Неточные совпадения
Она говорила, рыдая и взвизгивая, окруженная толпой своих приживалок и мосек, что скорее будет есть сухой хлеб и,
уж разумеется, «запивать его своими слезами», что скорее
пойдет с палочкой выпрашивать себе подаяние под окнами, чем склонится на просьбу «непокорного» переехать к нему в Степанчиково, и что нога ее никогда-никогда не будет в доме его!
И когда
уже затрещит вся Россия, то он, Фома, пренебрегая
славой,
пойдет в монастырь и будет молиться день и ночь в киевских пещерах о счастии отечества.
— Извините, — сказал я, — но за что ж вы на меня-то сердитесь? Чем же я виноват? Признаюсь вам, я вот
уже полчаса вас слушаю и даже не понимаю, о чем
идет дело…
— К дядюшке-то? А плюньте на того, кто вам это сказал! Вы думаете, я постоянный человек, выдержу? В том-то и горе мое, что я тряпка, а не человек! Недели не пройдет, а я опять туда поплетусь. А зачем? Вот подите: сам не знаю зачем, а поеду; опять буду с Фомой воевать. Это
уж, батюшка, горе мое! За грехи мне Господь этого Фомку в наказание
послал. Характер у меня бабий, постоянства нет никакого! Трус я, батюшка, первой руки…
— И не думал; в голове не было! А ты от кого слышал? Раз как-то с языка сорвалось, вот и
пошло гулять мое слово. И отчего им Фома так не мил? Вот подожди, Сергей, я тебя познакомлю, — прибавил он, робко взглянув на меня, как будто
уже предчувствуя и во мне врага Фоме Фомичу. — Это, брат, такой человек…
Ну, так я
пойду, а ты
уж поскорей за мной, не оставляй меня одного: неловко, брат, как-то мне одному-то…
— Долго не изволили мне отвечать-с. За математической задачей какой-то сидели, определяли что-то; видно, головоломная задача была. Пифагоровы штаны при мне начертили — сам видел. Три раза повторял;
уж на четвертый только подняли головку и как будто впервые меня увидали. «Не
пойду, говорят, там теперь ученый приехал, так
уж где нам быть подле такого светила». Так и изволили выразиться, что подле светила.
Я именно от самого тебя хочу слышать, что он сделал, чем прославился, чем заслужил такую бессмертную
славу, что его
уже воспевают трубадуры?
— Да я и сам потом смеялся, — крикнул дядя, смеясь добродушным образом и радуясь, что все развеселились. — Нет, Фома,
уж куда ни
шло! распотешу я вас всех, расскажу, как я один раз срезался… Вообрази, Сергей, стояли мы в Красногорске…
— Да, конечно, Фома Фомич; но теперь из-за меня
идет дело, потому что они то же говорят, что и вы, ту же бессмыслицу; тоже подозревают, что он влюблен в меня. А так как я бедная, ничтожная, а так как замарать меня ничего не стоит, а они хотят женить его на другой, так вот и требуют, чтоб он меня выгнал домой, к отцу, для безопасности. А ему когда скажут про это, то он тотчас же из себя выходит; даже Фому Фомича разорвать готов. Вон они теперь и кричат об этом;
уж я предчувствую, что об этом.
— Крики, братец, крики; всякие были крики! Маменька в обмороке, и все это теперь вверх ногами. Но я решился и настою на своем. Я теперь
уж никого не боюсь, Сережа. Я хочу показать им, что и у меня есть характер, — и покажу! И вот нарочно
послал за тобой, чтоб ты помог мне им показать… Сердце мое разбито, Сережа… но я должен, я обязан поступить со всею строгостью. Справедливость неумолима!
— Где она, не знаешь ли? где она теперь? — проговорил он наконец, побледнев от испуга. — А я-то, дурак,
шел сюда совсем
уж спокойный, думал, что все
уж уладилось, — прибавил он в отчаянии.
Я вот и
шел сюда почти совсем
уж спокойный.
— В саду, братец. Бог попутал!
Пошел я, чтоб непременно ее увидеть. Хотел ей высказать, урезонить ее, насчет тебя, то есть. А она меня
уж целый час дожидалась, там, у сломанной скамейки, за прудом… Она туда часто приходит, когда надо поговорить со мной.
— Не успел я двух слов сказать, знаешь, сердце у меня заколотилось, из глаз слезы выступили; стал я ее уговаривать, чтоб за тебя вышла; а она мне: «Верно, вы меня не любите, верно, вы ничего не видите», — и вдруг как бросится мне на шею, обвила меня руками, заплакала, зарыдала! «Я, говорит, одного вас люблю и на за кого не выйду. Я вас
уже давно люблю, только и за вас не выйду, а завтра же уеду и в монастырь
пойду».
