Неточные совпадения
Сердце упало во мне. Все это я предчувствовал, еще
идя к ним; все это
уже представлялось мне, как в тумане, еще, может быть, задолго до этого дня; но теперь слова ее поразили меня как громом.
— Наташа, — сказал я, — одного только я не понимаю: как ты можешь любить его после того, что сама про него сейчас говорила? Не уважаешь его, не веришь даже в любовь его и
идешь к нему без возврата, и всех для него губишь? Что ж это такое? Измучает он тебя на всю жизнь, да и ты его тоже. Слишком
уж любишь ты его, Наташа, слишком! Не понимаю я такой любви.
Я
уж не
пойду жить к отцу, не правда ли?
Девочка не отвечала на мои скорые и беспорядочные вопросы. Молча отвернулась она и тихо
пошла из комнаты. Я был так поражен, что
уж и не удерживал и не расспрашивал ее более. Она остановилась еще раз на пороге и, полуоборотившись ко мне, спросила...
Ну как, думаю, к ней
пошел;
уж не простить ли решился?
Уж не прикажешь ли к князю Петру Александровичу
пойти да прощения просить?
— Нет, в самом деле, — подхватил Ихменев, разгорячая сам себя с злобною, упорною радостию, — как ты думаешь, Ваня, ведь, право,
пойти! На что в Сибирь ехать! А лучше я вот завтра разоденусь, причешусь да приглажусь; Анна Андреевна манишку новую приготовит (к такому лицу
уж нельзя иначе!), перчатки для полного бонтону купить да и
пойти к его сиятельству: батюшка, ваше сиятельство, кормилец, отец родной! Прости и помилуй, дай кусок хлеба, — жена, дети маленькие!.. Так ли, Анна Андреевна? Этого ли хочешь?
— А я думала, ты
уж не придешь, — сказала она, подавая мне руку, — хотела даже Мавру
послать к тебе узнать; думала, не заболел ли опять?
— И вот
уже пять дней, каждый час, каждую минуту… Во сне ли, сплю ли — все об нем, об нем! Знаешь, Ваня:
пойдем туда, проводи меня!
— Нет,
пойдем! Я тебя только ждала, Ваня! Я
уже три дня об этом думаю. Об этом-то деле я и писала к тебе… Ты меня должен проводить; ты не должен отказать мне в этом… Я тебя ждала… Три дня… Там сегодня вечер… он там…
пойдем!
Ну, тут она
уж совсем растаяла; со мной и о том и о сем, и где я учился, и у кого бываю, и какие у меня славные волосы, и
пошла, и
пошла.
Если же не удастся завтра у отца (а она наверное думает, что не удастся), тогда и она соглашается, чтоб я прибегнул к покровительству княгини К. Тогда
уже никто из них не осмелится
идти против.
— А как я-то счастлив! Я более и более буду узнавать вас! но…
иду! И все-таки я не могу уйти, чтоб не пожать вашу руку, — продолжал он, вдруг обращаясь ко мне. — Извините! Мы все теперь говорим так бессвязно… Я имел
уже несколько раз удовольствие встречаться с вами, и даже раз мы были представлены друг другу. Не могу выйти отсюда, не выразив, как бы мне приятно было возобновить с вами знакомство.
— Хорошо, я сказал
уже, что не
пойду к тебе. Но чего ты боишься! Ты, верно, какая-то несчастная. Мне больно смотреть на тебя…
За огурцами только
послали ее, а она
уж и улизнула!
— Теперь, друг, еще одно слово, — продолжал он. — Слышал я, как твоя
слава сперва прогремела; читал потом на тебя разные критики (право, читал; ты думаешь, я
уж ничего не читаю); встречал тебя потом в худых сапогах, в грязи без калош, в обломанной шляпе и кой о чем догадался. По журналистам теперь промышляешь?
— Конфет? Что ж, это очень мило и простодушно. Ах, какие вы оба! Вот
уж и
пошли теперь наблюдать друг за другом, шпионить, лица друг у друга изучать, тайные мысли на них читать (а ничего-то вы в них и не понимаете!). Еще он ничего. Он веселый и школьник по-прежнему. А ты-то, ты-то!
— Да
уж так… Куда ж это он опять
пошел? В тот раз вы думали, что он ко мне ходил. Видишь, Ваня, если можешь, зайди ко мне завтра. Может быть, я кой-что и скажу тебе… Совестно мне только тебя беспокоить; а теперь
шел бы ты домой к своей гостье. Небось часа два прошло, как ты вышел из дома?
— А то такое, что и не знаю, что с ней делать, — продолжала Мавра, разводя руками. — Вчера еще было меня к нему
посылала, да два раза с дороги воротила. А сегодня так
уж и со мной говорить не хочет. Хоть бы ты его повидал. Я
уж и отойти от нее не смею.
