Неточные совпадения
Определился в наш земский суд секретарем из приказных гражданской палаты молодой человек,
как бы
ни было, губернский секретарь.
Спасибо, тогда
ни у нас и нигде не
было серебряных ложек, а все деревянные: так оно и не больно; тогда загудит в голове,
как будто в пустом котлике.
Если бы маменькина воля
была, они меня не отдали бы
ни в школу к пану Кнышевскому и никуда не отпустили бы меня от себя, потому что им со мною большая утеха
была:
как посадят меня подле себя, так я готов целый день просидеть, не вставая с места, и не проговорить
ни слова; сколько б
ни пожаловали мне чего покушать, я все, без упрямства, молча, уберу и опять молчу.
Маменька
были такие добрые, что тут же мне и сказали:"Не бойся, Трушко, тебя этот цап (козел) не
будет бить, что бы ты
ни делал. Хотя в десять лет этой поганой грамотки не выучил, так не посмеет и пальцем тронуть. Ты же,
как ни придешь из школы, то безжалостному тво ему отцу и мне жалуйся, что тебя крепко в школе били. Отец спроста
будет верить и
будет утешаться твоими муками, а я притворно
буду жалеть о тебе". Так мы и положили условие с маменькою.
Братья уже бойко читали шестопсалмие, а особливо Петруся — что это за разум
был! целый псалом прочтет без запинки, и
ни в одном слове не поймешь его;
как трещотка — тррр! — я же тогда сидел за складами.
Братья оканчивали часословец, а я повторял:"зло, тло, мну, зду", и то не чисто, а с прибавкою таких слов,
каких невозможно
было не только в Киевском букваре, но и
ни в
какой тогдашней книге отыскать…
В то время
был благочестивый в школах обычай — и
как жаль, что в теперешнее время он не существует
ни в высших,
ни в нижних училищах.
Зато
какая свобода в духе,
какая радость на душе чувствуема
была нами до понедельника! В субботу и воскресенье, что бы ученик
ни сделал, его не только родители, но и сам пан Кнышевский не имел права наказать и оставлял до понедельника, и тогда"воздавал с лихвою",
как он сам говорил.
Трепещущий,
как осиновый лист, вошел в хату пан Кнышевский, где уже Петрусь,
как ни в чем не бывало, читал псалтырь бегло и не борзяся, а прочие школяры предстояли. Первое его дело
было поспешно выхватить из зеленого поставца калгановую и другие водки и потом толстым рядном покрыть его, чтобы душа дьячихи, по обещанию своему там присутствующая, не могла видеть деяний его.
Так куда же
было пану Кнышевскому подумать тягаться с батенькою, так уважаемым и чтимым не только всею полковою старшиною, но и самим ясновельможным паном полковником? Где бы и
как он
ни повел дело, все бы дошло до рассудительности пана полковника, который один решал все и всякого рода дела. Мог ли выиграть ничтожный дьячок против батеньки, который
был"пан на всю губу"? И потому он и бросил все дело, униженно прося батеньку, чтобы уже
ни один паныч не ходил к нему в школу.
— Стол вместе с нами всегда, — рассказывали батенька, однако ж вполголоса, потому что сами видели, что проторговались, дорогонько назначили, — стол с нами, кроме банкетов: тогда он обедает с шляхтою; жить в панычевской; для постели войлок и подушка. В зимние вечера одна свеча на три дня. В месяц раз позволение проездиться на таратайке к знакомым священникам, не далее семи верст. С моих плеч черкеска,
какая бы
ни была, и по пяти рублей от хлопца, то
есть пятнадцать рублей в год.
Таким побытом, инспектор наш, домине Галушкинский, ободренный милостивым вниманием батенькиным, пустился преподавать нам свои глубокие познания вдаль и своим особым методом.
Ни я,
ни Петруся,
ни Павлуся не обязаны
были, что называется, учиться чему или выучивать что, а должны
были перенимать все из слов многознающего наставника нашего и сохранять это все, по его выражению,"
как бублики, в узел навязанные, чтобы
ни один не выпав,
был годен к употреблению".
Но я
был маменькиной комплекции: чего мне не хотелось,
ни за что не скажу и не сделаю
ни за
какие миллионы, и хоть самая чистейшая правда, но мне не нравится, то я и не соглашаюсь
ни с кем, чтоб то
была правда.
Утром домине приступил прослушивать уроки панычей до выхода в школы.
