Неточные совпадения
— Здравствуй, Рославлев! — сказал, подойдя к нему, видной молодой человек в однобортном гороховом сюртуке, с румяным лицом и голубыми, исполненными веселости глазами, —
Что ты
так задумался?
— Ну, ну!.. захандрил! Полно, братец, пойдем!.. Вон, кажется, опять она… Точно
так!.. видишь ли вот этот лиловый капотец?.. Ax, mon cher [мой дорогой (франц.).], как хороша!.. прелесть!..
Что за глаза!.. Какая-то приезжая из Москвы… А ножка, ножка!.. Да пойдем скорее.
—
Так что ж, сударь?.. Не прикажете ли мне, потому
что я несколькими годами вас старее, не сметь любоваться ничем прекрасным?
— И смотреть
таким же сентябрем, как ты? Нет, душенька, спасибо!.. У меня вовсе нет охоты сидеть повесив нос, когда я чувствую,
что могу еще быть веселым и счастливым…
—
Так ты находишь,
что я в самом деле переменился?
—
Так о
чем же ты грустишь?
А признаюсь, мне почти досадно,
что дело обойдется без ссоры. L'homme du Destin [Избранник судьбы (франц.).] и его великая нация
так зазнались,
что способа нет.
Представь себе,
что и у нас
так же отберут ложки — для того, чтоб мы ошибкою не положили их в карман.
—
Так, батюшка! — перервал толстый господин, —
что правда, то правда! Там подают пять блюд, а берут только по семидесяти пяти копеек с человека. Так-с! Но позвольте доложить: блюда блюдам розь. Конечно, пять блюд — больше четырех; да не в счете дело: блюдца-то, сударь, там больно незатейливые.
Что за краснобай!.. как начнет рассказывать,
так есть
что послушать: гусли да и только!
— Говорят
так, а впрочем, не наше дело. Слух также идет,
что будто б нас… то есть их побили под Бухарестом. Тысяч тридцать наших легло.
— Видно
что так. Ведь нашего войска и сорока тысяч там не было.
— И, сударь! Румянцев, Суворов — все едино: не тот,
так другой; дело в том,
что тогда умели бить и турок и поляков. Конечно, мы и теперь пожаловаться не можем, — у нас есть и генералы и генерал-аншефы… гм, гм!.. Впрочем, и то сказать, нынешние турки не прежние —
что грех таить! Учители-то у них хороши! — примолвил рассказчик, взглянув значительно на французского учителя, который улыбнулся и гордо поправил свой галстук.
— Говорят, — продолжал Степан Кондратьевич, —
что у турецкого султана вся гвардия набрана из французов,
так дивиться нечему, если нас… то есть если мы теряем много людей.
— Англия! — вскричал француз. — Да
что такое Англия? И можно ли назвать европейским государством этот ничтожный остров, населенный торгашами? Этот христианской Алжир, который скоро не будет иметь никакого сообщения с Европою. Нет, милостивый государь! Англия не в Европе: она в Азии; но и там владычество ее скоро прекратится. Индия ждет своего освободителя, и при первом появлении французских орлов на берегах Гангеса раздастся крик свободы на всем Индийском полуострове.
— Помилуйте! да
что такое народ?
Так что ж, сударь! не прикажете ли за это вызывать на дуель каждого парижского лоскутника, который из насущного хлеба пишет и печатает свои бредни?
Так спросите об этом у голландцев, у всего Рейнского союза; поезжайте в Швейцарию, в Италию; взгляните на утесистые, непроходимые горы, некогда отчаяние несчастных путешественников, а теперь прорезанные широкими дорогами, по которым вы можете, княгиня, прогуливаться в своем ландо [четырехместной карете (франц.)] спокойнее,
чем по Невскому проспекту; спросите в Террачине и Неаполе: куда девались бесчисленные шайки бандитов, от которых не было проезда в южной Италии; сравните нынешнее просвещение Европы с прежними предрассудками и невежеством, и после этого не понимайте, если хотите, какие бесчисленные выгоды влечет за собою присутствие этого гения, колоссального, как мир, и неизбежного, как судьба.
Что такое ваша Казанская?
