только блеском души, но и благородством сапог. Тьфу, наоборот. Затем вы свободны, господа юнкера. Перед отправкой я сам осмотрю вас. Разойдитесь.
Восемь без пяти. Готовы все юнкера, наряженные на бал. («
Что за глупое слово, — думает Александров, — „наряженные“. Точно нас нарядили в испанские костюмы».) Перчатки вымыты, высушены у камина; их пальцы распялены деревянными расправилками. Все шестеро, в ожидании лошадей, сидят тесно на ближних
к выходу койках. Тут же примостился и Дрозд. Он дает последние наставления...
Но вот едва успели шестеро юнкеров завернуть
к началу широкой лестницы, спускающейся в прихожую, как увидели,
что наперерез им, из бокового коридора, уже мчатся их соседи, юнкера второй роты, по училищному обиходу — «звери», или, иначе, «извозчики», прозванные так потому,
что в эту роту искони подбираются с начала службы юноши коренастого сложения, с явными признаками усов и бороды. А сзади уже подбежали и яростно напирают третья рота — «мазочки» и первая — «жеребцы». На лестнице образовался кипучий затор.
Александров пробуравливается сквозь плотные, сбившиеся тела и вдруг, как пробка из бутылки, вылетает на простор. Он видит,
что впереди мелким, но быстрым шагом катится вниз коротконогий Жданов. За ним, как будто не торопясь, но явно приближаясь
к нему, сигает зараз через три ступеньки длинный, ногастый «зверь», у которого медный орел барашковой шапки отъехал впопыхах на затылок. Все трое в таком порядке сближаются на равные расстояния.
— Ах, как я счастлив,
что попал
к вам сегодня, — говорил Александров, не переставая строго следить за ритмом полонеза. — Как я рад. И подумать только,
что из-за пустяка, по маленькой случайности, я мог бы этой радости лишиться и никогда ее не узнать.
Должно быть, Александров инстинктивно так влюблен в земную заманчивую красоту,
что готов боготворить каждый ее осколочек, каждую пылинку… Сам этого не понимая, он похож на скупого и жадного миллионера, который никому не позволяет прикоснуться
к своему золоту, ибо
к чужой руке могут пристать микроскопические частички обожаемого металла.
Не глядя, видел, нет, скорее, чувствовал, Александров, как часто и упруго дышит грудь его дамы в том месте, над вырезом декольте, где легла на розовом теле нежная тень ложбинки. Заметил он тоже,
что, танцуя, она медленно поворачивает шею то налево, то направо, слегка склоняя голову
к плечу. Это ей придавало несколько утомленный вид, но было очень изящно. Не устала ли она?
Однако Зиночка побежала совсем не
к подруге. Александров следил за нею. Она остановилась перед синей дамой с рыбьим лицом, выслушала, наклонив прелестную каштановую головку, несколько сказанных дамою слов и чинно села рядом с нею. «При
чем же здесь подруга? — подумал огорченный юнкер. — Просто ей хочется отделаться от меня…»
Александров медленно отступает
к галерее. Там темнее и пусто. Оборачивается, и
что же он видит? Тот самый катковский лицеист, который танцевал вальс, высунув вперед руку, подобно дышлу, стоит, согнувшись в полупоклоне, перед Зиночкой, а та встает и кладет ему на плечо свою руку, медленно склоняя в то же время прекрасную головку на стройной гибкой шее.
Но уже, как маньяк, он не может отвязаться от своей безумной затеи. Учитель танцев, милейший Петр Алексеевич Ермолов? Но тотчас же в памяти встает величавая важная фигура, обширный белый вырез черного фрака, круглые плавные движения, розовое, полное, бритое лицо в седых, гладко причесанных волосах. Нет, с тремя рублями
к нему и обратиться страшно. Говорят,
что раньше юнкера пробовали, и всегда безуспешно.
Но с Ермоловым повсюду на уроки ездит скрипач, худой маленький человечек, с таким ничего не значащим лицом,
что его, наверно, не помнит и собственная жена. Уждав время, когда, окончив урок, Петр Алексеевич идет уже по коридору,
к выходу на лестницу, а скрипач еще закутывает черным платком свою дешевую скрипку, Александров подходит
к нему, показывает трехрублевку и торопливо лепечет...
Они писали друг другу самые обыкновенные записки о самых невинных семейных делах, так,
что никому не пришло бы никогда в голову придраться
к их содержанию.
Вероятно, выгибы и угибы их характеров были так расположены,
что в союзе приходились друг
к другу ладно, не болтаясь и не нажимая.
Венсан и Александров каждый вечер ходили в гости друг
к другу; сегодня у одного на кровати, завтра — у другого. О
чем же им было говорить с тихим волнением, как не о своих неугомонных любовях, которыми оба были сладко заражены: о Зиночке и о Машеньке, об их словах, об их улыбках, об их кокетстве.
К тому же он понимал,
что письмо с воли в закрытое заведение всегда дает радость и тепло, а тронутое чужими руками как-то вянет и охладевает.
«Ну, конечно, Зиночка Белышева не датчанка, не норвежка, но, судя по тому, как она ходит, и как танцует, и как она чутка
к ритму и гибка и ловка в движениях, можно предположить,
что она, пожалуй, очень искусна в работе на коньках. А вдруг я окажусь не только слегка слабее ее, а гораздо ниже. Нет! Этого унижения я не могу допустить, да и она меня начнет немного презирать. Иду сейчас же упражняться».
А мы не раз видали, и слышали, и читали,
к каким плачевным, роковым результатам приводит молодежь раннее знакомство с деньгами и с тем,
что можно получить за деньги.
В этот день (в воскресенье) Александров еще избегал утруждать себя сложными номерами, боясь возвращения боли. Но в понедельник он почти целый день не сходил с Патриаршего катка, чувствуя с юношеской радостью,
что к нему снова вернулись гибкость, упругость и сила мускулов.
Белка вынимает ему предсказательный билетик, и он спешит присоединиться
к товарищу. Они идут поспешным шагом. По дороге Александров развертывает свой билетик и читает его: «Ту особу, о коей давно мечтает сердце ваше, вы скоро улицезреете и с восторгом убедитесь,
что чувства ваши совпадают и
что лишь злостные препоны мешали вашему свиданию. Месяц ваш Януарий, созвездие же Козерог. Успех в торговых предприятиях и благолепие в браке».