Неточные совпадения
— Нет, черт
возьми, это все не
то! — не выдержал, наконец, Ардальон Полояров.
Полояров избоченился и приготовился слушать с
тем высокомерным, зевесовским достоинством, которое почитал убийственным, уничтожающим для каждого дерзновенного, осмелившегося таким образом подойти к его особе. А между
тем в нем кипела и багровыми пятнами выступала на лицо вся его злоба, вся боль уязвленного самолюбия. В
ту минуту у него руки чесались просто
взять да прибить эту Стрешневу.
— Э, помилуйте! А наглость-то на что? Ведь у него что ни имя,
то дурак; что ни деятель не его покроя,
то подлец, продажный человек. Голос к
тому же у него очень громкий, вот и кричит; а с этим куда как легко сделать себя умником! Вся хитрость в
том, чтобы других всех ругать дураками. Ведь тут кто раньше встал да палку
взял —
тот и капрал.
— Н-да! Но… что же делать! — пожал
тот плечами. — Ее превосходительство весьма сожалеет и… даже извиняется; но… она
тем не менее готова всячески помочь вам и потому поручила мне
взять от вас несколько билетов для раздачи.
Иные отказывались от билетов, говоря, что
возьмут потом или что уже
взяли, другие поприсылали их обратно — кто при вежливо извинительных записочках, выставляя какое-нибудь благовидное препятствие к посещению вечера, а кто,
то есть большая часть, без всяких записок и пояснений, просто возвращали в
тех же самых, только уже распечатанных конвертах, чрез своего кучера или с горничною, приказав сказать майору, «что для наших, мол, господ не надо, потому — не требуется».
— Да что «ну-с»… «Ну-с» по-немецки значит орех! А я нахожу, что все это глупость! Какая тут дуэль? По-моему, просто: коли повздорили друг с другом, ну
возьми друг друга да и потузи сколько душе твоей угодно!.. Кто поколотил,
тот, значит, и прав!.. А
то что такое дуэль, я вас спрашиваю? Средневековый, феодально-аристократический обычай! Ну, и к черту бы его!.. Но в этом в Подвиляньском все-таки этот гонор еще шляхетский сидит, традиции, знаете, и прочее… Так вот, угодно, что ли, вам драться?
Что касается до «Провинциалки» и «Москаля»,
то насчет этих пьес не могло уже быть ни малейших возражений и разговоров, ибо сама прелестнейшая madame Гржиб
взяла на себя главную роль как в
той, так и в другой, и закрепила постановку их своим беспрекословным «я так хочу».
Но беда произошла с водевилем: все дамы непременно хотели играть первую роль, и не иначе как первую, но никто не желал играть старуху; еще менее
того нашлось желающих
взять на себя роль горничной, которая была единогласно сочтена за роль предосудительную и унизительную.
Это показывает, во-первых, насколько Славнобубенск интересовался игрою «благородных любителей», а во-вторых, объясняется
тем, что предварительную продажу билетов
взяла на себя сама Констанция Александровна, задние же ряды были поручены полицмейстеру, а
тот уже «принял свои меры», чтобы все билеты были пораспиханы, и в этом случае, — хочешь не хочешь, — отдувалось своими карманами преимущественно именитое купечество.
И чем же не годятся? а что касается до «Квартета»,
то тут даже и костюмов не надо:
возьмите просто членов губернского правления и поставьте — целиком, как есть, будет картина в лицах!
«Нет, надо будет
взять другие меры!.. Непременно другие меры!» — советовал он самому себе. Но какие именно будут эти предполагаемые меры, старик не определял, и даже будто избегал такого определения: он только как бы утешал и баюкал себя
тем, что меры непременно должны быть другими. «Хорошо бы всех этих господ тово… в шею! — показал он выразительным жестом, — чтобы и духом их тут не пахло! тогда будет отлично… тогда все как нельзя лучше пойдет!.. Да-да, непременно другие меры»…
Двадцатипятирублевая ассигнация лежала перед ним; он
взял ее, и с
тем особенным наслаждением, которое хорошо знакомо людям, очень редко имеющим в руках своих деньги, пощупал и пошурстел ею между кончиками пальцев.
Тот, вместо ответа,
взял от него трость и резко начертил ею крест на песке дорожки.
Но, положим, что на этот счет можно бы легко разубедить ее; для этого потребуется только немного нежности да бойкий разговорец в
том духе и в
тех принципах, которым поклоняется с некоторого времени Лидинька, и сердце ее умягчится, и прикажет она своему благоверному добыть ей, как бы
то ни было, денег, и благоверный в этом случае не будет ослушником обожаемой супруги, только с получателя документец
возьмет на всякий случай.
— Коли добрые, и
того лучше, — опять поклонился
тот; — а и злой человек так все одно же: злому человеку
взять с меня нечего! Войдите Бога-для! Милости просим.
Предпочла бы еще и потому, что, мне кажется, я за себя могу ответить: уж если полюблю, так хорошо полюблю и не заставлю ни разу ни покраснеть за себя, ни пожалеть о
том, что
взял меня замуж!
Только вдруг, в одно прекрасное утро, по Славнобубенску разнесся слух, что Анцыфрик (вообще, по отъезде Полоярова, ютившийся под ее крылышком) похитил Лидиньку от мужа; другие же рассказывали, что не Анцыфров Лидиньку, а Лидинька Анцыфрова похитила и увезла с собою в Питер, но при этом
взяла от мужа обязательство в ежемесячном обеспечении, и
тот, будто бы, дал таковое с удовольствием.