— А нельзя ли не выгонять? Я, брат, так решил: завтра же
пойду к нему рано, чем свет, все расскажу, вот как с тобой говорил: не может быть, чтоб он не понял меня; он благороден, он благороднейший из людей! Но вот что меня беспокоит: что, если маменька предуведомила сегодня Татьяну Ивановну о завтрашнем предложении? Ведь это
уж худо!
Наконец мы расстались. Я обнял и благословил дядю. «Завтра, завтра, — повторял он, — все решится, — прежде чем ты встанешь, решится.
Пойду к Фоме и поступлю с ним по-рыцарски, открою ему все, как родному брату, все изгибы сердца, всю внутренность. Прощай, Сережа. Ложись, ты устал; а я
уж, верно, во всю ночь глаз не сомкну».
— Это что? — закричала она. — Что это здесь происходит? Вы, Егор Ильич, врываетесь в благородный дом с своей ватагой, пугаете дам, распоряжаетесь!.. Да на что это похоже? Я еще не выжила из ума,
слава богу, Егор Ильич! А ты, пентюх! — продолжала она вопить, набрасываясь на сына. — Ты
уж и нюни распустил перед ними! Твоей матери делают оскорбление в ее же доме, а ты рот разинул! Какой ты порядочный молодой человек после этого? Ты тряпка, а не молодой человек после этого!
Был
уже полдень, когда мы воротились в Степанчиково. Я прямо
пошел в свой флигель, куда тотчас же явился Гаврила с чаем. Я бросился было расспрашивать старика, но, почти вслед за ним, вошел дядя и тотчас же выслал его.
Я был
уже совсем готов. Мы
пошли.
— Хорошо, хорошо, после! — отвечал Мизинчиков, искривив свой рот судорожной улыбкой. — А теперь… Но куда ж вы? Говорю вам: прямо к Фоме Фомичу!
Идите за мной; вы там еще не были. Увидите другую комедию… Так как
уж дело
пошло на комедии…
— Вот и он! — радостно вскричал дядя, увидев меня. — Илюша, брат, стихи приготовил — вот неожиданность, настоящий сюрприз! Я, брат, поражен и нарочно за тобой
послал и стихи остановил до прихода… Садись-ка возле! Послушаем. Фома Фомич, да ты
уж признайся, братец, ведь,
уж верно, ты их всех надоумил, чтоб меня, старика, обрадовать? Присягну, что так!
— Я не хочу через себя раздор поселять в вашем доме, — продолжала Настенька. — А обо мне не беспокойтесь, Егор Ильич: меня никто не тронет, никто не обидит… я
пойду к папеньке… сегодня же… Лучше
уж простимся, Егор Ильич…
— Куда? в сарай? Нет, брат, не надуешь! Я
уж там ночевал… А впрочем, веди… С хорошим человеком отчего не
пойти?.. Подушки не надо; военному человеку не надо подушки… А ты мне, брат, диванчик, диванчик сочини… Да, слушай, — прибавил он останавливаясь, — ты, я вижу, малый теплый; сочини-ка ты мне того… понимаешь? ромео, как только, чтоб муху задавить… единственно, чтоб муху задавить, одну то есть рюмочку.
Егор Ильич и Настенька до того были счастливы друг с другом, что даже боялись за свое счастье, считали, что это
уж слишком
послал им Господь; что не стоят они такой милости, и предполагали, что, может быть, впоследствии им назначено искупить свое счастье крестом и страданиями.
Неточные совпадения
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет! Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да
уж попробовать не куды
пошло! Что будет, то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Второй месяц
пошел, как
уже из Питера!
Я не люблю церемонии. Напротив, я даже стараюсь всегда проскользнуть незаметно. Но никак нельзя скрыться, никак нельзя! Только выйду куда-нибудь,
уж и говорят: «Вон, говорят, Иван Александрович
идет!» А один раз меня приняли даже за главнокомандующего: солдаты выскочили из гауптвахты и сделали ружьем. После
уже офицер, который мне очень знаком, говорит мне: «Ну, братец, мы тебя совершенно приняли за главнокомандующего».
Этак ударит по плечу: «Приходи, братец, обедать!» Я только на две минуты захожу в департамент, с тем только, чтобы сказать: «Это вот так, это вот так!» А там
уж чиновник для письма, этакая крыса, пером только — тр, тр…
пошел писать.
Бобчинский. А я так думаю, что генерал-то ему и в подметки не станет! а когда генерал, то
уж разве сам генералиссимус. Слышали: государственный-то совет как прижал?
Пойдем расскажем поскорее Аммосу Федоровичу и Коробкину. Прощайте, Анна Андреевна!