— Жаль только,
что вы ошибаетесь в одном: выключая некоторых заносчивых патриотов, все русские любят нас точно
так же, как любили прежде.
— Не беспокойся! — перервал князь Радугин, садясь на диван. — Я заехал к тебе на минуту, рассказать одну презабавную историю, и очень рад,
что застал у тебя этих господ.
Так и быть!.. Дурно ли, хорошо ли, а расскажу этот анекдот по-французски: пускай и они посмеются вместе со мною… Ecoutez, messieurs! [Послушайте, господа! (франц.)] — примолвил Радугин по-французски. — Хотите ли, я вам расскажу презабавную новость?
— А
что всего любопытнее, — продолжал Радугин, —
так это то,
что, по рассказам, громче всех кричали: «Ай да молодец! спасибо ему!» — как вы думаете, кто? Мужики? Нет, сударь! порядочные и очень порядочные люди!
— Тогда я носил мундир, mon cher! А теперь во фраке хочу посибаритничать. Однако ж знаешь ли, мой друг? Хоть я не очень скучаю теперешним моим положением, а все-таки мне было веселее, когда я служил. Почему знать? Может быть, скоро понадобятся офицеры; стоит нам поссориться с французами… Признаюсь, люблю я этот милый веселый народ;
что и говорить, славная нация! А как подумаешь,
так надобно с ними порезаться: зазнались, разбойники! Послушай, Вольдемар: если у нас будет война, я пойду опять в гусары.
— Давай руку!
Что в самом деле! служить,
так служить вместе; а когда кампания кончится и мы опять поладим с французами,
так знаешь ли
что?.. Качнем в Париж! То-то бы пожили и повеселились! Эх, милый!
что ни говори, а ведь у нас, право, скучно!
— Да полно, mon cher!
что за патриотизм, когда дело идет о веселье? Я не менее твоего люблю наше отечество и готов за него драться до последней капли крови, а если заберет зевота,
так прошу не погневаться, не останусь ни в Москве, ни в Петербурге, а махну прямехонько в Париж, и даже с условием: не просыпаться ни раза дорогою, а особливо проезжая через ученую Германию.
Вот я —
так вольный казак:
что хочу, то и делаю.
Однако ж послушай, Вольдемар: если уж мы об этом заговорили,
так расскажи-ка мне: как ты влюбился и
что такое эта проклятая любовь, от которой умные люди сходят с ума, а дураки иногда становятся умнее?
Если б ты любил когда-нибудь, если б ты знал,
что такое мой друг! в устах обожаемой женщины, если б ты мог понять, какой мир блаженства заключают в себе эти два простые слова…
— Тьфу, черт возьми! — перервал Зарецкой, —
так этот-то бред называется любовью? Ну! подлинно есть от
чего сойти с ума! Мой друг! Да как же прикажешь ей тебя называть? Мусью Рославлев,
что ль?
—
Так, mon cher!
так! Но теперь ты у ног ее; теперь, нет сомнения, и твой образ облекают в одежду неземную; а как потом ты облечешься сам в халат да закуришь трубку… Ох, милый!
что ни говори, а муж — плохой идеал!
— Конечно, мой друг! тебе все-таки приличнее быть ее мужем,
чем всякому другому; ты бледен, задумчив, в глазах твоих есть также что-то туманное, неземное. Вот я, с моей румяной и веселой рожей, вовсе бы для нее не годился. Но, кажется, за нами пришли?
Что? Завтрак готов?
Не трудно было отгадать, для
чего эти господа приехали
так рано в зверинец.
— За
что мы деремся?.. — перервал офицер. — Да
так, мне надоела физиономия вашего приятеля. Отмеривай пять шагов, — продолжал он, обращаясь к кавалеристу, — Не угодно ли и вам потрудиться?
— В самом деле! — вскричал кавалерист, —
что за болтовня! Драться
так драться. Вот твое место, братец. Смотри целься хорошенько; да не торопись стрелять.
Вы
так же их ненавидите, как я, и, может быть, скоро придет время,
что и для вас будет наслажденьем зарезать из своих рук хотя одного француза.
—
Что ты, брат Андрюха,
так насупился? — спросил один ямщик, в сером армяке, молодого детину в синем кафтане и красном кушаке, — аль жена побила?
