Неточные совпадения
— Тогда я носил мундир, mon cher! А теперь во фраке хочу посибаритничать. Однако ж
знаешь ли, мой друг? Хоть я не очень скучаю теперешним моим положением, а все-таки мне было веселее, когда я служил. Почему
знать? Может быть, скоро понадобятся
офицеры; стоит нам поссориться с французами… Признаюсь, люблю я этот милый веселый народ; что и говорить, славная нация! А как подумаешь, так надобно с ними порезаться: зазнались, разбойники! Послушай, Вольдемар: если у нас будет война, я пойду опять в гусары.
Двое были ему совершенно незнакомы; а в остальных он тотчас
узнал молчаливого
офицера и француза, с которым обедал накануне в рублевом трактире.
Зарецкой с своим эскадроном принял направо, а Рославлев пустился прямо через плотину, вдоль которой свистели неприятельские пули. Подъехав к мельнице, он с удивлением увидел, что между ею и мучным амбаром, построенным также на плотине, прижавшись к стенке, стоял какой-то кавалерийской
офицер на вороной лошади. Удивление его исчезло, когда он
узнал в этом храбром воине князя Блесткина.
Рославлев тотчас
узнал в сем незнакомце молчаливого
офицера, с которым месяца три тому назад готов был стреляться в зверинце Царского Села; но теперь Рославлев с радостию протянул ему руку: он вполне разделял с ним всю ненависть его к французам.
— Не
знаю, что вперед, а теперь это самое лучшее средство поровнять наши силы. Да вот, например, у меня всего сотни две молодцов; а если б вы
знали, сколько они передушили французов; до сих пор уж человек по десяти на брата досталось. Правда, народ-то у меня славный! — прибавил артиллерийской
офицер с ужасной улыбкою, — всё ребята беспардонные; сантиментальных нет!
— Я вышел сегодня из Перервы, а куда иду, еще сам не
знаю. Вот изволите видеть, господин
офицер: меня забирает охота подраться также с французами.
— Не
знаю, возвышает ли это душу, — перервал с улыбкою артиллерийской
офицер, — но на всякой случай я уверен, что это поунизит гордость всемирных победителей и, что всего лучше, заставит русских ненавидеть французов еще более. Посмотрите, как народ примется их душить! Они, дескать, злодеи, сожгли матушку Москву! А правда ли это или нет, какое нам до этого дело! Лишь только бы их резали.
— Вы еще очень молоды, господии адъютант, — перервал хладнокровно полковник, — и вряд ли можете
знать лучше меня, что прилично
офицеру.
— Сезёмова? Не
знаю, господин
офицер; но если вам угодно немного подождать, папенька скоро придет: он, верно,
знает.
— Вот господин
офицер, который отыскивал вашу квартиру, — сказал немец, обращаясь к своему постояльцу. — Он не
знал, что вы переехали жить в мой дом.
— Да, сударь! — продолжал Рено, — французской
офицер должен
знать службу и не станет вызывать на дуель капитана жандармов, который обязан предупреждать все подобные случаи.
— Ах, это вы, граф!.. — вскричал Зарецкой,
узнав тотчас в
офицере полковника Сеникура. — Как я рад, что вас вижу! Сделайте милость, уверьте господина Рено, что я точно французской капитан Данвиль.
— Очень хорошо. Вы храбрый и благородный
офицер — я верю вашему честному слову; но
знаете ли, что, несмотря на это, вас должно, по всем военным законам, расстрелять как шпиона.
— Извините! Я
знаю теперь, что ваш друг
офицер, следовательно военнопленный и не может выехать из Москвы.
— Но
знаете ли, полковник, кто этот пленный
офицер?
— Мы, Пахомыч, — сказал рыжий мужик, — захватили одного живьем. Кто его
знает? баит по-нашему и стоит в том, что он православный. Он наговорил нам с три короба: вишь, ушел из Москвы, и русской-то он
офицер, и вовсе не якшается с нашими злодеями, и то и се, и дьявол его
знает! Да все лжет, проклятый! не верьте; он притоманный француз.
— Но почему ты
знаешь, что этот
офицер французской?
— Почему
знаю? Вот еще что! Нет, господин церковник! мы получше твоего
знаем французские-то мундиры: под Устерлицем я на них насмотрелся. Да и станет ли русской
офицер петь французские песни? А он так горло и драл.
У мирской избы сидел на скамье начальник отряда и некоторые из его
офицеров. Кругом толпился народ, а подле самой скамьи стояли сержант и семинарист.
Узнав в бледном молодом человеке, который в изорванной фризовой шинели походил более на нищего, чем на русского
офицера, старинного своего знакомца, начальник отряда обнял по-дружески Рославлева и, пожимая ему руку, не мог удержаться от невольного восклицания...
Эй, Жигулин!
узнай сейчас, кто обобрал пленного кирасирского
офицера?
