Неточные совпадения
Должно
полагать, что родители мои были хорошие люди, но оставили
меня сиротой еще в детстве, и вырос
я в доме Николая Сергеича Ихменева, мелкопоместного помещика, который принял
меня из жалости.
Ну,
положим, хоть и писатель; а
я вот что хотел сказать: камергером, конечно, не сделают за то, что роман сочинил; об этом и думать нечего; а все-таки можно в люди пройти; ну сделаться каким-нибудь там атташе.
Ты,
положим, талант, даже замечательный талант… ну, не гений, как об тебе там сперва прокричали, а так, просто талант (
я еще вот сегодня читал на тебя эту критику в «Трутне»; слишком уж там тебя худо третируют: ну да ведь это что ж за газета!).
Она несла в руках свою шляпку и, войдя,
положила ее на фортепиано; потом подошла ко
мне и молча протянула
мне руку. Губы ее слегка пошевелились; она как будто хотела
мне что-то сказать, какое-то приветствие, но ничего не сказала.
Ведь он все узнал, все последние известия об ней знает;
я наверное
полагаю, что знает, а откуда ему вести приходят, не придумаю.
— Нет, Ваня, — прибавила она,
положив мне обе руки на плечи и грустно улыбаясь, — нет, голубчик; это всегдашний твой разговор, но… не говори лучше об этом.
Положим, он встретил бы
меня теперь как отец, горячо и ласково, но семя вражды останется.
Я,
положим, скажу, и скажу правду, из глубины сердца, что понимаю, как его оскорбила, до какой степени перед ним виновата.
— Нет, нет,
я не про то говорю. Помнишь! Тогда еще у нас денег не было, и ты ходила мою сигарочницу серебряную закладывать; а главное, позволь тебе заметить, Мавра, ты ужасно передо
мной забываешься. Это все тебя Наташа приучила. Ну,
положим,
я действительно все вам рассказал тогда же, отрывками (
я это теперь припоминаю). Но тона, тона письма вы не знаете, а ведь в письме главное тон. Про это
я и говорю.
А наконец (почему же не сказать откровенно!), вот что, Наташа, да и вы тоже, Иван Петрович,
я, может быть, действительно иногда очень, очень нерассудителен; ну, да,
положим даже (ведь иногда и это бывало), просто глуп.
Не оправдываю себя; может быть,
я более виноват перед ним, чем сколько
полагал до сих пор.
Что ж, если
я сам убедился, что вы одна только можете составить его счастие, что вы — настоящий руководитель его, что вы уже
положили начало его будущему счастью!
Недостает у
меня слов описать, как она обрадовалась, даже как-то потерялась, крестилась, плакала,
клала перед образом земные поклоны, обнимала
меня и хотела тотчас же бежать к Николаю Сергеичу и объявить ему свою радость.
Я расстегнул крючки у ее платья, спрыснул ее водой и
положил на диван.
Я рассудил, что рано ли, поздно ли надо будет ехать.
Положим, Наташа теперь одна,
я ей нужен, но ведь она же сама поручила
мне как можно скорей узнать Катю. К тому же, может быть, и Алеша там…
Я знал, что Наташа не будет покойна, прежде чем
я не принесу ей известий о Кате, и решился ехать. Но
меня смущала Нелли.
— Нет, нет, конечно, меньше. Вы с ними знакомы, и, может быть, даже сама Наталья Николаевна вам не раз передавала свои мысли на этот счет; а это для
меня главное руководство. Вы можете
мне много помочь; дело же крайне затруднительное.
Я готов уступить и даже непременно
положил уступить, как бы ни кончились все прочие дела; вы понимаете? Но как, в каком виде сделать эту уступку, вот в чем вопрос? Старик горд, упрям; пожалуй,
меня же обидит за мое же добродушие и швырнет
мне эти деньги назад.
Ну,
положим, вы
мне дарите ваш лучший фрак (говоря это, он взглянул на мой единственный и довольно безобразный фрак, шитый года три назад портным Иваном Скорнягиным),
я вам благодарен, ношу его, вдруг через год вы поссорились со
мной и требуете его назад, а
я его уж износил.
Четверть часа спустя, когда
я вышел на минутку в кухню, она быстро вскочила с постели и
положила роман на прежнее место: воротясь,
я увидал уже его на столе.
Я видел, что она
положила на прилавок деньги и ей подали чашку, простую чайную чашку, очень похожую на ту, которую она давеча разбила, чтоб показать
мне и Ихменеву, какая она злая. Чашка эта стоила, может быть, копеек пятнадцать, может быть, даже и меньше. Купец завернул ее в бумагу, завязал и отдал Нелли, которая торопливо с довольным видом вышла из лавочки.
Утешив таким образом Анну Андреевну, мы осторожно
положили письмо на прежнее место, а
я вздумал, уходя, переговорить с нею серьезно о Нелли.
—
Я ужасно любила его прощать, Ваня, — продолжала она, — знаешь что, когда он оставлял
меня одну,
я хожу, бывало, по комнате, мучаюсь, плачу, а сама иногда подумаю: чем виноватее он передо
мной, тем ведь лучше… да! И знаешь:
мне всегда представлялось, что он как будто такой маленький мальчик:
я сижу, а он
положил ко
мне на колени голову, заснул, а
я его тихонько по голове глажу, ласкаю… Всегда так воображала о нем, когда его со
мной не было… Послушай, Ваня, — прибавила она вдруг, — какая это прелесть Катя!
— Милая моя, — сказал он, вздохнув, —
я понимаю ваше горе;
я знал, как будет тяжела вам эта минута, и
положил себе за долг посетить вас. Утешьтесь, если можете, хоть тем, что, отказавшись от Алеши, вы составили его счастье. Но вы лучше
меня это понимаете, потому что решились на великодушный подвиг…
Я тоже испугалась и ничего не сказала, а только подошла к столу и
положила письмо.
А Азорка
положил лапы на стол и тоже просил пирога,
я ему и дала, и дедушка засмеялся.
Ибо в последнем случае, как, вероятно, и ты, милый сын, можешь понять поэтической своей головой, — он
меня обкрадывал: ибо одна надобность,
положим, рубль стоит, а другая вчетверо стоит; так дурак же
я буду, если за рубль передам ему то, что четырех стоит.