— Ой ли!
так тебя, брат, поколотили! Уж не почтальон ли,
что ты вчера возил?
— Вестимо. Вот нынче ночью я повез на тройке, в Подсолнечное, какого-то барина; не успел еще за околицу выехать, а он и ну понукать;
так, знашь ты, кричма и кричит, как за язык повешенный. Пошел, да пошел! «Как-ста не
так, — подумал я про себя, — вишь, какой прыткой! Нет, барин, погоди! Животы-та не твои, как их поморишь,
так и почты не на
чем справлять будет». Он ну кричать громче, а я ну ехать тише!
— Да, слышь ты, глупая голова! Ведь за морем извозчики и все
так делают; мне уж третьего дня об этом порассказали. Ну, вот мы отъехали этак верст пяток с небольшим, как вдруг — батюшки светы! мой седок как подымется да учнет ругаться: я, дескать, на тебя, разбойника, смотрителю пожалуюсь. «Эк-ста
чем угрозил! — сказал я. — Нет, барин, смотрителем нас не испугаешь». Я ему, ребята, на прошлой неделе снес гуся да полсотни яиц.
— «Ой ли? — сказал я, — да к нам-та зачем?» — «Затем, брат,
что он хочет, чтоб и у вас мужичкам было
такое же льготное и привольное житье, как у нас.
— Ну да! А ты, Андрей, с дуру-та уши и развесил. Бонапарт? Да знаете ли, православные, кто
такой этот Бонапарт! Иль никто из вас не помнит,
что о нем по всем церквам читали? Ведь он антихрист!
Ба,ба, ба! да за
что так!
Тяжко, ребята, и тогда было —
такой был по всей святой Руси погром,
что и боже упаси!
И Пугач также прельщал народ, да умней был этого Бонапарта: назвался государем Петром Федоровичем —
так не диво,
что перемутил всех православных; а этот
что за выскочка?
—
Что, брат, — отвечал Андрей, почесывая в голове, — оно бы и
так, да, слышь ты, он баил,
что исправников не будет и бары-то не станут над нами ломаться.
— А овес по два рубля четверть? Вот то-то и есть, ребята, вы заритесь на большие прогоны, а поспрошайте-ка,
чего стоят за морем кормы? Как рублей по тридцати четверть,
так и прогоны не взмилятся! Нет, Федотушка! где дорого берут, там дорого и платят!
— Вестимо,
так, — сказал извозчик в армяке. — Да вот
что, дядя Савельич, кабы поборов-та с нас не было?
— Эх, Ваня, Ваня! Да есть ли земля, где б поборов не было?
Что вы верите этим нехристям; теперь-то они
так говорят, а дай Бонапарту до нас добраться,
так последнюю рубаху стащит; да еще заберет всех молодых парней и ушлет их за тридевять земель в тридесятое государство.
— Довольно, да не совсем. Вот
что, ребятушки, мне рассказывал один проезжий: этот Бонапарт воюет со всеми народами; у него
что год, то набор. Своих-то всех перехватал в некруты,
так и набирает где попало.
Мы держимся старины: взял прогоны, выпил на гривнягу, да и будет; а ты
так нет, как барин — норовишь все в трактир: давай чаю, заморской водки, того-сего, всякой лихой болести; а там хвать, хвать, ан и сенца не на
что купить.
Неточные совпадения
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и были какие взятки, то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья.
Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек, то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это
такой народ,
что на жизнь мою готовы покуситься.
Осип. Да
что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть и большая честь вам, да все, знаете, лучше уехать скорее: ведь вас, право, за кого-то другого приняли… И батюшка будет гневаться,
что так замешкались.
Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь дали.
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не
такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире не едал
такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)
Что это за жаркое? Это не жаркое.
Хлестаков. Нет, на коленях, непременно на коленях! Я хочу знать,
что такое мне суждено: жизнь или смерть.
Лука Лукич. Не могу, не могу, господа. Я, признаюсь,
так воспитан,
что, заговори со мною одним чином кто-нибудь повыше, у меня просто и души нет и язык как в грязь завязнул. Нет, господа, увольте, право, увольте!