Неточные совпадения
Под конец моего пребывания
в пансионе добродушный француз как-то исчез с нашего горизонта. Говорили, что он уезжал куда-то держать экзамен. Я был
в третьем
классе гимназии, когда однажды,
в начале учебного года,
в узком коридоре я наткнулся вдруг на фигуру, изумительно похожую на Гюгенета, только уже
в синем учительском мундире. Я шел с другим мальчиком, поступившим
в гимназию тоже от Рыхлинского, и оба мы радостно кинулись к старому знакомому.
Это было заведение особенного переходного типа, вскоре исчезнувшего. Реформа Д. А. Толстого, разделившая средние учебные заведения на классические и реальные, еще не была закончена.
В Житомире я
начал изучать умеренную латынь только
в третьем
классе, но за мною она двигалась уже с первого. Ровенская гимназия, наоборот, превращалась
в реальную. Латынь уходила
класс за
классом, и третий,
в который мне предстояло поступить, шел уже по «реальной программе», без латыни, с преобладанием математики.
В голосе Лотоцкого появились какие-то особенные прыгающие нотки. Он
начал скандовать, видимо наслаждаясь певучестью ритма. При дательном падеже к голосу учителя тихо, вкрадчиво, одобрительно присоединилось певучее рокотание всего
класса.
«Темного» карцера не было, никто нас туда не отводил, и мы проводили время просто где-нибудь
в пустом
классе. Это было очень удобно, особенно для невыучивших урока, но пользовались этим редко: так жутко было ощущение этой минуты… Того же результата, впрочем, можно было добиться иначе: стоило раскрыть ножик и
начать чистить ногти. Самаревич принимался, как тощий ветряк на порывистом ветре, махать руками, называл ученика негодяем и высылал из
класса.
В каждом
классе у Кранца были избранники, которых он мучил особенно охотно…
В первом
классе таким мучеником был Колубовский, маленький карапуз, с большой головой и толстыми щеками… Входя
в класс, Кранц обыкновенно корчил примасу и
начинал брезгливо водить носом. Все знали, что это значит, а Колубовский бледнел.
В течение урока эти гримасы становились все чаще, и, наконец, Кранц обращался к
классу...
Один из лучших учителей, каких я только знал, Авдиев (о котором я скажу дальше),
в начале своего второго учебного года на первом уроке обратился к
классу с шутливым предложением...
Неточные совпадения
Потом
в продолжение некоторого времени пустился на другие спекуляции, именно вот какие: накупивши на рынке съестного, садился
в классе возле тех, которые были побогаче, и как только замечал, что товарища
начинало тошнить, — признак подступающего голода, — он высовывал ему из-под скамьи будто невзначай угол пряника или булки и, раззадоривши его, брал деньги, соображаяся с аппетитом.
— Не тому вас учат, что вы должны знать. Отечествоведение — вот наука, которую следует преподавать с первых же
классов, если мы хотим быть нацией. Русь все еще не нация, и боюсь, что ей придется взболтать себя еще раз так, как она была взболтана
в начале семнадцатого столетия. Тогда мы будем нацией — вероятно.
—
Начал было
в гимназии, да из шестого
класса взял меня отец и определил
в правление. Что наша наука! Читать, писать, грамматике, арифметике, а дальше и не пошел-с. Кое-как приспособился к делу, да и перебиваюсь помаленьку. Ваше дело другое-с: вы проходили настоящие науки.
Между тем вне
класса начнет рассказывать о какой-нибудь стране или об океане, о городе — откуда что берется у него! Ни
в книге этого нет, ни учитель не рассказывал, а он рисует картину, как будто был там, все видел сам.
Класс, который
в молодости видел свободу
в движении и требовал свободы,
в старости
начинает видеть свободу
в неподвижности.