— Гм… Хотя и не вольнослушатель, но посещаю. Я — друг науки! — с комически важной улыбкой заявил Ардальон, словно бы ему и самому
то казалось смешным, что он — друг науки. — Знаете, как это говорится: «amicus Plato, sed major amicus veritas», так ведь это, кажется? А уж я, батенька, за правду всегда и везде… Это уж мы постоим! с
тем и
возьмите! — говорил он, внушительно опираясь на свою дубину.
— Ах, да! Еще одно! — спохватился Свитка. — У нас принято в сношениях с членами, и особенно в письменных сношениях, избегать собственных имен и настоящих фамилий. Это тоже в видах общей безопасности. Поэтому изберите для себя какой-нибудь псевдоним; только псевдонимом лучше
взять название какой-нибудь вещи или отвлеченного предмета, чем фамилию, а
то, пожалуй, еще quo pro quo какое-нибудь выйдет. Что вы хотите выбрать?
— Полноте-ка, Константин Семеныч! Оставьте все это! — с убеждением заговорила она,
взяв его руки и ласково глядя в глаза. — Бросьте все эти пустяки!.. Ей-Богу!.. Ну, что вам?!. Давайте-ка лучше вот что: если вам здесь очень уж надоело, укатимте в Славнобубенск, поезжайте в имение, призаймитесь хозяйством, ей-Богу же, так-то лучше будет!.. А
то что вдруг — служба, да еще военная, да еще в Варшаву… Нет, право, бросьте, голубчик!
Если на столе стоит чай,
то гостю никто не предложит стакана, пока он сам не догадается
взять себе, потому что иначе это была бы «пошлая жантильность».
Впрочем, нельзя сказать, чтобы коммуна всегда оставалась пустой; иногда в ней, без всякой надобности и повода, целый день толкались ее обитатели, или
тот и другой из них, а иногда хоть
возьми ее всю да и выкради.
И он подступил было к Нюте с
тем, чтобы силою
взять от нее младенца, но
та, как раненая волчиха, крепко прижав дитя к своей груди, впилась в Полоярова такими безумно-грозными, горящими глазами и закричала таким неистово-отчаянным, истерическим криком, что
тот струсил и, здорово чертыхнувшись, бросился вон из квартиры.
Мне уж и
то хлопот-то теперь столько, что кабы знала все это раньше, так и, Господи! ни за какие деньги, кажись, не
взяла бы на себя всю эту обузу!..
Андрей Павлович молчал либо старался отделываться фразами и вопросами о совсем посторонних предметах, но все это как-то не клеилось, как-то неловко выходило. Он боялся, он просто духом падал пред необходимостью раскрыть старику всю ужасную истину. «
Тот же нож», — думал он. — «
Возьми его да и ударь ему прямо в сердце…
то же самое будет!»
Но всем им непременно хотелось быть мучениками при
том лишь единственном и неизменном условии, чтобы их всех
взяли, подержали себе маленько и потом благополучно бы выпустили с Богом на волю, дабы они могли беспрепятственно опять гулять между любезными согражданами, заседать в читальной Благоприобретова, проживать в коммуне и повествовать о своем гражданском мужестве и подвигах оного во время заточения.
Прошло несколько дней после ареста, наделавшего столько переполоха. Сожители все ожидали, что не сегодня — завтра нагрянут жандармы и их заберут. Каждый внезапный и порывистый звонок приводил их в смущение. И чего так страшились эти политические жеребята, они и сами не знали, но только страшились, потому что время тогда такое было… «Там берут, тут берут — отчего же и нас не
взять?» — все думает себе Малгоржан или Анцыфров, беспрестанно возвращаясь все к одной и
той же господствующей и тревожащей мысли.
И с каждым же днем Малгоржаны и Анцыфровы, всяк про себя, почему-то все более убеждались, что если
возьмут,
то непременно выпустят здрава и невредима.
— Да, да, с квартирой… на свое имя… на себя
взял… — бессознательно, но благодушно повторял князь, улыбаясь и хлопая глазами в одно и
то же время.
Это были два врага, которые одновременно вели осаду на одну и
ту же крепость: оба хотели
взять крепость и в
то же время сокрушить другого осаждающего.
Подготовя свою партию, Фрумкин, наконец, явно восстал против Ардальона. Все в один голос потребовали у него отчетов. Ардальон почувствовал весьма критическое положение. Хотел было, по обыкновению,
взять нахальством, — не удалось, хотел и так и сяк вильнуть в сторону — и тоже не удалось. Члены настойчиво предъявляли свои требования, Фрумкин кричал более всех и даже грозился предать гласности все поступки Полоярова, если
тот не представит самого точного, вполне удовлетворяющего отчета.
Тот взял его со стола и внимательно оглядел с обеих сторон.
И в самом деле, поглядишь,
то тот арестован,
то другой,
того взяли,
тот сослан, — берут ежедневно и здесь, и там, а одно только наше красно солнышко, наш деятель, свет Ардальон Михайлович, на свободе гуляет…
— Короче сказать, если вдовушка не хочет губить его, сделать навеки несчастным,
то пусть вместе с сердцем
возьмет и руку, пусть вместо любовника назовет его мужем.
— Н-да! эффектно, черт
возьми! — процедил
тот сквозь сжатые зубы.