— Ну,
уж и надо! К кому вы
пойдете?
Уж не к вчерашнему гостю?
— Я сначала сама
пошла и ему не сказала. А он, как узнал, потом
уж сам стал меня прогонять просить. Я стою на мосту, прошу у прохожих, а он ходит около моста, дожидается; и как увидит, что мне дали, так и бросится на меня и отнимет деньги, точно я утаить от него хочу, не для него собираю.
— Странная девочка. Я уверен, что она сумасшедшая. Представьте себе, сначала отвечала мне хорошо, но потом, когда разглядела меня, бросилась ко мне, вскрикнула, задрожала, вцепилась в меня… что-то хочет сказать — не может. Признаюсь, я струсил, хотел
уж бежать от нее, но она,
слава богу, сама от меня убежала. Я был в изумлении. Как это вы уживаетесь?
— Боже мой, что из этого всего выйдет — не знаю. Послушайте, Иван Петрович. Я вам обо всем буду писать, буду часто писать и много.
Уж я теперь
пошла вас мучить. Вы часто будете к нам приходить?
— Третью. Про добродетель, мой юный питомец (вы мне позволите назвать вас этим сладким именем: кто знает, может быть, мои поучения
пойдут и впрок)… Итак, мой питомец, про добродетель я
уж сказал вам: «чем добродетель добродетельнее, тем больше в ней эгоизма». Хочу вам рассказать на эту тему один премиленький анекдот: я любил однажды девушку и любил почти искренно. Она даже многим для меня пожертвовала…
«Но для чего ж она как раз очутилась у дверей?» — подумал я и вдруг с удивлением заметил, что она была в шубейке (я только что купил ей у знакомой старухи торговки, зашедшей ко мне на квартиру и уступавшей мне иногда свой товар в долг); следовательно, она собиралась куда-то
идти со двора и, вероятно,
уже отпирала дверь, как вдруг эпилепсия поразила ее. Куда ж она хотела
идти?
Уж не была ли она и тогда в бреду?
Подымаясь на последнюю лестницу, которая, как я
уже сказал прежде,
шла винтом, я заметил у ее дверей человека, который хотел
уже было постучаться, но, заслышав мои шаги, приостановился.
В тот день я бы мог сходить к Ихменевым, и подмывало меня на это, но я не
пошел. Мне казалось, что старику будет тяжело смотреть на меня; он даже мог подумать, что я нарочно прибежал вследствие встречи.
Пошел я к ним
уже на третий день; старик был грустен, но встретил меня довольно развязно и все говорил о делах.
А когда
уж он
пошел от меня, я тихонько
пошла за ним, потому что заранее так вздумала, чтоб узнать, где живет дедушка, и сказать мамаше.
Я и сказала: к дедушке, просить денег, и она обрадовалась, потому что я
уже рассказала мамаше все, как он прогнал меня от себя, и сказала ей, что не хочу больше ходить к дедушке, хоть она и плакала и уговаривала меня
идти.
Мамаша все говорила, что
идет к дедушке и чтоб я вела ее, а
уж давно стала ночь.
— Что она? Как спала? Не было ли с ней чего? Не проснулась ли она теперь? Знаешь что, Анна Андреевна: мы столик-то придвинем поскорей на террасу, принесут самовар, придут наши, мы все усядемся, и Нелли к нам выйдет… Вот и прекрасно. Да
уж не проснулась ли она?
Пойду я к ней. Только посмотрю на нее… не разбужу, не беспокойся! — прибавил он, видя, что Анна Андреевна снова замахала на него руками.
Покамест за границей
шла одна справка, он
уже здесь затеял другую, но, видно, не хотел употреблять слишком официального пути и познакомился со мной.
Раз Смитиха сошлась с этой кумой (помнишь, у Бубновой девка-то набеленная? — теперь она в смирительном доме), ну и
посылала с ней это письмо и написала
уж его, да и не отдала, назад взяла; это было за три недели до ее смерти…
Факт значительный: если раз
уж решалась
послать, так все равно, хоть и взяла обратно: могла другой раз
послать.
Итак,
посылала ли она письмо или не
посылала — не знаю; но есть одно основание предположить, что не
посылала, потому что князь узнал наверно,что она в Петербурге и где именно, кажется,
уже после смерти ее.
Она умерла две недели спустя. В эти две недели своей агонии она
уже ни разу не могла совершенно прийти в себя и избавиться от своих странных фантазий. Рассудок ее как будто помутился. Она твердо была уверена, до самой смерти своей, что дедушка зовет ее к себе и сердится на нее, что она не приходит, стучит на нее палкою и велит ей
идти просить у добрых людей на хлеб и на табак. Часто она начинала плакать во сне и, просыпаясь, рассказывала, что видела мамашу.