Неточные совпадения
Сторона спокойная, тихая, немного даже сонная. Местечко похоже более на село, чем на город, но когда-то оно знало если не лучшие,
то, во всяком случае, менее дремотные
дни. На возвышенности сохранились еще следы земляных окопов, на которых теперь колышется трава,
и пастух старается передать ее шепот на своей нехитрой дудке, пока общественное стадо мирно пасется в тени полузасыпанных рвов…
— Мне до чужих огородов нет
дела, — ответил могилевец уклончиво, — я говорю только, что на этом свете кто перервал друг другу горло,
тот и прав… А что будет на
том свете, это когда-нибудь увидите
и сами… Не думаю, однако, чтобы, было много лучше.
И в это время на корабле умер человек. Говорили, что он уже сел больной; на третий
день ему сделалось совсем плохо,
и его поместили в отдельную каюту. Туда к нему ходила дочь, молодая девушка, которую Матвей видел несколько раз с заплаканными глазами,
и каждый раз в его широкой груди поворачивалось сердце. А наконец, в
то время, когда корабль тихо шел в густом тумане, среди пассажиров пронесся слух, что этот больной человек умер.
— Фю-ю! На этот счет вы себе можете быть вполне спокойны. Это совсем не
та история, что вы думаете. Здесь свобода: все равные, кто за себя платит деньги.
И знаете, что я вам еще скажу? Вот вы простые люди, а я вас больше почитаю… потому что я вижу: вы в вашем месте были хозяева. Это же видно сразу. А этого шарлатана я, может быть,
и держать не стал бы, если бы за него не платили от Тамани-холла. Ну, что мне за
дело! У «босса» денег много, каждую неделю я свое получаю аккуратно.
— Ну, вы-таки умеете попадать пальцем в небо, — сказал он, поглаживая свою бородку. — Нет, насчет кошелька так вы можете не бояться. Это не его ремесло. Я только говорю, что всякий человек должен искать солидного
и честного
дела. А кто продает свой голос… пусть это будет даже настоящий голос… Но кто продает его Тамани-холлу за деньги,
того я не считаю солидным человеком.
— А когда так,
то и хорошо. Клади, Матвей, узел сюда. Что, в самом
деле! Ведь
и наши деньги не щербаты. А здесь, притом же, чорт их бей, свобода!
Кроме
того, в Америке действительно не очень любят вмешиваться в чужие
дела, поэтому
и мистер Борк не сказал лозищанам ничего больше, кроме
того, что покамест мисс Эни может помогать его дочери по хозяйству,
и он ничего не возьмет с нее за помещение.
Но тут открылось вдруг такое обстоятельство, что у лозищан кровь застыла в жилах.
Дело в
том, что бумажка с адресом хранилась у Матвея в кисете с табаком. Да как-то, видно, терлась
и терлась, пока карандаш на ней совсем не истерся. Первое слово видно, что губерния Миннесота, а дальше ни шагу. Осмотрели этот клочок сперва Матвей, потом Дыма, потом позвали девушку, дочь Борка, не догадается ли она потом вмешался новый знакомый Дымы — ирландец, но ничего
и он не вычитал на этой бумажке.
За две недели на море
и за несколько
дней у Борка он уже говорил целые фразы, мог спросить дорогу, мог поторговаться в лавке
и при помощи рук
и разных движений разговаривал с Падди так, что
тот его понимал
и передавал другим его слова…
— Послушай, Матвей, что я тебе скажу. Сидим мы здесь оба без
дела и только тратим кровные деньги. А между
тем, можно бы действительно кое-что заработать.
— Ну что ж, — сказал он, — когда ты такой,
то заработаю один. Все-таки хоть что-нибудь… —
И в
тот же
день он сообщил, что его уже записали…
В один
день Дыма пришел под вечер
и сказал, что сегодня они-таки выбрали нового мэра
и именно
того, кого хотелось Тамани-холлу.
