Неточные совпадения
Наташа говорит, что это гораздо
лучше, чем жить на чужой счет, как мы
все живем.
— Твой дедушка? да ведь он уже умер! — сказал я вдруг, совершенно не приготовившись отвечать на ее вопрос, и тотчас раскаялся. С минуту стояла она в прежнем положении и вдруг
вся задрожала, но так сильно, как будто в ней приготовлялся какой-нибудь опасный нервический припадок. Я схватился было поддержать ее, чтоб она не упала. Через несколько минут ей стало
лучше, и я ясно видел, что она употребляет над собой неестественные усилия, скрывая передо мною свое волнение.
— Ты ведь говорил, Ваня, что он был человек
хороший, великодушный, симпатичный, с чувством, с сердцем. Ну, так вот они
все таковы, люди-то с сердцем, симпатичные-то твои! Только и умеют, что сирот размножать! Гм… да и умирать-то, я думаю, ему было весело!.. Э-э-эх! Уехал бы куда-нибудь отсюда, хоть в Сибирь!.. Что ты, девочка? — спросил он вдруг, увидев на тротуаре ребенка, просившего милостыню.
— А что ж! — подхватил он вдруг, как будто раздраженный нашим молчанием, — чем скорей, тем
лучше. Подлецом меня не сделают, хоть и решат, что я должен заплатить. Со мной моя совесть, и пусть решают. По крайней мере дело кончено; развяжут, разорят… Брошу
все и уеду в Сибирь.
— Не изменились;
все роман пишу; да тяжело, не дается. Вдохновение выдохлось. Сплеча-то и можно бы написать, пожалуй, и занимательно бы вышло; да
хорошую идею жаль портить. Эта из любимых. А к сроку непременно надо в журнал. Я даже думаю бросить роман и придумать повесть поскорее, так, что-нибудь легонькое и грациозное и отнюдь без мрачного направления… Это уж отнюдь…
Все должны веселиться и радоваться!..
Мавра, вышедшая из кухни, стояла в дверях и с серьезным негодованием смотрела на нас, досадуя, что не досталось Алеше
хорошей головомойки от Наташи, как ожидала она с наслаждением
все эти пять дней, и что вместо того
все так веселы.
— Иной раз ты, другой она. Но ты всегда
лучше оставалась. Когда же я говорю с ней, я всегда чувствую, что сам
лучше становлюсь, умнее, благороднее как-то. Но завтра, завтра
все решится!
Идеи его странны, неустойчивы, иногда нелепы; но желания, влечения, но сердце —
лучше, а это фундамент для
всего; и
все это лучшее в нем — бесспорно от вас.
Я поехал. Но, проехав по набережной несколько шагов, отпустил извозчика и, воротившись назад в Шестую линию, быстро перебежал на другую сторону улицы. Я увидел ее; она не успела еще много отойти, хотя шла очень скоро и
все оглядывалась; даже остановилась было на минутку, чтоб
лучше высмотреть: иду ли я за ней или нет? Но я притаился в попавшихся мне воротах, и она меня не заметила. Она пошла далее, я за ней,
все по другой стороне улицы.
И, наконец, свойство самых добродушных людей, может быть перешедшее к ней от отца, — захвалить человека, упорно считать его
лучше, чем он в самом деле, сгоряча преувеличивать в нем
все доброе, — было в ней развито в сильной степени.
Всего лучше, если они спокойно сидят в своих углах и не выходят на свет; я даже заметил, что они действительно любят свои углы до того, что даже дичают в них.
— Пусть погубит, пусть мучает, — с жаром подхватила Елена, — не я первая; другие и
лучше меня, да мучаются. Это мне нищая на улице говорила. Я бедная и хочу быть бедная.
Всю жизнь буду бедная; так мне мать велела, когда умирала. Я работать буду… Я не хочу это платье носить…
— По-моему,
лучше поезжайте. Вы знаете, как она вас любит; ей
все будет казаться, что вам с ней скучно и что вы с ней сидите насильно. Непринужденнее
лучше. Впрочем, пойдемте, я вам помогу.
А между тем и самовары, и сервиз есть, и чашки
хорошие —
все это есть,
все дареное.
— Ты
все шутишь, Маслобоев. Я Александре Семеновне поклянусь, что на будущей неделе, ну хоть в пятницу, приду к вам обедать; а теперь, брат, я дал слово, или,
лучше сказать, мне просто надобно быть в одном месте.
Лучше объясни мне: что ты хотел сообщить?
