Неточные совпадения
Я ждал с жутким чувством, когда исчезнет последней ярко — белая шляпа дяди Генриха, самого высокого из
братьев моей
матери, и, наконец, остался один…
Мое настроение падало. Я чувствовал, что
мать меня сейчас хватится и пошлет разыскивать, так как
братья и сестры, наверное, уже спят. Нужно бы еще повторить молитву, но… усталость быстро разливалась по всему телу, ноги начали ныть от ходьбы, а главное — я чувствовал, что уже сомневаюсь. Значит, ничего не выйдет.
Мне было, вероятно, лет семь, когда однажды родители взяли ложу в театре, и
мать велела одеть меня получше. Я не знал, в чем дело, и видел только, что старший
брат очень сердит за то, что берут не его, а меня.
— Ка — кой красивый, — сказала моя сестренка. И нам с
братом он тоже очень понравился. Но
мать, увидев его, отчего-то вдруг испугалась и торопливо пошла в кабинет… Когда отец вышел в гостиную, красивый офицер стоял у картины, на которой довольно грубо масляными красками была изображена фигура бородатого поляка, в красном кунтуше, с саблей на боку и гетманской булавой в руке.
Мне этого не хотелось. Идти — это мне нравилось, но я все-таки знал, что надо вернуться домой, к
матери, отцу,
братьям и сестрам.
Он останавливался посредине комнаты и подымал кверху руки, раскидывая ими, чтоб выразить необъятность пространств. В дверях кабинета стояли
мать и тетки, привлеченные громким пафосом рассказчика. Мы с
братьями тоже давно забрались в уголок кабинета и слушали, затаив дыхание… Когда капитан взмахивал руками высоко к потолку, то казалось, что самый потолок раздвигается и руки капитана уходят в безграничные пространства.
Брат моей
матери женился, был страстно влюблен в свою молоденькую жену и безумно счастлив.
Экзамены кончены. Предстоит два месяца свободы и поездка в Гарный Луг.
Мать с сестрами и старший
брат поедут через несколько дней на наемных лошадях, а за нами тремя пришлют «тройку» из Гарного Луга. Мы нетерпеливо ждем.
К концу года Пачковский бросил гимназию и поступил в телеграф.
Брат продолжал одиноко взбираться на Парнас, без руководителя, темными и запутанными тропами: целые часы он барабанил пальцами стопы, переводил, сочинял, подыскивал рифмы, затеял даже словарь рифм… Классные занятия шли все хуже и хуже. Уроки, к огорчению
матери, он пропускал постоянно.
Скоро, однако, умный и лукавый старик нашел средство примириться с «новым направлением». Начались религиозные споры, и в капитанской усадьбе резко обозначились два настроения. Женщины — моя
мать и жена капитана — были на одной стороне, мой старший
брат, офицер и студент — на другой.
Я был в последнем классе, когда на квартире, которую содержала моя
мать, жили два
брата Конахевичи — Людвиг и Игнатий. Они были православные, несмотря на неправославное имя старшего. Не обращая внимания на насмешки священника Крюковского, Конахевич не отказывался от своего имени и на вопросы в классе упрямо отвечал: «Людвиг. Меня так окрестили».
Я не в Житомире, а в Ровно; рядом со мной другая комната, где спят
братья, дальше гостиная, потом спальня отца и
матери…
Он застал жену без языка. Так и не пришлось ему двух слов сказать. На похоронах он громко подпевал городецким дьячкам — скитницы не пожаловали петь к Патапу Максимычу, очень уж сердилась на
брата мать Манефа, — и сама не поехала и другим не велела ездить. Все ее слов послушались, никто из сбирательниц не приехал в Осиповку.
Неточные совпадения
Вронский взял письмо и записку
брата. Это было то самое, что он ожидал, — письмо от
матери с упреками за то, что он не приезжал, и записка от
брата, в которой говорилось, что нужно переговорить. Вронский знал, что это всё о том же. «Что им за делo!» подумал Вронский и, смяв письма, сунул их между пуговиц сюртука, чтобы внимательно прочесть дорогой. В сенях избы ему встретились два офицера: один их, а другой другого полка.
Алексей Александрович рос сиротой. Их было два
брата. Отца они не помнили,
мать умерла, когда Алексею Александровичу было десять лет. Состояние было маленькое. Дядя Каренин, важный чиновник и когда-то любимец покойного императора, воспитал их.
Они вместе вышли. Вронский шел впереди с
матерью. Сзади шла Каренина с
братом. У выхода к Вронскому подошел догнавший его начальник станции.
Ты знаешь, он через свою
мать и
брата всё может сделать.
Вронский сказал Кити, что они, оба
брата, так привыкли во всем подчиняться своей
матери, что никогда не решатся предпринять что-нибудь важное, не посоветовавшись с нею.