— Много что-то для нашей стороны, — вздохнула барыня. — В мое время такой платы не знали… А здесь, если хочешь получить тридцать,
то поди вот к нему. Он тебе даст тридцать рублей, отдельную комнату
и сколько хочешь свободного времени…
днем…
Между
тем, давно уже не бывало митинга такого многолюдного,
и каждому полисмену, в случае свалки, приходилось бы иметь
дело одному на сто.
Пока все в порядке, — а в порядке все, пока
дело ограничивается словами, хотя бы
и самыми страшными,
и жестами, хотя бы очень драматическими, — до
тех пор полисмены стоят в своих серых шляпах, позволяя себе порой даже знаки одобрения в особенно удачных местах речи.
Мистер Гомперс очень сожалеет о
том, что случилось, но пострадавшими в этом
деле считает себя
и своих друзей, так как митинг оказался сорванным
и право собраний грубо нарушено в их лице.
«
И мы с гордостью предвидим, — прибавил м-р Гомперс с неподражаемой иронией, —
тот день, когда м-ру Робинзону придется еще поднять плату без увеличения рабочего
дня…» Наконец мистер Гомперс сообщил, что он намерен начать процесс перед судьей штата о нарушении неприкосновенности собраний.
— Все это так
и, при других условиях… Повторяю тебе: тянет. А что касается фантазий,
то… во-первых, Самуил, только в этих фантазиях
и жизнь… будущего! А во-вторых, ты сам со своим
делом…
— О, это немного другое
дело, — ответил Дикинсон. — Да, я был каменщиком.
И я поклялся надевать доспехи каменщиков во всех торжественных случаях… Сегодня я был на открытии банка в N. Я был приглашен учредителями. А кто приглашает Дика Дикинсона,
тот приглашает
и его старую рабочую куртку. Им это было известно.
— Но, повторяю, это другое
дело. Я надеваю старое рабочее платье
и лучшие перчатки из Нью-Йорка. Это напоминает мне, чем я был
и чем стал,
то есть чем именно я обязан моим старым доспехам. Это — мое прошлое
и мое настоящее…
Нилова еще не было. Матвей глядел на все происходившее с удивлением
и неудовольствием. Он решил итти навстречу неизбежности, но ему казалось, что
и это делается здесь как-то не по-людски. Он представлял себе это
дело гораздо проще. У человека спрашивают паспорт, паспорта нет. Человека берут,
и полицейский, с книгой подмышкой, ведет его куда следует. А там уж что будет,
то есть как решит начальство.
— Ну, это теперь меня не касается, — отвечал старый господин. — Все это разрешит наука. Все:
и ее,
и вас,
и всех.
Дело, видите ли, в
том, что…
Неточные совпадения
Хлестаков. Право, не знаю. Ведь мой отец упрям
и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я не могу жить без Петербурга. За что ж, в самом
деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь не
те потребности; душа моя жаждет просвещения.
Аммос Федорович. Да, нехорошее
дело заварилось! А я, признаюсь, шел было к вам, Антон Антонович, с
тем чтобы попотчевать вас собачонкою. Родная сестра
тому кобелю, которого вы знаете. Ведь вы слышали, что Чептович с Варховинским затеяли тяжбу,
и теперь мне роскошь: травлю зайцев на землях
и у
того и у другого.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет
и в
то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет
дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое
и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается
и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
— дворянин учится наукам: его хоть
и секут в школе, да за
дело, чтоб он знал полезное. А ты что? — начинаешь плутнями, тебя хозяин бьет за
то, что не умеешь обманывать. Еще мальчишка, «Отче наша» не знаешь, а уж обмериваешь; а как разопрет тебе брюхо да набьешь себе карман, так
и заважничал! Фу-ты, какая невидаль! Оттого, что ты шестнадцать самоваров выдуешь в
день, так оттого
и важничаешь? Да я плевать на твою голову
и на твою важность!
Хлестаков. В самом
деле,
и то правда. (Прячет деньги.)