— Не беспокойтесь, Сашенька;
все это вздор, — подхватил Маслобоев. — Он останется; это вздор. А вот что ты
лучше скажи мне, Ваня, куда это ты
все уходишь? Какие у тебя дела? Можно узнать? Ведь ты каждый день куда-то бегаешь, не работаешь…
У покойницы был
хороший паспорт; следственно,
все чисто.
— Ради бога, поедемте! Что же со мной-то вы сделаете? Ведь я вас ждал полтора часа!.. Притом же мне с вами так надо, так надо поговорить — вы понимаете о чем? Вы
все это дело знаете
лучше меня… Мы, может быть, решим что-нибудь, остановимся на чем-нибудь, подумайте! Ради бога, не отказывайте.
— Много у меня проектов, — отвечала она серьезно, — а между тем я
все путаюсь. Потому-то и ждала вас с таким нетерпением, чтоб вы мне
все это разрешили. Вы
все это гораздо
лучше меня знаете. Ведь вы для меня теперь как будто какой-то бог. Слушайте, я сначала так рассуждала: если они любят друг друга, то надобно, чтоб они были счастливы, и потому я должна собой пожертвовать и им помогать. Ведь так!
Ведь если они будут несчастливы, так ведь им
лучше разойтись; а потом и положила: расспросить вас подробнее обо
всем и поехать самой к Наташе, а уж с ней и решить
все дело.
— Ну, вот видите, ну хоть бы этот миллион, уж они так болтают о нем, что уж и несносно становится. Я, конечно, с радостию пожертвую на
все полезное, к чему ведь такие огромные деньги, не правда ли? Но ведь когда еще я его пожертвую; а они уж там теперь делят, рассуждают, кричат, спорят: куда
лучше употребить его, даже ссорятся из-за этого, — так что уж это и странно. Слишком торопятся. Но все-таки они такие искренние и… умные. Учатся. Это
все же
лучше, чем как другие живут. Ведь так?
Жизнь — коммерческая сделка; даром не бросайте денег, но, пожалуй, платите за угождение, и вы исполните
все свои обязанности к ближнему, — вот моя нравственность, если уж вам ее непременно нужно, хотя, признаюсь вам, по-моему,
лучше и не платить своему ближнему, а суметь заставить его делать даром.
— Да, я буду
лучше ходить по улицам и милостыню просить, а здесь не останусь, — кричала она, рыдая. — И мать моя милостыню просила, а когда умирала, сама сказала мне: будь бедная и
лучше милостыню проси, чем… Милостыню не стыдно просить: я не у одного человека прошу, я у
всех прошу, а
все не один человек; у одного стыдно, а у
всех не стыдно; так мне одна нищенка говорила; ведь я маленькая, мне негде взять. Я у
всех и прошу. А здесь я не хочу, не хочу, не хочу, я злая; я злее
всех; вот какая я злая!
Катя приготовилась, кажется, на длинное объяснение на тему: кто
лучше составит счастье Алеши и кому из них придется уступить? Но после ответа Наташи тотчас же поняла, что
все уже давно решено и говорить больше не об чем. Полураскрыв свои хорошенькие губки, она с недоумением и с печалью смотрела на Наташу,
все еще держа ее руку в своей.
— Неделю! Так чего ж
лучше: ты завтра проводишь их до Москвы, это
всего один день, и тотчас же приезжай сюда. Как им надо будет выезжать из Москвы, мы уж тогда совсем, на месяц, простимся, и ты воротишься в Москву их провожать.
Милый ангел Наташа! Еще в этот же вечер, несмотря на свое горе, она смогла-таки принять участие и в моих заботах, когда я, видя, что она немножко успокоилась, или,
лучше сказать, устала, и думая развлечь ее, рассказал ей о Нелли… Мы расстались в этот вечер поздно; я дождался, пока она заснула, и, уходя, просил Мавру не отходить от своей больной госпожи
всю ночь.
— Что ж делать! Впрочем, это ничего. У меня вырабатывается, в такую напряженную работу, какое-то особенное раздражение нервов; я яснее соображаю, живее и глубже чувствую, и даже слог мне вполне подчиняется, так что в напряженной-то работе и
лучше выходит.
Все хорошо…
— Воротился с дороги, Ваня, потому
лучше уж теперь рассказать. Садись-ка. Видишь, дело-то
все такое глупое, досадно даже…
Расскажи же ему, как умирала мамаша, как я осталась одна у Бубновой; расскажи, как ты видел меня у Бубновой,
все,
все расскажи и скажи тут же, что я
лучше хотела быть у Бубновой, а к нему не пошла…