Неточные совпадения
Если вы подъезжаете к местечку
с востока, вам прежде всего бросается в
глаза тюрьма, лучшее архитектурное украшение города.
Завидев этих трех всадников, мы, малые ребята, как стая птиц, снимались
с мягкой уличной пыли и, быстро рассеявшись по дворам, испуганно-любопытными
глазами следили за мрачными владельцами страшного зáмка.
У него
глаза потухли, и в них не сверкали отблески вечернего солнца; у нее кое-где провалилась крыша, стены осыпались, и, вместо гулкого,
с высоким тоном, медного колокола, совы заводили в ней по ночам свои зловещие песни.
С этого памятного вечера и Януш, и старый зáмок, от которого прежде веяло на меня каким-то смутным величием, потеряли в моих
глазах всю свою привлекательность.
А бедняга-«профессор» только озирался
с глубокою тоской, и невыразимая мука слышалась в его голосе, когда, обращая к мучителю свои тусклые
глаза, он говорил, судорожно царапая пальцами по груди...
Порой, в минуты этих проблесков сознания, когда до слуха его долетало имя панны
с белокурою косой, в сердце его поднималось бурное бешенство;
глаза Лавровского загорались темным огнем на бледном лице, и он со всех ног кидался в толпу, которая быстро разбегалась.
С генералом опять происходила перемена; он становился ужасен,
глаза лихорадочно загорались, щеки вваливались, короткие волосы подымались на голове дыбом.
Короткие, слегка рыжеватые волосы торчали врозь; низкий лоб, несколько выдавшаяся вперед нижняя челюсть и сильная подвижность личных мускулов придавали всей физиономии что-то обезьянье; но
глаза, сверкавшие из-под нависших бровей, смотрели упорно и мрачно, и в них светились вместе
с лукавством острая проницательность, энергия и недюжинный ум.
Когда же затем пан Тыбурций, подняв
глаза к потолку, начинал декламировать длиннейшие латинские периоды, — усатые слушатели следили за ним
с боязливым и жалостным участием.
О, да, я помнил ее!.. Когда она, вся покрытая цветами, молодая и прекрасная, лежала
с печатью смерти на бледном лице, я, как зверек, забился в угол и смотрел на нее горящими
глазами, перед которыми впервые открылся весь ужас загадки о жизни и смерти. А потом, когда ее унесли в толпе незнакомых людей, не мои ли рыдания звучали сдавленным стоном в сумраке первой ночи моего сиротства?
Всякий раз, когда я начинал играть
с нею, по-своему шумно и резво, старая нянька, вечно сонная и вечно дравшая,
с закрытыми
глазами, куриные перья для подушек, немедленно просыпалась, быстро схватывала мою Соню и уносила к себе, кидая на меня сердитые взгляды; в таких случаях она всегда напоминала мне всклоченную наседку, себя я сравнивал
с хищным коршуном, а Соню —
с маленьким цыпленком.
Шатаясь по улицам, я всматривался детски-любопытными
глазами в незатейливую жизнь городка
с его лачугами, вслушивался в гул проволок на шоссе, вдали от городского шума, стараясь уловить, какие вести несутся по ним из далеких больших городов, или в шелест колосьев, или в шепот ветра на высоких гайдамацких могилах.
Не раз мои
глаза широко раскрывались, не раз останавливался я
с болезненным испугом перед картинами жизни…
Хотя незнакомец, явившийся на сцену столь неожиданным и странным образом, подходил ко мне
с тем беспечно-задорным видом,
с каким всегда на нашем базаре подходили друг к другу мальчишки, готовые вступить в драку, но все же, увидев его, я сильно ободрился. Я ободрился еще более, когда из-под того же престола, или, вернее, из люка в полу часовни, который он покрывал, сзади мальчика показалось еще грязное личико, обрамленное белокурыми волосами и сверкавшее на меня детски-любопытными голубыми
глазами.
Я всегда боялся отца, а теперь тем более. Теперь я носил в себе целый мир смутных вопросов и ощущений. Мог ли он понять меня? Мог ли я в чем-либо признаться ему, не изменяя своим друзьям? Я дрожал при мысли, что он узнает когда-либо о моем знакомстве
с «дурным обществом», но изменить этому обществу, изменить Валеку и Марусе я был не в состоянии. К тому же здесь было тоже нечто вроде «принципа»: если б я изменил им, нарушив данное слово, то не мог бы при встрече поднять на них
глаз от стыда.
Она ни на что не жаловалась, только все худела; лицо ее все бледнело,
глаза потемнели, стали больше, веки приподнимались
с трудом.