— Извольте, сударь молчать! Или вы думаете, что ротный командир хуже вас
знает, что Демин унтер-офицер исправный и в деле молодец?.. Но такая непростительная оплошность… Прикажите фельдфебелю нарядить его дежурить по роте без очереди на две недели; а так как вы, господин подпоручик, отвечаете за вашу команду, то если в другой раз случится подобное происшествие…
— Да что ты, Мильсан, веришь русским? — вскричал молодой кавалерист, — ведь теперь за них мороз не станет драться; а бедные немцы так привыкли от нас бегать, что им в голову не придет порядком схватиться — и с кем же?.. с самим императором! Русские нарочно выдумали это известие, чтоб мы скорей сдались, Ils sont malins ces barbares! [Они хитры, эти варвары! (франц.)] Не правда ли, господин Папилью? — продолжал он, относясь к толстому
офицеру. — Вы часто бываете у Раппа и должны
знать лучше нашего…
— А
знаете ли, — сказал толстый
офицер, — что этот храбрец очень подозрителен?
Кроме одного здешнего купца Сандерса, никто его не
знает, и генерал Рапп стал было сомневаться, точно ли он итальянской купец; но когда его привели при мне к генералу, то все ответы его были так ясны, так положительны; он стал говорить с одним итальянским
офицером таким чистым флорентийским наречием, описал ему с такою подробностию свой дом и родственные свои связи, что добрый Рапп решился было выпустить его из-под ареста; но генерал Дерикур пошептал ему что-то на ухо, и купца отвели опять в тюрьму.
— Однако ж дадите! — вскричал гусар, и глаза его засверкали. —
Знаете ли вы, господин жандарм, что этот
офицер мой пленник? я вырвал его из средины русского войска; он принадлежит мне; он моя собственность, и никто в целом мире не волен располагать им без моего согласия.
— Так пусть же оно докажет мне, что вы виноваты. Вы живете со мною, я
знаю вас. Вы не станете употреблять этого низкого средства, чтоб беспокоить умы французских солдат; вы
офицер, а не шпион, и я решительно хочу
знать: в чем вас обвиняют?
— Хорошо, господа, хорошо! — сказал он, наконец, — пускай срамят этой несправедливостью имя французских солдат. Бросить в тюрьму по одному подозрению беззащитного пленника, — quelle indignité [какая гнусность! (франц.)]. Хорошо, возьмите его, а я сейчас поеду к Раппу: он не жандармской
офицер и понимает, что такое честь. Прощайте, Рославлев! Мы скоро увидимся. Извините меня! Если б я
знал, что с вами будут поступать таким гнусным образом, то велел бы вас приколоть, а не взял бы в плен. До свиданья!
Рославлев сделал шаг вперед, хотел что-то сказать, но слова замерли на устах его: он
узнал в итальянском купце артиллерийского
офицера, с которым готов был некогда стреляться в Царскосельском зверинце.
Не
знаю, долго ли это продолжалось; одно только я не забыла: я помню, что гусарской
офицер, приятель Адольфа, выхватил меня из кареты, посадил перед собою на лошадь и вместе со мною кинулся в реку.
Я помню, что очутилась опять подле французских солдат; не
знаю, как это сделалось… помню только, что я просилась опять в город, что меня не пускали, что кто-то сказал подле меня, что я русская, что Дольчини был тут же вместе с французскими
офицерами; он уговорил их пропустить меня; привел сюда, и если я еще не умерла с голода, то за это обязана ему… да, мой друг! я просила милостину для моего сына, а он умер…
Неточные совпадения
Ни помощник градоначальника, ни неустрашимый штаб-офицер — никто ничего не
знал об интригах Козыря, так что, когда приехал в Глупов подлинный градоначальник, Двоекуров, и началась разборка"оного нелепого и смеха достойного глуповского смятения", то за Семеном Козырем не только не было найдено ни малейшей вины, но, напротив того, оказалось, что это"подлинно достойнейший и благопоспешительнейший к подавлению революции гражданин".
Вронский взял письмо и записку брата. Это было то самое, что он ожидал, — письмо от матери с упреками за то, что он не приезжал, и записка от брата, в которой говорилось, что нужно переговорить. Вронский
знал, что это всё о том же. «Что им за делo!» подумал Вронский и, смяв письма, сунул их между пуговиц сюртука, чтобы внимательно прочесть дорогой. В сенях избы ему встретились два
офицера: один их, а другой другого полка.
Те же, как всегда, были по ложам какие-то дамы с какими-то
офицерами в задах лож; те же, Бог
знает кто, разноцветные женщины, и мундиры, и сюртуки; та же грязная толпа в райке, и во всей этой толпе, в ложах и в первых рядах, были человек сорок настоящих мужчин и женщин. И на эти оазисы Вронский тотчас обратил внимание и с ними тотчас же вошел в сношение.
Народ, доктор и фельдшер,
офицеры его полка, бежали к нему. К своему несчастию, он чувствовал, что был цел и невредим. Лошадь сломала себе спину, и решено было ее пристрелить. Вронский не мог отвечать на вопросы, не мог говорить ни с кем. Он повернулся и, не подняв соскочившей с головы фуражки, пошел прочь от гипподрома, сам не
зная куда. Он чувствовал себя несчастным. В первый раз в жизни он испытал самое тяжелое несчастие, несчастие неисправимое и такое, в котором виною сам.
«
Знаешь, что случилось?» — сказали мне в один голос три
офицера, пришедшие за мною; они были бледны как смерть.