Неточные совпадения
В нескольких шагах от кондитерской, поворотя от нее направо,
есть переулок, узкий и темный, обставленный огромными
домами.
Тут второй
дом направо строился и весь
был обставлен лесами.
Забор, окружавший
дом, выходил чуть не на средину переулка, к забору
была прилажена деревянная настилка для проходящих.
Должно полагать, что родители мои
были хорошие люди, но оставили меня сиротой еще в детстве, и вырос я в
доме Николая Сергеича Ихменева, мелкопоместного помещика, который принял меня из жалости.
В самом деле, это
был премилейший мальчик: красавчик собою, слабый и нервный, как женщина, но вместе с тем веселый и простодушный, с душою отверстою и способною к благороднейшим ощущениям, с сердцем любящим, правдивым и признательным, — он сделался идолом в
доме Ихменевых.
Уверяли, что Николай Сергеич, разгадав характер молодого князя, имел намерение употребить все недостатки его в свою пользу; что дочь его Наташа (которой уже
было тогда семнадцать лет) сумела влюбить в себя двадцатилетнего юношу; что и отец и мать этой любви покровительствовали, хотя и делали вид, что ничего не замечают; что хитрая и «безнравственная» Наташа околдовала, наконец, совершенно молодого человека, не видавшего в целый год, ее стараниями, почти ни одной настоящей благородной девицы, которых так много зреет в почтенных
домах соседних помещиков.
— Да ведь ты же сама говорила сейчас Анне Андреевне, может
быть,не пойдешь из
дому… ко всенощной. Стало
быть, ты хотела и остаться; стало
быть, не решилась еще совершенно?
— Но, Алексей Петрович, подумали ль вы, какая история выйдет теперь между вашим и ее отцом? Как вы думаете, что сегодня
будет вечером у них в
доме?
Это
была грязная, черная и всегда темная лестница, из тех, какие обыкновенно бывают в капитальных
домах с мелкими квартирами.
— Я, видишь, Ваня, обещал Анне Андреевне, — начал он, немного путаясь и сбиваясь, — обещал ей… то
есть, мы согласились вместе с Анной Андреевной сиротку какую-нибудь на воспитание взять… так, какую-нибудь; бедную то
есть и маленькую, в
дом, совсем; понимаешь?
Он просто сердится на меня за неблагодарность, а, право, тут не
было никакой от меня неблагодарности; в его
доме ужасно скучно — ну, я и не ездил.
— Д-да! Я потому… что, кажется, знаю этот
дом. Тем лучше… Я непременно
буду у вас, непременно! Мне о многом нужно переговорить с вами, и я многого ожидаю от вас. Вы во многом можете обязать меня. Видите, я прямо начинаю с просьбы. Но до свидания! Еще раз вашу руку!
Мы поспешно сбежали вниз. Я взял первого попавшегося ваньку, на скверной гитаре. Видно, Елена очень торопилась, коли согласилась сесть со мною. Всего загадочнее
было то, что я даже и расспрашивать ее не смел. Она так и замахала руками и чуть не соскочила с дрожек, когда я спросил, кого она
дома так боится? «Что за таинственность?» — подумал я.
Любопытство мое
было возбуждено в последней степени. Я хоть и решил не входить за ней, но непременно хотел узнать тот
дом, в который она войдет, на всякий случай. Я
был под влиянием тяжелого и странного впечатления, похожего на то, которое произвел во мне в кондитерской ее дедушка, когда умер Азорка…
И в доктора поступал, и в учителя отечественной словесности готовился, и об Гоголе статью написал, и в золотопромышленники хотел, и жениться собирался — жива-душа калачика хочет, и онасогласилась, хотя в
доме такая благодать, что нечем кошки из избы
было выманить.
Тут я ему рассказал об ее характере и все, что я в ней заметил. Слова мои заинтересовали Маслобоева. Я прибавил, что, может
быть, помещу ее в один
дом, и слегка рассказал ему про моих стариков. К удивлению моему, он уже отчасти знал историю Наташи и на вопрос мой: откуда он знает?
В назначенное время я сходил за лекарством и вместе с тем в знакомый трактир, в котором я иногда обедал и где мне верили в долг. В этот раз, выходя из
дому, я захватил с собой судки и взял в трактире порцию супу из курицы для Елены. Но она не хотела
есть, и суп до времени остался в печке.
