Неточные совпадения
На тарелке явственно обозначилось нечто лимонно-кислое. Милый — ему показался обидным отдаленный намек на то, что у него может
быть фантазия… Впрочем, что же: неделю назад, вероятно, я бы тоже обиделся. А теперь — теперь нет: потому что я знаю, что это у меня
есть, — что я болен. И знаю еще —
не хочется выздороветь. Вот
не хочется, и все. По стеклянным ступеням мы поднялись наверх. Все — под нами внизу — как на ладони…
Я вылез из люка на палубу и остановился:
не знаю, куда теперь,
не знаю, зачем пришел сюда. Посмотрел вверх. Там тускло подымалось измученное полднем солнце. Внизу —
был «Интеграл», серо-стеклянный, неживой. Розовая кровь вытекла, мне ясно, что все это — только моя
фантазия, что все осталось по-прежнему, и в то же время ясно…
Не имею представления, как долго я
был мертв, скорее всего 5 — 10 секунд, но только через некоторое время я воскрес, открыл глаза: темно и чувствую — вниз, вниз… Протянул руку — ухватился — царапнула шершавая, быстро убегающая стенка, на пальце кровь, ясно — все это
не игра моей больной
фантазии. Но что же, что?
«Идеал не высоконький!» — сказал сам себе Бегушев и в то же время решил в своих мыслях, что у Домны Осиповны ни на копейку
не было фантазии и что она, по теории Бенеке [Бенеке Фридрих Эдуард (1798–1854) — немецкий философ.], могла идти только до той черты, до которой способен достигать ум, а что за этой линией было, — для нее ничего не существовало.
Неточные совпадения
То же самое он видел и в социалистических книгах: или это
были прекрасные
фантазии, но неприложимые, которыми он увлекался, еще
бывши студентом, — или поправки, починки того положения дела, в которое поставлена
была Европа и с которым земледельческое дело в России
не имело ничего общего.
От природы
была она характера смешливого, веселого и миролюбивого, но от беспрерывных несчастий и неудач она до того яростно стала желать и требовать, чтобы все жили в мире и радости и
не смели жить иначе, что самый легкий диссонанс в жизни, самая малейшая неудача стали приводить ее тотчас же чуть
не в исступление, и она в один миг, после самых ярких надежд и
фантазий, начинала клясть судьбу, рвать и метать все, что ни попадало под руку, и колотиться головой об стену.
— Ну так что ж, ну и на разврат! Дался им разврат. Да люблю, по крайней мере, прямой вопрос. В этом разврате по крайней мере,
есть нечто постоянное, основанное даже на природе и
не подверженное
фантазии, нечто всегдашним разожженным угольком в крови пребывающее, вечно поджигающее, которое и долго еще, и с летами, может
быть,
не так скоро зальешь. Согласитесь сами, разве
не занятие в своем роде?
— Без
фантазии — нельзя,
не проживешь.
Не устроишь жизнь. О неустройстве жизни говорили тысячи лет, говорят все больше, но — ничего твердо установленного нет, кроме того, что жизнь — бессмысленна. Бессмысленна, брат. Это всякий умный человек знает. Может
быть, это люди исключительно, уродливо умные, вот как — ты…
— Только, наверное, отвергнете, оттолкнете вы меня, потому что я — человек сомнительный, слабого характера и с
фантазией, а при слабом характере
фантазия — отрава и яд, как вы знаете. Нет, погодите, — попросил он, хотя Самгин ни словом, ни жестом
не мешал ему говорить. — Я давно хотел сказать вам, — все
не решался, а вот на днях
был в театре, на модной этой пиесе, где показаны заслуженно несчастные люди и бормочут черт знает что, а между ними утешительный старичок врет направо, налево…