Как братья училися и
как вели себя — я рассказывать в особенности не
буду: я знаю себя только. Дошла очередь до моего урока. Я
ни в зуб не знал ничего. И мог ли я что-нибудь выучить из урока, когда он
был по-латыни? Домине же Галушкинский нас не учил буквам и складам латинским, а шагнул вперед по верхам, заставляя затверживать по слуху. Моего же урока даже никто и не прочел для меня, и потому из него я не знал
ни словечка.
— Я пришел с вами, Фекла Зиновьевна, посоветоваться.
Как бы
ни было, вы мне жена, друг, сожительница и советница, законом мне данная, а притом мать своих и моих детей. Что мне с ними делать? присоветуйте, пожалуйте. Закон нас соединил; так когда у меня режут, то у вас должно болеть. Дайте мне совет, а у меня голова кругом ходит,
как будто после приятельской гульни.
Брат Павлусь после отъезда Петруся недолго страдал. Он умер, к огорчению батеньки и маменьки.
Как бы
ни было, а все же их рождение. Батенька решительно полагали, что смерти его причиною домине Галушкинский, рано и преждевременно поведши их на вечерницы; а маменька,
как и всегда, справедливее батеньки заключали, что домине Галушка тем виноват, что часто водил их в это веселое сборище; я же полагаю, что никто смерти его не виною: она случилась сама по себе. Такая, видно, Павлусина
была натура!..
Кажется, и ничего: мало ли случается столкнуться коленом или иначе
как с кем бы то
ни было, и ведь ничего же; подите же, что случилось со мною!..
Быть может, и потому, что
ни одна из любимых мною, даже и Анисья Ивановна, моя законная супруга, так не любила меня,
как незабвенная Тетяся, и из всех любимых мною, коих могу насчитать до тридцати, я
ни с одною так приятно не амурился,
как с Тетясею, оттого и незабвенною.
Я думаю,
ни один сочинитель не напишет так жалко,
как маменька приговаривали; а они же
были неграмотные.
Кроме жалких слов всякого разбора, они еще при всех торжественно говорили, что"
какая бы
ни была моя жизнь за ним и сколько я от него, моего соколика, претерпела, а не нарушала моей супружеской верности
ни однажды.
На такой странный вопрос, конечно, мы отвечали утвердительно, потому что Петрусь писал бегло, четко и чисто — он
был гений во всем — я тоже,
как ни писал, но все же писал и мог мною написанное читать.
Если случится вам где в обществе или наедине с молодою девушкою выбирать пшеницу и ваши пальцы по какому-нибудь случаю сцепятся вместе, то,
как бы та девушка
ни была прелестна, не допускайте плутишку Амура поразить ваше сердце и не поддавайтесь его власти; пренебрегите столкновением ваших составов и не допустите разгореться любовному пламени, иначе постигнет и вас участь подобная моей: она выйдет за другого, а вам останется одно воспоминание…
Хозяин выставил на меня глаза свои и сказал:"Бог с вами, панычу! Не одурели ли вы немного? У меня только и
есть, что единоутробный сын Ефим, а дочерью не благословлен и по сей день
ни за что не имею.
Как же за мужской пол выдать такой же мужской пол? Образумьтесь!"
Верьте или не верьте,
как хотите; но я и на этих и на других похоронах, на свадьбах, крестинах и других съездах (а, признаться, на похоронам всегда
было веселее и удобнее влюбляться) сколько влюблялся, сколько сватался —
ни одна не согласилась итти за меня. Беда, да и полно!
Пошел Кузьма, спрашивал всех встречающихся, наведывался по дворам нет Ивана Ивановича. Вся беда от того произошла, что я забыл то место, где его дом, и
как его фамилия, а записку в сердцах изорвал. Обходил Кузьма несколько улиц;
есть домы, и не одного Ивана Ивановича, так все такие Иваны Ивановичи, что не знают
ни одного Ивана Афанасьевича. Что тут делать? А уже ночь на дворе.
В письме своем ко мне (конечно, она давно ожидала меня, потому что письмо
было все истерто и довольно засалено) она описывала, что в ней течет кровь высокоблагородная; что один злодей лишил ее всего; что она имеет теперь человека, который, несмотря
ни на что, хочет взять ее, но она не имеет ничего, просит меня,
как особу, известную моими благотворениями во всех концах вселенной (каково? вселенная знает обо мне!), пособить ей, снабдив приданым…
Оставя все, я сел негляже
ни на что и, по совету вчерашнего приятеля, советовавшего мне ничем не заниматься и ничего не слушать, кроме актерщиков, я так и сделал.