— Ну, и ступайте. А то целый год больна
буду, так вам целый год из
дому не уходить, — и она попробовала улыбнуться и как-то странно взглянула на меня, как будто борясь с каким-то добрым чувством, отозвавшимся в ее сердце. Бедняжка! Добренькое, нежное ее сердце выглядывало наружу, несмотря на всю ее нелюдимость и видимое ожесточение.
— Да уж так… Куда ж это он опять пошел? В тот раз вы думали, что он ко мне ходил. Видишь, Ваня, если можешь, зайди ко мне завтра. Может
быть, я кой-что и скажу тебе… Совестно мне только тебя беспокоить; а теперь шел бы ты домой к своей гостье. Небось часа два прошло, как ты вышел из
дома?
— Так оставьте ключ мне, я и запрусь изнутри; а
будут стучать, я и скажу: нет
дома. — И она с лукавством посмотрела на меня, как бы приговаривая: «Вот ведь как это просто делается!»
— Здесь, в этом
доме,
есть женщина.
Его не
было дома. Я прошел прямо в его половину и написал ему такую записку...
Князь вас обидел, публично заподозрил вас в низком побуждении обманом породниться с его княжеским
домом, и вот вы теперь рассуждаете: если она сама откажет им теперь, после формального предложения с их стороны, то, разумеется, это
будет самым полным и явным опровержением прежней клеветы.
Дело в том, что она все эти дни, со вторника,
была в таком восторге, что ее барышня (которую она очень любила) выходит замуж, что уже успела разгласить это по всему
дому, в околодке, в лавочке, дворнику.
Впрочем, уж и то
было странно, что Маслобоев вздумал в этот вечер прийти: он наверно знал, что я не
буду дома; я сам предуведомил его об этом при последнем нашем свидании и очень хорошо это помнил.
Я просидел у них с час. Прощаясь, он вышел за мною до передней и заговорил о Нелли. У него
была серьезная мысль принять ее к себе в
дом вместо дочери. Он стал советоваться со мной, как склонить на то Анну Андреевну. С особенным любопытством расспрашивал меня о Нелли и не узнал ли я о ней еще чего нового? Я наскоро рассказал ему. Рассказ мой произвел на него впечатление.
— Нет, про только-тоуж я скажу, — перебил он, выскакивая в переднюю и надевая шинель (за ним и я стал одеваться). — У меня и до тебя дело; очень важное дело, за ним-то я и звал тебя; прямо до тебя касается и до твоих интересов. А так как в одну минуту, теперь, рассказать нельзя, то дай ты, ради бога, слово, что придешь ко мне сегодня ровно в семь часов, ни раньше, ни позже.
Буду дома.
— А зачем тебе? Впрочем, может
быть, скажу после. А вот объясни-ка ты лучше, зачем ты приходил ко мне вчера, когда я сам сказал тебе, помнишь, что меня не
будет дома?
— А не подкупал ее, чтоб у ней кое-что выведать, и, признайся откровенно: нарочно ты зашел ко мне, зная, что меня
дома не
будет, чтоб поговорить с ней между четырех глаз и что-нибудь выведать, или нет? Ведь я знаю, ты с ней часа полтора просидел, уверил ее, что ее мать покойницу знаешь, и что-то выспрашивал.
Против самых ворот
дома, в котором я квартировал, стоял фонарь. Только что я стал под ворота, вдруг от самого фонаря бросилась на меня какая-то странная фигура, так что я даже вскрикнул, какое-то живое существо, испуганное, дрожащее, полусумасшедшее, и с криком уцепилось за мои руки. Ужас охватил меня. Это
была Нелли!
Мне тут же показалось одно: что вчерашний визит ко мне Маслобоева, тогда как он знал, что я не
дома, что сегодняшний мой визит к Маслобоеву, что сегодняшний рассказ Маслобоева, который он рассказал в пьяном виде и нехотя, что приглашение
быть у него сегодня в семь часов, что его убеждения не верить в его хитрость и, наконец, что князь, ожидающий меня полтора часа и, может
быть, знавший, что я у Маслобоева, тогда как Нелли выскочила от него на улицу, — что все это имело между собой некоторую связь.
Я вам расскажу анекдот:
был в Париже один сумасшедший чиновник; его потом посадили в сумасшедший
дом, когда вполне убедились, что он сумасшедший.
