Неточные совпадения
Сама же Наташа, так оклеветанная, даже еще целый год спустя, не знала почти ни одного слова из всех этих наговоров и сплетней: от нее тщательно скрывали всю историю, и она была весела и невинна,
как двенадцатилетний
ребенок.
— Да благословит же тебя бог,
как я благословляю тебя,
дитя мое милое, бесценное
дитя! — сказал отец. — Да пошлет и тебе навсегда мир души и оградит тебя от всякого горя. Помолись богу, друг мой, чтоб грешная молитва моя дошла до него.
Я жадно в него всматривался, хоть и видел его много раз до этой минуты; я смотрел в его глаза,
как будто его взгляд мог разрешить все мои недоумения, мог разъяснить мне: чем,
как этот
ребенок мог очаровать ее, мог зародить в ней такую безумную любовь — любовь до забвения самого первого долга, до безрассудной жертвы всем, что было для Наташи до сих пор самой полной святыней? Князь взял меня за обе руки, крепко пожал их, и его взгляд, кроткий и ясный, проник в мое сердце.
Обидеть, обмануть его было бы и грешно и жалко, так же
как грешно обмануть и обидеть
ребенка.
Я с недоумением и тоскою смотрел на него. Наташа умоляла меня взглядом не судить его строго и быть снисходительнее. Она слушала его рассказы с какою-то грустною улыбкой, а вместе с тем
как будто и любовалась им, так же
как любуются милым, веселым
ребенком, слушая его неразумную, но милую болтовню. Я с упреком поглядел на нее. Мне стало невыносимо тяжело.
К величайшему моему ужасу, я увидел, что это
ребенок, девочка, и если б это был даже сам Смит, то и он бы, может быть, не так испугал меня,
как это странное, неожиданное появление незнакомого
ребенка в моей комнате в такой час и в такое время.
— Это я, видишь, Ваня, смотреть не могу, — начал он после довольно продолжительного сердитого молчания, —
как эти маленькие, невинные создания дрогнут от холоду на улице… из-за проклятых матерей и отцов. А впрочем,
какая же мать и вышлет такого
ребенка на такой ужас, если уж не самая несчастная!.. Должно быть, там в углу у ней еще сидят сироты, а это старшая; сама больна, старуха-то; и… гм! Не княжеские
дети! Много, Ваня, на свете… не княжеских
детей! гм!
— Нет, в самом деле, — подхватил Ихменев, разгорячая сам себя с злобною, упорною радостию, —
как ты думаешь, Ваня, ведь, право, пойти! На что в Сибирь ехать! А лучше я вот завтра разоденусь, причешусь да приглажусь; Анна Андреевна манишку новую приготовит (к такому лицу уж нельзя иначе!), перчатки для полного бонтону купить да и пойти к его сиятельству: батюшка, ваше сиятельство, кормилец, отец родной! Прости и помилуй, дай кусок хлеба, — жена,
дети маленькие!.. Так ли, Анна Андреевна? Этого ли хочешь?
Она поняла, что он нашел его, обрадовался своей находке и, может быть, дрожа от восторга, ревниво спрятал его у себя от всех глаз; что где-нибудь один, тихонько от всех, он с беспредельною любовью смотрел на личико своего возлюбленного
дитяти, — смотрел и не мог насмотреться, что, может быть, он так же,
как и бедная мать, запирался один от всех разговаривать с своей бесценной Наташей, выдумывать ее ответы, отвечать на них самому, а ночью, в мучительной тоске, с подавленными в груди рыданиями, ласкал и целовал милый образ и вместо проклятий призывал прощение и благословение на ту, которую не хотел видеть и проклинал перед всеми.
Если я и угожу ему, он все-таки будет вздыхать о прошедшем счастье, тосковать, что я совсем не та,
как прежде, когда еще он любил меня
ребенком; а старое всегда лучше кажется!
О, не считайте, что я явился
как грозный отец, решившийся наконец простить моих
детей и милостиво согласиться на их счастье.
— То-то я и говорю, что он такой деликатный. А
как хвалил тебя! Я ведь говорил тебе… говорил! Нет, он может все понимать и чувствовать! А про меня
как про
ребенка говорил; все-то они меня так почитают! Да что ж, я ведь и в самом деле такой.
— То угодно, что вы безжалостная! — кричал я. —
Как вы смеете так тиранить бедного
ребенка? Она не ваша; я сам слышал, что она только ваш приемыш, бедная сирота…
Я, может быть, и часто плачу; я не стыжусь в этом признаться, так же
как и не стыжусь признаться, что любил прежде
дитя мое больше всего на свете.
— А плевать на все светские мнения, вот
как она должна думать! Она должна сознать, что главнейший позор заключается для нее в этом браке, именно в связи с этими подлыми людьми, с этим жалким светом. Благородная гордость — вот ответ ее свету. Тогда, может быть, и я соглашусь протянуть ей руку, и увидим, кто тогда осмелится опозорить
дитя мое!
Я тихо-тихо поцеловал эту худенькую ручку, но бедное
дитя не проснулось, только
как будто улыбка проскользнула на ее бледных губках.
А если и начинают с ним шалить, играть, то
как будто не с ровней, а с
ребенком… а главное: все такое прежнее, известное…
Но знаете ли,
как можно полюбить
ребенка?
Они полюбили одна другую,
как две сестры, и я думаю, что Александра Семеновна во многом была такой же точно
ребенок,
как и Нелли.
— Почему же,
дитя мое? У тебя нет никого. Иван не может держать тебя вечно при себе, а у меня ты будешь
как в родном доме.
— Да, злее меня, потому что вы не хотите простить свою дочь; вы хотите забыть ее совсем и берете к себе другое
дитя, а разве можно забыть свое родное
дитя? Разве вы будете любить меня? Ведь
как только вы на меня взглянете, так и вспомните, что я вам чужая и что у вас была своя дочь, которую вы сами забыли, потому что вы жестокий человек. А я не хочу жить у жестоких людей, не хочу, не хочу!.. — Нелли всхлипнула и мельком взглянула на меня.
— Катя, мне кажется, может его сделать счастливым, — продолжала она. — Она с характером и говорит,
как будто такая убежденная, и с ним она такая серьезная, важная, — все об умных вещах говорит, точно большая. А сама-то, сама-то — настоящий
ребенок! Милочка, милочка! О! пусть они будут счастливы! Пусть, пусть, пусть!..
Видно было, что ее мамашане раз говорила с своей маленькой Нелли о своих прежних счастливых днях, сидя в своем угле, в подвале, обнимая и целуя свою девочку (все, что у ней осталось отрадного в жизни) и плача над ней, а в то же время и не подозревая, с
какою силою отзовутся эти рассказы ее в болезненно впечатлительном и рано развившемся сердце больного
ребенка.
— Нет, Маслобоев, это не так, ты увлекся, — вскричал я. — Она не только не знает этого, но она и в самом деле незаконная дочь. Неужели мать, имея хоть какие-нибудь документы в руках, могла выносить такую злую долю,
как здесь в Петербурге, и, кроме того, оставить свое
дитя на такое сиротство? Полно! Этого быть не может.
Помню,
как старик убирал ее гробик цветами и с отчаянием смотрел на ее исхудалое мертвое личико, на ее мертвую улыбку, на руки ее, сложенные крестом на груди. Он плакал над ней,
как над своим родным
ребенком. Наташа, я, мы все утешали его, но он был неутешен и серьезно заболел после похорон Нелли.