— Да ведь я вас спрашиваю: вы были бы удобный муж? Ах, милый Потапыч, когда-нибудь… вы, конечно, тоже женитесь… Это очень трудная вещь, милый Потапыч, жениться. И главное, не считайте, что все дело в том, чтобы вас обвели вокруг аналоя… Да, да… Конечно, вы это знаете?.. И не придаете никакого значения пустому обряду?.. Ничего вы не знаете, милый Потапыч… Людям часто кажется, что они
знают то, чего они совсем не знают… Ни себя, ни других, ни значения того или другого обряда…
Неточные совпадения
Мы с моим сожителем Титом отходили от окна и в ожидании, пока вскипит казенный куб для чая, ложились на постели и говорили в сумерках бог
знает о чем, между
тем как в наше окно лилась с полей вечерняя прохлада.
Свободного времени у меня было много. Лекции еще не начинались. Физическая усталость от летних практических работ прошла, и я не
знал порой, куда мне деваться от этой прекрасной осени, от своего досуга и от
того смутного, приятного и вместе томительного ощущения, которое искало формы, тревожило и гнало куда-то, к неведомым опытам и приключениям.
— Да, да… конечно… Ну, все же вы
знаете… Что он?.. Кажется, человек
того… порядочный… На хорошей дороге… что?
Так как он не
знал никого из действующих лиц,
то я свободно рассказал всю историю, как она мне представлялась.
Теперь на его лице было
то же выражение. Когда я приблизился, он смолк и посмотрел на меня в упор, но как будто не
узнал и только выжидал, скоро ли я пройду мимо.
— Что ж, значит, это акт добровольный.
Знаешь, Тит… Если жизнь человеку стала неприятна, он всегда вправе избавиться от этой неприятности. Кто-то, кажется, Тацит, рассказывает о древних скифах, живших, если не вру, у какого-то гиперборейского моря. Так вот, брат, когда эти гипербореи достигали преклонного возраста и уже не могли быть полезны обществу, — они просто входили в океан и умирали. Попросту сказать, топились. Это рационально… Когда я состарюсь и увижу, что беру у жизни больше, чем даю…
то и я…
Я засмеялся. Тит был мнителен и боялся мертвецов. Я «по младости» не имел еще настоящего понятия о смерти… Я
знал, что это закон природы, но внутренно, по чувству считал себя еще бессмертным. Кроме
того, мой «трезвый образ мыслей» ставил меня выше суеверного страха. Я быстро бросил окурок папиросы, зажег свечку и стал одеваться.
Все
знали, что Тит «не способен к наукам», но когда нужно было «поправить отметки» отстающего малыша,
то директор советовал родителям отдать его Титу.
Я действительно чувствовал себя нехорошо. На душе было тошно, хотелось что-то выкинуть, от чего-то избавиться… Что это? — задал я себе вопрос, остановившись посередине комнаты под беспокойным взглядом Тита… Да я
знаю: это скрежет железа и
то,что было там, на платформе. Но мне уже от этого не освободиться. Этот знобящий скрежет проник мне глубоко в душу и раздавил в ней что-то.
У церкви стоял, как и утром, городовой в тулупе и огромных валенках. Все — и площадка, и здание, и небо, было точь в точь как и утром, и это возбуждало досаду. Все как будто нарочно лезло в глаза, чтобы напомнить, что с
того утреннего часа не прошло и суток. Между
тем, я
знал про себя, что с
тех пор прошла целая вечность…
Знал о возбуждении против него лично, но он начал с
того самого места, на котором остановился в прошлый раз, как будто ничего не случилось.
От этого вокруг меня образовалась пустота. Товарищеская среда недоумевала. Ранее она меня
знала и любила. Я горячо откликался на все ее волнения, и меня привыкли «чувствовать» именно таким: волнующимся, отзывчивым на всякое дело, которое я считал справедливым. У меня были союзники и противники. И я был в союзе или в борьбе среди
того маленького мирка, который учился, думал, волновался и спорил вокруг академии.
— А
то, Титушка… Нам мало
знать, что около нас благополучно… Понимаешь… хочется верить, что и все хорошо, близко, далеко… в бесконечности… времени и пространства.
И много раз после этого я хотел подойти к Изборскому и сказать ему все
то, что, мне казалось, я
знаю… Но, странно: каждый раз мне становилось отчего-то совестно и стыдно…
Во мне что-то дрогнуло. Если это она,
то ее появление застает меня врасплох… На нее упала полоса света из окна последнего вагона. Я
узнал ее: да, это была девушка с Волги.
Но меня
того, которого она
знала, который угадал бы ее приезд и пошел бы ей навстречу, не было. Живая связь невысказанного взаимного понимания между нами прекратилась как прекратилась она с товарищеской средой. Правда, воспоминание о ней лежало где-то глубоко, на дне души, вместе с другими, все еще дорогими образами. Но я чувствовал, что это только до времени, что настанет минута, когда и эти представления станут на суд моего нового настроения…
— Нет, как-то… не
то вы говорите, — грустно сказала девушка и потом опять оживилась: — Ну, да завтра я все
узнаю. Я здесь проживу недели две.
— Что она, — не
знаю, как и вообще не
знаю, что такое
тот или другой человек… А поздоровела очень. И коса выросла еще толще.
Все, что я читал прежде, все, что
узнавал с такой наивной радостью, все свои и чужие материалистические мысли о мире, о людях, о себе самом, все это проходило через освещенную полосу, и по мере
того, как мысли и образы приходили, вспыхивали и уступали место другим, — я чувствовал, что из-за них подымается все яснее, выступает все ближе
то серое, ужасно безжизненное или ужасно живое, что лежало в глубине всех моих представлений и чего я так боялся.
В
ту минуту мне казалось, что я весь занят этими ощущениями. За окном на ветках виднелись хлопья снега, освещенные желтыми лучами солнца. Золотисто-желтая полоса ярко била в окна и играла на чайнике, который (я
знал это) только что принес Маркелыч. Маркелыча сейчас не было, но я чувствовал его недавнее присутствие и разговор с Титом.
Но мне казалось, — что еще до моего забытья или уже во время болезни я
узнал еще что-то, имеющее отношение к
тому же предмету.
Неточные совпадения
Купцы. Так уж сделайте такую милость, ваше сиятельство. Если уже вы,
то есть, не поможете в нашей просьбе,
то уж не
знаем, как и быть: просто хоть в петлю полезай.
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет! Не
знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло! Что будет,
то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем другом,
то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Аммос Федорович. А черт его
знает, что оно значит! Еще хорошо, если только мошенник, а может быть, и
того еще хуже.
Хлестаков. Право, не
знаю. Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я не могу жить без Петербурга. За что ж, в самом деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь не
те потребности; душа моя жаждет просвещения.
Аммос Федорович. Да, нехорошее дело заварилось! А я, признаюсь, шел было к вам, Антон Антонович, с
тем чтобы попотчевать вас собачонкою. Родная сестра
тому кобелю, которого вы
знаете. Ведь вы слышали, что Чептович с Варховинским затеяли тяжбу, и теперь мне роскошь: травлю зайцев на землях и у
того и у другого.