На четвертый день ее болезни я весь вечер и даже далеко за полночь просидел у Наташи. Нам
было тогда о чем говорить. Уходя же из
дому, я сказал моей больной, что ворочусь очень скоро, на что и сам рассчитывал. Оставшись у Наташи почти нечаянно, я
был спокоен насчет Нелли: она оставалась не одна. С ней сидела Александра Семеновна, узнавшая от Маслобоева, зашедшего ко мне на минуту, что Нелли больна и я в больших хлопотах и один-одинехонек. Боже мой, как захлопотала добренькая Александра Семеновна...
Была страстная неделя, приходившаяся в этот раз очень поздно; я вышел поутру; мне надо
было непременно
быть у Наташи, но я положил раньше воротиться домой, чтоб взять Нелли и идти с нею гулять;
дома же покамест оставил ее одну.
— У меня
была дочь, я ее любил больше самого себя, — заключил старик, — но теперь ее нет со мной. Она умерла. Хочешь ли ты заступить ее место в моем
доме и… в моем сердце?
— Почему же, дитя мое? У тебя нет никого. Иван не может держать тебя вечно при себе, а у меня ты
будешь как в родном
доме.
Ворота в
доме одни; она должна
была пройти мимо нас, когда я разговаривал с стариком.
Оставив у них записку, в которой извещал их о новой беде, и прося, если к ним придет Нелли, немедленно дать мне знать, я пошел к доктору; того тоже не
было дома, служанка объявила мне, что, кроме давешнего посещения, другого не
было.
Она тотчас же стала меня упрекать: зачем я давно ей этого не сказал? нетерпеливо начала меня расспрашивать о Нелли и кончила торжественным обещанием, что сама теперь
будет просить старика, чтоб взял в
дом сиротку.
На другой день я отправился к нему, но его уже не
было дома; он исчез на целых три дня.
На третий день мы узнали все. От меня он кинулся прямо к князю, не застал его
дома и оставил ему записку; в записке он писал, что знает о словах его, сказанных чиновнику, что считает их себе смертельным оскорблением, а князя низким человеком и вследствие всего этого вызывает его на дуэль, предупреждая при этом, чтоб князь не смел уклоняться от вызова, иначе
будет обесчещен публично.
Князя опять не
было дома; но старик успел узнать от лакея, что князь теперь, верно, у графа N.
— Я так и поняла. Я
буду его очень любить, Наташа, и вам обо всем писать. Кажется, он
будет теперь скоро моим мужем; на то идет. И они все так говорят. Милая Наташечка, ведь вы пойдете теперь… в ваш
дом?
Я решился бежать к доктору; надо
было захватить болезнь. Съездить же можно
было скоро; до двух часов мой старик немец обыкновенно сидел
дома. Я побежал к нему, умоляя Мавру ни на минуту, ни на секунду не уходить от Наташи и не пускать ее никуда. Бог мне помог: еще бы немного, и я бы не застал моего старика
дома. Он встретился уже мне на улице, когда выходил из квартиры. Мигом я посадил его на моего извозчика, так что он еще не успел удивиться, и мы пустились обратно к Наташе.
— Вот уж это и нехорошо, моя милая, что вы так горячитесь, — произнес он несколько дрожащим голосом от нетерпеливого наслаждения видеть поскорее эффект своей обиды, — вот уж это и нехорошо. Вам предлагают покровительство, а вы поднимаете носик… А того и не знаете, что должны
быть мне благодарны; уже давно мог бы я посадить вас в смирительный
дом, как отец развращаемого вами молодого человека, которого вы обирали, да ведь не сделал же этого… хе, хе, хе, хе!
— Да, он злой человек. Он ненавидел Наташу за то, что его сын, Алеша, хотел на ней жениться. Сегодня уехал Алеша, а через час его отец уже
был у ней и оскорбил ее, и грозил ее посадить в смирительный
дом, и смеялся над ней. Понимаешь меня, Нелли?
А как сказала она это теперь про меня, то мамаша заплакала, испугалась, а Бубнова начала ее бранить, потому что
была пьяна, и сказала, что я и без того нищая и с капитаншей хожу, и в тот же вечер выгнала капитаншу из
дому.
Вдруг мы пришли в большую улицу; тут перед одним
домом останавливались кареты и много выходило народу, а в окнах везде
был свет, и слышна
была музыка.
Нелли
была идолом у всех в этом
доме.