Неточные совпадения
Я, кажется, чувствовал, что «один
в лесу» — это,
в сущности, страшно, но, как заколдованный, не мог ни двинуться, ни произнести звука и только слушал то тихий свист, то звон, то смутный говор и вздохи леса, сливавшиеся
в протяжную, глубокую, нескончаемую и осмысленную гармонию,
в которой улавливались одновременно и
общий гул, и отдельные голоса живых гигантов, и колыхания, и тихие поскрипывания красных стволов…
Помню, однажды за вечерним столом появился какой-то заезжий господин
в щегольском сюртуке, крахмальной сорочке и золотых очках — фигура, резавшая глаз своей отчужденностью от этого деревенского
общего тона.
Действительно, я носил линейку на виду, тогда как надо было спрятать ее и накинуть на шею тому, кто проговаривался польским или русским словом… Это походило немного на поощрение шпионства, но при
общем тоне пансиона превратилось
в своего рода шутливый спорт. Ученики весело перекидывались линейкой, и тот, кто приходил с нею к столу, мужественно принимал крепкий удар.
Между тем солнце склонялось. Бедный француз, соскучившись напрасным ожиданием
в своих зарослях и видя, что никто не идет ему на выручку, решился вдруг на отчаянное предприятие и, выскочив из своего убежища, опять ринулся напролом к реке… Мы подымались как раз на гору на разведки, когда среди истерических женских воплей и
общего смятения француз промелькнул мимо нас, как буря, и, не разбирая тропинок, помчался через рощу вниз.
Были вызваны войска. К вечеру толпа все еще не расходилась, и
в сумерках ее разогнали…
В городе это произвело впечатление взрыва. Рассказывали, как грубо преследуемые женщины кидались во дворы и подъезды, спасались
в магазинах. А «арест креста при полиции» вызывал смущение даже
в православном населении, привыкшем к
общим с католиками святыням…
Оказалось, что это три сына Рыхлинских, студенты Киевского университета, приезжали прощаться и просить благословения перед отправлением
в банду. Один был на последнем курсе медицинского факультета, другой, кажется, на третьем. Самый младший — Стасик, лет восемнадцати, только
в прошлом году окончил гимназию. Это был
общий любимец, румяный, веселый мальчик с блестящими черными глазами.
Не могу ничего сказать о достоинстве этой драмы, но
в моей памяти осталось несколько сцен и
общий тон — противопоставление простых добродетелей крестьянства заносчивости рыцарей — аристократов.
Каждая новая местность имеет как бы собственную физиономию и откладывает
в душе какое-то
общее, смутное, но свое собственное впечатление, на которое ложатся все подробности.
Нравы
в чиновничьей среде того времени были простые. Судейские с величайшим любопытством расспрашивали нас о подробностях этой сцены и хохотали. Не могу вспомнить, чтобы кто-нибудь считал при этом себя или Крыжановского профессионально оскорбленным. Мы тоже смеялись. Юность недостаточно чутка к скрытым драмам; однажды мы даже сочинили
общими усилиями юмористическое стихотворение и подали его Крыжановскому
в виде деловой бумаги. Начиналось оно словами...
Во время перерыва, за чайным столом, уставленным закусками и водкой, зашел
общий разговор, коснувшийся, между прочим, школьной реформы. Все единодушно осуждали ее с чисто практической точки зрения: чем виноваты дети, отцы которых волею начальства служат
в Ровно? Путь
в университет им закрыт, а университет тогда представлялся единственным настоящим высшим учебным заведением.
И мне хочется, хотя бы
в самых
общих чертах, определить теперь основные ноты, преобладавшие
в этом хоре.
Для этого он наскоро сладил ученический хор под руководством двух учеников из поповичей и сам служил для нас после
общей службы. Нам это нравилось. Церковь была
в нашем нераздельном владении,
в ней было как-то особенно уютно, хорошо и тихо. Ни надзирателей, ни надзора не было.
Как ни различны эти фигуры, они встают
в моей памяти, объединенные
общей чертой: верой
в свое дело. Догматы были различны: Собкевич, вероятно, отрицал и физику наравне с грамматикой перед красотой человеческого глаза. Овсянкин был одинаково равнодушен к красоте человеческих форм, как и к красоте точного познания, а физик готов был, наверное, поспорить и с Овсянкиным о шестодневии. Содержание веры было различно, психология одна.
За ним встают
в памяти различные, менее характерные фигуры того же среднего регистра.
Общими усилиями, с большим или меньшим успехом они гнали нас по программам, давая умам, что полагалось по штату. Дело, конечно, полезное. Только… это умственное питание производилось приблизительно так, как откармливают
в клетках гусей, насильственно проталкивая постылую пищу, которую бедная птица отказывается принимать
в требуемом количестве по собственному побуждению.
