Тут странно — в голове у меня как пустая,
белая страница: как я туда шел, как ждал (знаю, что ждал) — ничего не помню, ни одного звука, ни одного лица, ни одного жеста. Как будто были перерезаны все провода между мною и миром.
Кровь плеснула мне в голову, в щеки — опять
белая страница: только в висках — пульс, и вверху гулкий голос, но ни одного слова. Лишь когда он замолк, я очнулся, я увидел: рука двинулась стопудово — медленно поползла — на меня уставился палец.
Тут — снова пустая,
белая страница. Помню только: ноги. Не люди, а именно — ноги: нестройно топающие, откуда-то сверху падающие на мостовую сотни ног, тяжелый дождь ног. И какая-то веселая, озорная песня, и крик — должно быть, мне: «Эй! Эй! Сюда, к нам!»
Неточные совпадения
То есть как это незачем? И что это за странная манера — считать меня только чьей-то тенью. А может быть, сами вы все — мои тени. Разве я не населил вами эти
страницы — еще недавно четырехугольные
белые пустыни. Без меня разве бы увидели вас все те, кого я поведу за собой по узким тропинкам строк?
«Но ведь не я же — не я! Я же об этом ни с кем, никому, кроме этих
белых, немых
страниц…»
Во всем, что называется убеждением, он представлял
белую страницу, но в умственном отношении это была машина для выделки софизмов, наподобие специальных машин для шитья или вязанья чулок.
Через полчаса дядя кончил свою работу и отделал альбом на славу: все имена и фамилии русских были зачеркнуты старательно, широко, крепко, неопрятно — и написаны по-русски, а сверх того на первой
белой странице явились следующие стихи:
Вдруг Аркадий с ужасом заметил, что Вася водит по бумаге сухим пером, перевертывает совсем
белые страницы и спешит, спешит наполнить бумагу, как будто он делает отличнейшим и успешнейшим образом дело!
По некоторым, довольно уважительным, причинам я не могу ничего рассказать о
белых страницах, которые вы также угадали за моим кожаным переплетом, но на одной из них было начертано: смерть — уход.
Неточные совпадения
На этот раз ему удалось добраться почти к руке девушки, державшей угол
страницы; здесь он застрял на слове «смотри», с сомнением остановился, ожидая нового шквала, и действительно едва избег неприятности, так как Ассоль уже воскликнула: «Опять жучишка… дурак!..» — и хотела решительно сдуть гостя в траву, но вдруг случайный переход взгляда от одной крыши к другой открыл ей на синей морской щели уличного пространства
белый корабль с алыми парусами.
«Странный этот лекарь!» — повторила она про себя. Она потянулась, улыбнулась, закинула руки за голову, потом пробежала глазами
страницы две глупого французского романа, выронила книжку — и заснула, вся чистая и холодная, в чистом и душистом
белье.
В ярких огнях шумно ликовали подпившие люди. Хмельной и почти горячий воздух, наполненный вкусными запахами, в минуту согрел Клима и усилил его аппетит. Но свободных столов не было, фигуры женщин и мужчин наполняли зал, как шрифт измятую
страницу газеты. Самгин уже хотел уйти, но к нему, точно на коньках, подбежал
белый официант и ласково пригласил:
Помню, мне еще пришло однажды в голову, что старик и собака как-нибудь выкарабкались из какой-нибудь
страницы Гофмана, иллюстрированного Гаварни, и разгуливают по
белому свету в виде ходячих афишек к изданью. Я перешел через улицу и вошел вслед за стариком в кондитерскую.
Когда старик поднимает голову — на
страницы тетради ложится тёмное, круглое пятно, он гладит его пухлой ладонью отёкшей руки и, прислушиваясь к неровному биению усталого сердца, прищуренными глазами смотрит на
белые изразцы печи в ногах кровати и на большой, во всю стену, шкаф, тесно набитый чёрными книгами.