Неточные совпадения
С этой мыслью, вооружившись вдобавок двумя довольно безобразными лопастями из дранок и
бумаги наподобие крыльев, он взобрался
на забор, прыгнул, размахивая этими крыльями, и, разумеется, растянулся
на земле.
и заключало насмешливое изложение его служебных неудач и горестей. Крыжановский начал читать, но затем нервно скомкал
бумагу, сунул ее в карман и, посмотрев
на нас своими тускло — унылыми глазами, сказал только...
По вечерам в опустевших канцеляриях уездного суда горел какой-нибудь сальный огарок, стояла посудинка водки, лежало
на сахарной
бумаге несколько огурцов, и дежурные резались до глубокой ночи в карты…
Видишь: засветилось, глядит!» — то казалось, что под этими его жестами
на самой
бумаге начинают роиться живые формы, которые стоит только схватить…
Собрав гарнолужских понятых, он с злорадным торжеством явился к Антонию, отобрал у него всю
бумагу, перья, чернила и потребовал у «заведомого ябедника» подписку о «неимении оных принадлежностей и
на впредь будущие времена».
Брат
на время забросил даже чтение. Он достал у кого-то несколько номеров трубниковской газеты, перечитал их от доски до доски, затем запасся почтовой
бумагой, обдумывал, строчил, перемарывал, считал буквы и строчки, чтобы втиснуть написанное в рамки газетной корреспонденции, и через несколько дней упорной работы мне пришлось переписывать новое произведение брата. Начиналось оно словами...
Так еще недавно я выводил эти самые слова неинтересным почерком
на неинтересной почтовой
бумаге, и вот они вернулись из неведомой, таинственной «редакции» отпечатанными
на газетном листе и вошли сразу в несколько домов, и их теперь читают, перечитывают, обсуждают, выхватывают лист друг у друга.
Пиотровский крепко пожал мне руку и пригласил нас обоих к себе, в номер гостиницы. В углу этого номера стояли две пачки каких-то
бумаг, обвязанных веревками и обернутых газетными листами. Леонтович с почтением взглянул
на эти связки и сказал, понизив голос...
Брат получил «два злотых» (тридцать копеек) и подписался
на месяц в библиотеке пана Буткевича, торговавшего
на Киевской улице
бумагой, картинками, нотами, учебниками, тетрадями, а также дававшего за плату книги для чтения.
«…Ее отец сидел за столом в углублении кабинета и приводил в порядок
бумаги… Пронзительный ветер завывал вокруг дома… Но ничего не слыхал мистер Домби. Он сидел, погруженный в свою думу, и дума эта была тяжелее, чем легкая поступь робкой девушки. Однако лицо его обратилось
на нее, суровое, мрачное лицо, которому догорающая лампа сообщила какой-то дикий отпечаток. Угрюмый взгляд его принял вопросительное выражение.
Артемий Филиппович. Вот и смотритель здешнего училища… Я не знаю, как могло начальство поверить ему такую должность: он хуже, чем якобинец, и такие внушает юношеству неблагонамеренные правила, что даже выразить трудно. Не прикажете ли, я все это изложу лучше
на бумаге?
— Куда ж еще вы их хотели пристроить? Да, впрочем, ведь кости и могилы — все вам остается, перевод только
на бумаге. Ну, так что же? Как же? отвечайте, по крайней мере.
Когда дошло дело до чистописания, я от слез, падавших
на бумагу, наделал таких клякс, как будто писал водой на оберточной бумаге.
Неточные совпадения
Хлестаков. Да зачем же?.. А впрочем, тут и чернила, только
бумаги — не знаю… Разве
на этом счете?
Добчинский. А, это Антон Антонович писали
на черновой
бумаге по скорости: там какой-то счет был написан.
Аммос Федорович. А я
на этот счет покоен. В самом деле, кто зайдет в уездный суд? А если и заглянет в какую-нибудь
бумагу, так он жизни не будет рад. Я вот уж пятнадцать лет сижу
на судейском стуле, а как загляну в докладную записку — а! только рукой махну. Сам Соломон не разрешит, что в ней правда и что неправда.
Но
бумага не приходила, а бригадир плел да плел свою сеть и доплел до того, что помаленьку опутал ею весь город. Нет ничего опаснее, как корни и нити, когда примутся за них вплотную. С помощью двух инвалидов бригадир перепутал и перетаскал
на съезжую почти весь город, так что не было дома, который не считал бы одного или двух злоумышленников.
Потом остановились
на мысли, что будет произведена повсеместная «выемка», и стали готовиться к ней: прятали книги, письма, лоскутки
бумаги, деньги и даже иконы — одним словом, все, в чем можно было усмотреть какое-нибудь «оказательство».