Неточные совпадения
И мистер Борк пошел дальше. Пошли и наши, скрепя сердцем, потому что столбы кругом дрожали,
улица гудела, вверху лязгало железо о железо, а прямо над головами лозищан по настилке на всех парах летел поезд. Они посмотрели
с разинутыми ртами, как поезд изогнулся в воздухе змеей, повернул за угол, чуть не задевая за окна домов, — и полетел опять по воздуху дальше, то прямо, то извиваясь…
Правду сказать, — все не понравилось Матвею в этой Америке. Дыме тоже не понравилось, и он был очень сердит, когда они шли
с пристани по
улицам. Но Матвей знал, что Дыма — человек легкого характера: сегодня ему кто-нибудь не по душе, а завтра первый приятель. Вот и теперь он уже крутит ус, придумывает слова и посматривает на американца веселым оком. А Матвею было очень грустно.
Борк поднялся
с своего места и вскоре ушел, одевшись, на
улицу.
Матвей ждал Дыму, но Дыма
с ирландцем долго не шел. Матвей сел у окна, глядя, как по
улице снует народ, ползут огромные, как дома, фургоны, летят поезда. На небе, поднявшись над крышами, показалась звезда. Роза, девушка, дочь Борка, покрыла стол в соседней комнате белою скатертью и поставила на нем свечи в чистых подсвечниках и два хлеба прикрыла белыми полотенцами.
Он стоял над столом, покачивался и жужжал свои молитвы
с закрытыми глазами, между тем как в окно рвался шум и грохот
улицы, а из третьей комнаты доносился смех молодого Джона, вернувшегося из своей «коллегии» и рассказывавшего сестре и Аннушке что-то веселое.
— И знаешь, — живо продолжал Дыма, не слушая, — когда я, вдобавок, выменял у еврея на базаре эту одежду…
с небольшой, правда, придачей… то уже на
улице подошел ко мне какой-то господин и заговорил по-английски…
Матвей Лозинский долго лежал в темноте
с открытыми глазами и забылся сном уже перед утром, в тот серый час, когда заснули совсем даже
улицы огромного города.
В этот день наши опять шли по
улицам Нью-Йорка,
с узлами, как и в день приезда.
Если бы поменьше камни, да если бы кое-где из-под камня пробилась мурава, да если бы на середине
улицы сидели ребята
с задранными рубашонками, да если бы кое-где корова, да хоть один домишко, вросший окнами в землю и
с провалившейся крышей, — то, думалось Матвею,
улица походила бы, пожалуй, на нашу.
Матвей остолбенел и провожал взглядом уходившего незнакомца; а на Матвея
с обеих сторон
улицы глядели занавешенные окна домов, похожих друг на друга, как две капли воды.
Матвей попробовал вернуться. Он еще не понимал хорошенько, что такое
с ним случилось, но сердце у него застучало в груди, а потом начало как будто падать.
Улица, на которой он стоял, была точь-в-точь такая, как и та, где был дом старой барыни. Только занавески в окнах были опущены на правой стороне, а тени от домов тянулись на левой. Он прошел квартал, постоял у другого угла, оглянулся, вернулся опять и начал тихо удаляться, все оглядываясь, точно его тянуло к месту или на ногах у него были пудовые гири.
Старая барыня посмотрела на него
с удивлением. Анна, которая успела уже снести свой узел в кухню и, поддернув подол юбки, принималась за мытье пола, покинутого барыней, наскоро оправившись, тоже выбежала к Джону. Все трое стояли на крыльце и смотрели и направо, и налево. Никого не было видно, похожего на Матвея, на тихой
улице.
Матвей остановился на середине
улицы, как барка, которую сорвало
с причала и несет куда-то по течению, и, без надежды найти жилье старой барыни, пошел туда, откуда слышался шум.
Была одна минута, когда, казалось, город дрогнул под влиянием того, что происходило около Central park’а… Уезжавшие вагоны заторопились, встречные остановились в нерешимости, перестали вертеться краны, и люди на постройке перестали ползать взад и вперед… Рабочие смотрели
с любопытством и сочувствием на толпу, опрокинувшую полицию и готовую ринуться через площадь на ближайшие здания и
улицы.
Каждый день выносила сор на
улицу в корзину, откуда его убирали городские мусорщики, и готовила обед для господ и для двух джентльменов, обедавших
с ними.
А поезд летел, и звон, мерный, печальный, оглашал то спящие ущелья, то долины, то
улицы небольших городов, то станции, где рельсы скрещивались, как паутина, где, шумя, как ветер в непогоду, пролетали такие же поезда, по всем направлениям,
с таким же звоном, ровным и печальным.
Прошло не более 8 лет
с тех пор, как были распланированы его
улицы у линии новой железной дороги, и
с тех пор городок жил тихою жизнью американского захолустья.
Однако Джону Келли скоро стало казаться, что у незнакомца не было никаких намерений. Он просто вышел на платформу, без всякого багажа, только
с корзиной в руке, даже, по-видимому, без всякого плана действий и тупо смотрел, как удаляется поезд. Раздался звон, зашипели колеса, поезд пролетел по
улице, мелькнул в полосе электрического света около аптеки, а затем потонул в темноте, и только еще красный фонарик сзади несколько времени посылал прощальный привет из глубины ночи…
А дело
с Анной шло все хуже и хуже… Через два года после начала этого рассказа два человека сошли
с воздушного поезда на углу 4 avenue и пошли по одной из перпендикулярных
улиц, разыскивая дом № 1235. Один из них был высокий блондин
с бородой и голубыми глазами, другой — брюнет, небольшой, но очень юркий,
с бритым подбородком и франтовски подвитыми усами. Последний вбежал на лестницу и хотел позвонить, но высокий товарищ остановил его.
Глаза его
с волнением видели здесь следы прошлого. Вот за углом как будто мелькнула чья-то фигура. Вот она появляется из-за угла, ступая так тяжело, точно на ногах у нее пудовые гири, и человек идет,
с тоской оглядывая незнакомые дома, как две капли воды похожие друг на друга… «Все здесь такое же, — думал про себя Лозинский, — только… нет уже того человека, который блуждал по этой
улице два года назад, а есть другой…»