В церковь я ходил охотно, только попросил позволения посещать не собор, где ученики стоят рядами под надзором начальства, а ближнюю церковь св. Пантелеймона. Тут, стоя невдалеке от отца, я старался уловить настоящее молитвенное настроение, и это удавалось чаще, чем где бы то ни было впоследствии. Я следил за литургией по маленькому требнику. Молитвенный шелест толпы подхватывал и меня, какое-то широкое
общее настроение уносило, баюкая, как плавная река. И я не замечал времени…
В нем одном мы находим ощущения, которых не дают и не требуют ни арифметика, ни география, ни аористы: самоотвержение, готовность пострадать за
общее дело, мужество, верность.
Тут случилось нечто неожиданное и страшное. Фартук сам распахнулся с другой стороны… Из тарантаса выкатилась плотная невысокая фигура
в военной форме, и среди
общего испуга и недоумения его превосходительство, командующий войсками киевского военного округа и генерал — губернатор Юго — западного края, бежал, семеня короткими ногами, через улицу
в сторону, противоположную от исправничьего крыльца…
Шляхта собралась у старика Погорельского, человека сведущего
в вопросах чести, и на
общем совете было решено отправить к Лохмановичу депутацию.
Порой приезжали более отдаленные соседи помещики с семьями, но это бывало редко и мимолетно. Приезжали, здоровались, говорили о погоде, молодежь слушала музыку, порой танцовала. Ужинали и разъезжались, чтобы не видаться опять месяцы. Никаких
общих интересов не было, и мы опять оставались
в черте точно заколдованной усадьбы.
— Господин учитель… — с усилием выговорил он среди
общей тишины. Веки у молодого учителя дрогнули под очками, лицо все покраснело. Напряжение
в классе достигло высшего предела.
Было и еще два — три молодых учителя, которых я не знал. Чувствовалось, что
в гимназии появилась группа новых людей, и
общий тон поднялся. Кое-кто из лучших, прежних, чувствовавших себя одинокими, теперь ожили, и до нас долетали отголоски споров и разногласий
в совете.
В том
общем хоре, где до сих пор над голосами среднего тембра и регистра господствовали резкие фальцеты автоматов и маниаков, стала заметна новая нотка…
На гуляньях
в ясные дни, когда «весь город» выходил на шоссе, чинно прогуливаясь «за шлагбаумом», Авдиев переходил от одной группы к другой, и всюду его встречали приветливо, как
общего фаворита.
В тот же день после уроков Гаврило явился ко мне, и, по
общем обсуждении, мы выработали некий план: решили обложить данью ежедневное потребление пирожков
в большую перемену.
Даже
в то глухое и смирное время этот циркуляр выжившего из ума старика Делянова, слишком наивно подслуживавшегося кому-то и поставившего точки над i, вызвал
общее возмущение: не все директора даже исполнили требование о статистике, а публика просто накидывалась на людей
в синих мундирах «народного просвещения», выражая даже на улицах чувство
общего негодования…
Изолированные факты отдельной жизни сами по себе далеко не определяют и не уясняют душевного роста. То, что разлито кругом, что проникает одним
общим тоном многоголосый хор жизни, невольно, незаметно просачивается
в каждую душу и заливает ее, подхватывает, уносит своим потоком. Оглядываясь назад, можно отметить вехами только начало наводнения… Потом это уже сплошное, ровное течение,
в котором давно исчезли первые отдельные ручьи.
И затем, вдруг собравшись с силами, быстро пополз под
общий хохот с дороги
в канаву.
Все это на меня производило впечатление блестящих холодных снежинок, падающих на голое тело. Я чувствовал, что эти отдельные блестки, разрозненные, случайно вырывавшиеся
в жару случайных споров, светятся каким-то особенным светом, резким, холодным, но идущим из
общего источника…
Я думаю, многие из оканчивавших испытывают и теперь
в большей или меньшей степени это настроение «последнего года». Образование должно иметь свой культ, подымающий отдельные знания на высоту
общего смысла. Наша система усердно барабанит по отдельным клавишам. Разрозненных звуков до скуки много,
общая мелодия отсутствует… Страх, поддерживающий дисциплину, улетучивается с годами и привычкой. Внутренней дисциплины и уважения к школьному строю нет, а жизнь уже заглядывает и манит из-за близкой грани…
Перевели меня без экзамена, я был свободен и переполнен радостью этой свободы, которая оттенялась еще тем, что
в гимназии экзамены шли своим порядком и
общие каникулы еще не начинались.