Неточные совпадения
— А осмелюсь ли, милостивый государь мой, обратиться к вам с разговором приличным? Ибо
хотя вы и не в значительном виде, но опытность моя отличает в вас человека образованного и к напитку непривычного. Сам всегда уважал образованность, соединенную с сердечными чувствами, и, кроме того, состою титулярным советником. Мармеладов — такая фамилия; титулярный советник. Осмелюсь
узнать: служить изволили?
— Позволь, я тебе серьезный вопрос задать
хочу, — загорячился студент. — Я сейчас, конечно, пошутил, но смотри: с одной стороны, глупая, бессмысленная, ничтожная, злая, больная старушонка, никому не нужная и, напротив, всем вредная, которая сама не
знает, для чего живет, и которая завтра же сама собой умрет. Понимаешь? Понимаешь?
— Да что вы так смотрите, точно не
узнали? — проговорил он вдруг тоже со злобой. —
Хотите берите, а нет — я к другим пойду, мне некогда.
«Если действительно все это дело сделано было сознательно, а не по-дурацки, если у тебя действительно была определенная и твердая цель, то каким же образом ты до сих пор даже и не заглянул в кошелек и не
знаешь, что тебе досталось, из-за чего все муки принял и на такое подлое, гадкое, низкое дело сознательно шел? Да ведь ты в воду его
хотел сейчас бросить, кошелек-то, вместе со всеми вещами, которых ты тоже еще не видал… Это как же?»
Хотел было я ему, как
узнал это все, так, для очистки совести, тоже струю пустить, да на ту пору у нас с Пашенькой гармония вышла, и я повелел это дело все прекратить, в самом то есть источнике, поручившись, что ты заплатишь.
— Ох уж эти брюзгливые! Принципы!.. и весь-то ты на принципах, как на пружинах; повернуться по своей воле не смеет; а по-моему, хорош человек, — вот и принцип, и
знать я ничего не
хочу. Заметов человек чудеснейший.
Я же
хотел только
узнать теперь, кто вы такой, потому что, видите ли, к общему-то делу в последнее время прицепилось столько разных промышленников и до того исказили они все, к чему ни прикоснулись, в свой интерес, что решительно все дело испакостили.
Он не
знал, да и не думал о том, куда идти; он
знал одно: «что все это надо кончить сегодня же, за один раз, сейчас же; что домой он иначе не воротится, потому что не
хочет так жить».
— Об заклад, что придешь! — крикнул ему вдогонку Разумихин. — Иначе ты… иначе
знать тебя не
хочу! Постой, гей! Заметов там?
— Молчи-и-и! Не надо!..
Знаю, что
хочешь сказать!.. — И больной умолк; но в ту же минуту блуждающий взгляд его упал на дверь, и он увидал Соню…
— Он Лидочку больше всех нас любил, — продолжала она очень серьезно и не улыбаясь, уже совершенно как говорят большие, — потому любил, что она маленькая, и оттого еще, что больная, и ей всегда гостинцу носил, а нас он читать учил, а меня грамматике и закону божию, — прибавила она с достоинством, — а мамочка ничего не говорила, а только мы
знали, что она это любит, и папочка
знал, а мамочка меня
хочет по-французски учить, потому что мне уже пора получить образование.
— Уверяю, заботы немного, только говори бурду, какую
хочешь, только подле сядь и говори. К тому же ты доктор, начни лечить от чего-нибудь. Клянусь, не раскаешься. У ней клавикорды стоят; я ведь, ты
знаешь, бренчу маленько; у меня там одна песенка есть, русская, настоящая: «Зальюсь слезьми горючими…» Она настоящие любит, — ну, с песенки и началось; а ведь ты на фортепианах-то виртуоз, мэтр, Рубинштейн… Уверяю, не раскаешься!
— Сейчас, Софья Семеновна, у нас нет секретов, вы не помешаете… Я бы
хотел вам еще два слова сказать… Вот что, — обратился он вдруг, не докончив, точно сорвал, к Разумихину. — Ты ведь
знаешь этого… Как его!.. Порфирия Петровича?
Может, напугать меня
хотел тем, что
знает…
Ну, насчет этого вашего вопроса, право, не
знаю, как вам сказать,
хотя моя собственная совесть в высшей степени спокойна на этот счет.
— Это-то я и без вас понимаю, что нездоров,
хотя, право, не
знаю чем; по-моему, я, наверно, здоровее вас впятеро. Я вас не про то спросил, — верите вы или нет, что привидения являются? Я вас спросил: верите ли вы, что есть привидения?
Не
знаю, богат ли он теперь и что именно оставила ему Марфа Петровна; об этом мне будет известно в самый непродолжительный срок; но уж, конечно, здесь, в Петербурге, имея
хотя бы некоторые денежные средства, он примется тотчас за старое.
— Я не
знаю этого, — сухо ответила Дуня, — я слышала только какую-то очень странную историю, что этот Филипп был какой-то ипохондрик, какой-то домашний философ, люди говорили, «зачитался», и что удавился он более от насмешек, а не от побой господина Свидригайлова. А он при мне хорошо обходился с людьми, и люди его даже любили,
хотя и действительно тоже винили его в смерти Филиппа.
Я
хочу и могу
узнать теперь наверно: брат ли он мне?
— Не
знаю, они на той квартире должны; только хозяйка, слышно, говорила сегодня, что отказать
хочет, а Катерина Ивановна говорит, что и сама ни минуты не останется.
