В карцер я, положим, попал скоро. Горячий француз, Бейвель, обыкновенно в течение урока оставлял по нескольку человек, но часто забывал записывать
в журнал. Так же он оставил и меня. Когда после урока я вместе с Крыштановичем подошел в коридоре к Журавскому, то оказалось, что я в списке не числюсь.
Проведя
в журнале черту, он взглянул на бедного Доманевича. Вид у нашего патриарха был такой растерянный и комично обиженный, что Авдиев внезапно засмеялся, слегка откинув голову. Смех у него был действительно какой-то особенный, переливчатый, заразительный и звонкий, причем красиво сверкали из-под тонких усов ровные белые зубы. У нас вообще не было принято смеяться над бедой товарища, — но на этот раз засмеялся и сам Доманевич. Махнув рукой, он уселся на место.
Неточные совпадения
В классе поднялся какой-то особенный шум. Сзади кто-то заплакал. Прелин, красный и как будто смущенный, наклонился над
журналом. Мой сосед, голубоглазый, очень приятный мальчик
в узком мундирчике, толкнул меня локтем и спросил просто, хотя с несколько озабоченным видом...
Стихотворение появилось
в гимназическом
журнале, который позволено было печатать
в губернской типографии.
Былина о «Коршуне — Мине и Прометее — Буйвиде», конечно, не могла бы найти места
в этом
журнале, как и другие, порой несомненно остроумные сатиры безыменных поэтов — школьников…
В этот разрешенный начальством
журнал гимназическая муза отправлялась точно с визитом, затянутая, напряженная, несвободная, тогда как у себя дома она была гораздо интереснее.
Сквозь автоматическую оболочку порой, однако, прорывается что-то из другой жизни. Он любит рассказывать о прошлом.
В каждом классе есть особый мастер, умеющий заводить Лемпи, как часовщик заводит часы. Стоит тронуть какую-то пружину, — старик откладывает скучный
журнал, маленькие глазки загораются масленистым мерцанием, и начинаются бесконечные рассказы…
Благодетельный звонок прерывал нескончаемое путешествие, и грамматика оставалась неспрошенной. Но иногда заводчик не успевал подать реплику… Фантазия Лемпи угасала… Он тяжело вздыхал, рука тянулась к
журналу, и
в оставшиеся пять или десять минут он успевал поставить несколько двоек. Первым страдал «заводчик».
В противном случае — он внезапно появлялся
в дверях, веселый, с сияющими глазами, и ласковым, довольным тоном требовал «квартирный
журнал».
Наконец
в коридоре слышатся тяжелые шаги. «Егоров, Егоров…»
В классе водворяется тишина, и мы с недоумением смотрим друг на друга… Что же теперь будет?.. Толстая фигура с
журналом подмышкой появляется на пороге и
в изумлении отшатывается… Через минуту является встревоженный надзиратель, окидывает взглядом стены и стремглав убегает…
В класс вдвигается огромная фигура инспектора… А
в перемену эпидемия перекидывается
в младшие классы…
Авдиев закончил, взял
журнал и, кивнув головой, вышел.
В классе поднялся оживленный говор. Впечатление было неблагоприятное.
Дня через три
в гимназию пришла из города весть: нового учителя видели пьяным… Меня что-то кольнуло
в сердце. Следующий урок он пропустил. Одни говорили язвительно: с «похмелья», другие — что устраивается на квартире. Как бы то ни было, у всех шевельнулось чувство разочарования, когда на пороге, с
журналом в руках, явился опять Степан Яковлевич для «выразительного» чтения.
Все взгляды впились
в учителя, о котором известно, что вчера он был пьян и что его Доманевич вел под руку до квартиры. Но на красивом лице не было видно ни малейшего смущения. Оно было свежо, глаза блестели, на губах играла тонкая улыбка. Вглядевшись теперь
в это лицо, я вдруг почувствовал, что оно вовсе не антипатично, а наоборот — умно и красиво… Но… все-таки вчера он был пьян… Авдиев раскрыл
журнал и стал делать перекличку.
В это время взгляд мой случайно упал на фигуру Балмашевского. Он подошел
в самом начале разговора и теперь, стоя у стола, перелистывал
журнал. На его тонких губах играла легкая улыбка. Глаза были, как всегда, занавешены тяжелыми припухшими веками, но я ясно прочел
в выражении его лица сочувственную поддержку и одобрение. Степан Яковлевич спустил тон и сказал...
Он живет
в сибирской глуши (кажется,
в ссылке), работает
в столичных
журналах и
в то же время проникает
в таинственные глубины народной жизни. Приятели у него — раскольники, умные крестьяне, рабочие. Они понимают его, он понимает их, и из этого союза растет что-то конспиративное и великое. Все, что видно снаружи из его деятельности, — только средство. А цель?..
Однажды я принес брату книгу, кажется, сброшированную из
журнала,
в которой, перелистывая дорогой, я не мог привычным глазом разыскать обычную нить приключений.
Левин встречал
в журналах статьи, о которых шла речь, и читал их, интересуясь ими, как развитием знакомых ему, как естественнику по университету, основ естествознания, но никогда не сближал этих научных выводов о происхождении человека как животного, о рефлексах, о биологии и социологии, с теми вопросами о значении жизни и смерти для себя самого, которые в последнее время чаще и чаще приходили ему на ум.
Между тем Николай Петрович успел, еще при жизни родителей и к немалому их огорчению, влюбиться в дочку чиновника Преполовенского, бывшего хозяина его квартиры, миловидную и, как говорится, развитую девицу: она
в журналах читала серьезные статьи в отделе «Наук».
Неточные совпадения
В тот же вечер, запершись
в кабинете, Бородавкин писал
в своем
журнале следующую отметку:
— Ах да, тут очень интересная статья, — сказал Свияжский про
журнал, который Левин держал
в руках. — Оказывается, — прибавил он с веселым оживлением, — что главным виновником раздела Польши был совсем не Фридрих. Оказывается…
А Степан Аркадьич был не только человек честный (без ударения), но он был че́стный человек (с ударением), с тем особенным значением, которое
в Москве имеет это слово, когда говорят: че́стный деятель, че́стный писатель, че́стный
журнал, че́стное учреждение, че́стное направление, и которое означает не только то, что человек или учреждение не бесчестны, но и то, что они способны при случае подпустить шпильку правительству.
Наконец на третий месяц
в серьезном
журнале появилась критическая статья. Сергей Иванович знал и автора статьи. Он встретил его раз у Голубцова.
Она выписывала все те книги, о которых с похвалой упоминалось
в получаемых ею иностранных газетах и
журналах, и с тою внимательностью к читаемому, которая бывает только
в уединении, прочитывала их.