Как ни ревела музыка,
как ни наяривал на преужасном басе какой-то проказник, я и не смотрел на них, и хоть смешно
было, мочи нет, глядеть на этого урода-баса, и
как проказник в рукавице подзадоривал его реветь, но я отворотился от него в другую сторону и сохранил свою пассию.
Видите ли, я сперва думал, что это идет по натуре, то
есть настояще, да так и принимал, и потужил немного,
как Дидона в огонь бросилась. Ну, думаю, пропала душа, чорту баран! АН не тут-то
было!
Как кончился пятый театр, тут и закричали: Дидону, Дидону! чтоб, дескать, вышла напоказ — цела ли, не обгорела ли? Она и выйди,
как ни в чем не бывало, и уборка не измята.
Эта книжечка, какова
ни есть, попадись в руки моему Горбу-Маявецкому. Прочитал и узнал меня живьем. Принялся отыскивать; отыскал петербургский Лондон, а меня нет, я любуюсь актерщицами. Он Кузьму за мною: призови, дескать, его ко мне. Кузьма отыскал театр, да и вошел в него.
Как же уже последний театр
был, и на исходе, то никто его и не остановил. Войдя, увидел кучу народу, а в лесу барышни гуляют; он и подумал, что и я там где с ними загулялся. Вот и стал по-своему вызывать.
Хотя беспристрастно сказать, страстишка велика
была,
как бы
ни жениться, да жениться; но я помнил все, чем обязан
был роду своему.
Вот он, с первого слова, дает мне целый этаж, да еще верхний, парадный, отлично изукрашенный, и дает с тем, что каждый из нас
есть полный хозяин своего этажа (Петрусь оставил за собою нижний, а мне,
как будущему женатому, парадный), и имеет полное право, по своему вкусу, переделывать, ломать и переменять, не спрашивая один у другого
ни совета,
ни согласия.
благополучия, многочадия и всего, всего со всею щедростью желаемого, мы приступили обдаривать новых моих родственников. Но
как ни заботились, чтобы каждому
было приличное и соразмерно степени родства, но не предусмотрели всего и навлекли неприятности.
Ночи мы проводили покойно, то
есть со стороны брата Петруся не
было ни трубления в рога и никакого шума,
как он и обещал; но все же не пришел познакомиться с своею любезнейшею невесткою,
как долг от него требовал, по респекту к прекрасному полу. Правда, ведь он не
был в Санкт-Петербурге,
как, например, хоть бы и я.
Как сказал он эти слова, у меня дух замер. Точно так. По разделу, при предводителе, сделанному, так точно
было постановлено. Теперь я всесемейно пропал в этом ужасном доме, откуда
ни нам сойти,
ни к нам никому притти не можно. А темперамент Петрусин мне совершенно
был известен; он
ни за что не сжалится над нами, что бы тут с нами не случилось.
Анисья Ивановна моя — несмотря
ни на что, все-таки «моя» — так она-то хитро поступила, несмотря на то, что в Санкт-Петербурге не
была. Ей очень прискорбно
было видеть сыновей наших женившихся; а
как пошли у них дети, так тут истерика чуть и не задушила ее."
Как, дескать, я позволю, чтобы у меня
были внуки?., неужели я допущу, чтобы меня считали старухою? Я умру от истерики, когда услышу, что меня станут величать бабушкою!"
Другое он говорил:"к чему служить в
какой бы то
ни было службе? Мало ли в России этих баранов-мужиков? Ну, пусть несут свои головы на смерть, пусть роются в бумагах и обливаются чернилами. Но наследникам богатых имений это предосудительно!
Как ставить себя на одной доске с простолюдином, с ничтожным от бедности дворянином? Ему предстоят высшие чины, значительные должности. Несведущ
будет в делах? возьми бедного, знающего все, плати ему деньги, а сам получай награды без всякого беспокойства".
Еще мусье говорит:"уважение к заслугам, чинам, достоинствам, а в особенности к старости — вздор,
ни с чем не сообразно, не должно
быть терпимо даже. Каждый должен себя ценить выше всего и смотреть на всех
как на нечто, могущее
быть только терпимо. Старики же? фи! они не должны требовать никакого к себе внимания. Ведь они старики: а что старо, то негодно к употреблению. Глупое правило у русских: уважать родителей
есть также вздор. И что это родители? — те же старики!.."