Теперь, когда я окончательно сжился
с «дурным обществом», грустная улыбка Маруси стала мне почти так же дорога, как улыбка сестры; но тут никто не ставил мне вечно на вид мою испорченность, тут не было ворчливой няньки, тут я был нужен, — я чувствовал, что каждый раз мое появление вызывает румянец оживления на щеках девочки. Валек обнимал меня, как брата, и даже Тыбурций по временам смотрел на нас троих какими-то странными
глазами, в которых что-то мерцало, точно слеза.
На время небо опять прояснилось;
с него сбежали последние тучи, и над просыхающей землей, в последний раз перед наступлением зимы, засияли солнечные дни. Мы каждый день выносили Марусю наверх, и здесь она как будто оживала; девочка смотрела вокруг широко раскрытыми
глазами, на щеках ее загорался румянец; казалось, что ветер, обдававший ее своими свежими взмахами, возвращал ей частицы жизни, похищенные серыми камнями подземелья. Но это продолжалось так недолго…
У него есть
глаза и сердце только до тех пор, пока закон спит себе на полках; когда же этот господин сойдет оттуда и скажет твоему отцу: «А ну-ка, судья, не взяться ли нам за Тыбурция Драба или как там его зовут?» —
с этого момента судья тотчас запирает свое сердце на ключ, и тогда у судьи такие твердые лапы, что скорее мир повернется в другую сторону, чем пан Тыбурций вывернется из его рук…
Ясные дни миновали, и Марусе опять стало хуже. На все наши ухищрения
с целью занять ее она смотрела равнодушно своими большими потемневшими и неподвижными
глазами, и мы давно уже не слышали ее смеха. Я стал носить в подземелье свои игрушки, но и они развлекали девочку только на короткое время. Тогда я решился обратиться к своей сестре Соне.
Прежде всего, когда я нес ее за пазухой, направляясь
с нею на гору, в дороге мне попался старый Януш, который долго провожал меня
глазами и качал головой.
На горе дела опять были плохи. Маруся опять слегла, и ей стало еще хуже; лицо ее горело странным румянцем, белокурые волосы раскидались по подушке; она никого не узнавала. Рядом
с ней лежала злополучная кукла
с розовыми щеками и глупыми блестящими
глазами.
Как только я вынул куклу из рук лежащей в забытьи девочки, она открыла
глаза, посмотрела перед собой мутным взглядом, как будто не видя меня, не сознавая, что
с ней происходит, и вдруг заплакала тихо-тихо, но вместе
с тем так жалобно, и в исхудалом лице, под покровом бреда, мелькнуло выражение такого глубокого горя, что я тотчас же
с испугом положил куклу на прежнее место.
Но старуха не забыла. Когда я на этот раз возвратился домой, у калитки мне опять попался Януш; Соню я застал
с заплаканными
глазами, а нянька кинула на меня сердитый, подавляющий взгляд и что-то ворчала беззубым, шамкающим ртом.
Он быстро подошел ко мне и положил мне на плечо тяжелую руку. Я
с усилием поднял голову и взглянул вверх. Лицо отца было бледно. Складка боли, которая со смерти матери залегла у него между бровями, не разгладилась и теперь, но
глаза горели гневом. Я весь съежился. Из этих
глаз,
глаз отца, глянуло на меня, как мне показалось, безумие или… ненависть.
Он повторил это слово сдавленным голосом, точно оно вырвалось у него
с болью и усилием. Я чувствовал, как дрожала его рука, и, казалось, слышал даже клокотавшее в груди его бешенство. И я все ниже опускал голову, и слезы одна за другой капали из моих
глаз на пол, но я все повторял едва слышно...
Даже в эту страшную минуту я любил этого человека, но вместе
с тем инстинктивно чувствовал, что вот сейчас он бешеным насилием разобьет мою любовь вдребезги, что затем, пока я буду жить, в его руках и после, навсегда, навсегда в моем сердце вспыхнет та же пламенная ненависть, которая мелькнула для меня в его мрачных
глазах.
Я
с живостью схватил его руку и стал ее целовать. Я знал, что теперь никогда уже он не будет смотреть на меня теми страшными
глазами, какими смотрел за несколько минут перед тем, и долго сдерживаемая любовь хлынула целым потоком в мое сердце.
В подземелье, в темном углу, на лавочке лежала Маруся. Слово «смерть» не имеет еще полного значения для детского слуха, и горькие слезы только теперь, при виде этого безжизненного тела, сдавили мне горло. Моя маленькая приятельница лежала серьезная и грустная,
с печально вытянутым личиком. Закрытые
глаза слегка ввалились и еще резче оттенились синевой. Ротик немного раскрылся,
с выражением детской печали. Маруся как будто отвечала этою гримаской на наши слезы.