Ну кто же, скажите, из всех подсудимых, даже из самого посконного мужичья, не
знает, что его, например, сначала начнут посторонними вопросами усыплять (по счастливому выражению вашему), а потом вдруг и огорошат в самое темя, обухом-то-с, хе! хе! хе! в самое-то темя, по счастливому уподоблению вашему! хе! хе! так вы это в самом деле подумали, что я квартирой-то вас
хотел… хе! хе!
Раскольников сел, дрожь его проходила, и жар выступал во всем теле. В глубоком изумлении, напряженно слушал он испуганного и дружески ухаживавшего за ним Порфирия Петровича. Но он не верил ни единому его слову,
хотя ощущал какую-то странную наклонность поверить. Неожиданные слова Порфирия о квартире совершенно его поразили. «Как же это, он, стало быть,
знает про квартиру-то? — подумалось ему вдруг, — и сам же мне и рассказывает!»
— Вы все лжете, — проговорил он медленно и слабо, с искривившимися в болезненную улыбку губами, — вы мне опять
хотите показать, что всю игру мою
знаете, все ответы мои заранее
знаете, — говорил он, сам почти чувствуя, что уже не взвешивает как должно слов, — запугать меня
хотите… или просто смеетесь надо мной…
— Какое вам дело? Почем это вы
знаете? К чему так интересуетесь? Вы следите, стало быть, за мной и
хотите мне это показать?
— Лжешь, ничего не будет! Зови людей! Ты
знал, что я болен, и раздражить меня
хотел, до бешенства, чтоб я себя выдал, вот твоя цель! Нет, ты фактов подавай! Я все понял! У тебя фактов нет, у тебя одни только дрянные, ничтожные догадки, заметовские!.. Ты
знал мой характер, до исступления меня довести
хотел, а потом и огорошить вдруг попами да депутатами [Депутаты — здесь: понятые.]… Ты их ждешь? а? Чего ждешь? Где? Подавай!
Зная болезненность его характера и, с первого взгляда, верно схватив и проникнув его, Порфирий действовал
хотя слишком решительно, но почти наверное.
— Видемши я, — начал мещанин, — что дворники с моих слов идти не
хотят, потому, говорят, уже поздно, а пожалуй, еще осерчает, что тем часом не пришли, стало мне обидно, и сна решился, и стал
узнавать.
— Ну, так я вас особенно попрошу остаться здесь, с нами, и не оставлять меня наедине с этой… девицей. Дело пустяшное, а выведут бог
знает что. Я не
хочу, чтобы Раскольников там передал… Понимаете, про что я говорю?
У папеньки Катерины Ивановны, который был полковник и чуть-чуть не губернатор, стол накрывался иной раз на сорок персон, так что какую-нибудь Амалию Ивановну, или, лучше сказать, Людвиговну, туда и на кухню бы не пустили…» Впрочем, Катерина Ивановна положила до времени не высказывать своих чувств,
хотя и решила в своем сердце, что Амалию Ивановну непременно надо будет сегодня же осадить и напомнить ей ее настоящее место, а то она бог
знает что об себе замечтает, покамест же обошлась с ней только холодно.
— Вы так и
знали? — подхватил Лужин, — стало быть, уже и прежде имели
хотя бы некоторые основания так заключать. Прошу вас, почтеннейшая Амалия Ивановна, запомнить слова ваши, произнесенные, впрочем, при свидетелях.
Неужели потому только, что
хотели от меня скрыть,
зная, что я противных убеждений и отрицаю частную благотворительность, ничего не исцеляющую радикально?
Потом, что
хотите избежать благодарности и чтоб, ну, как это там говорится: чтоб правая рука, что ль, не
знала… одним словом, как-то этак…
— Стало быть, я с ним приятель большой… коли
знаю, — продолжал Раскольников, неотступно продолжая смотреть в ее лицо, точно уже был не в силах отвести глаз, — он Лизавету эту… убить не
хотел… Он ее… убил нечаянно… Он старуху убить
хотел… когда она была одна… и пришел… А тут вошла Лизавета… Он тут… и ее убил.
Видишь, я тогда все себя спрашивал: зачем я так глуп, что если другие глупы и коли я
знаю уж наверно, что они глупы, то сам не
хочу быть умнее?
— Э-эх, Соня! — вскрикнул он раздражительно,
хотел было что-то ей возразить, но презрительно замолчал. — Не прерывай меня, Соня! Я
хотел тебе только одно доказать: что черт-то меня тогда потащил, а уж после того мне объяснил, что не имел я права туда ходить, потому что я такая же точно вошь, как и все! Насмеялся он надо мной, вот я к тебе и пришел теперь! Принимай гостя! Если б я не вошь был, то пришел ли бы я к тебе? Слушай: когда я тогда к старухе ходил, я только попробовать сходил… Так и
знай!
— Непременно помешалась! — говорил он Раскольникову, выходя с ним на улицу, — я только не
хотел пугать Софью Семеновну и сказал: «кажется», но и сомнения нет. Это, говорят, такие бугорки, в чахотке, на мозгу вскакивают; жаль, что я медицины не
знаю. Я, впрочем, пробовал ее убедить, но она ничего не слушает.
— Родька… Видишь… Ну… Ах, черт! А ты-то куда
хочешь отправиться? Видишь: если все это секрет, то пусть! Но я… я
узнаю секрет… И уверен, что непременно какой-нибудь вздор и страшные пустяки и что ты один все и затеял. А впрочем, ты отличнейший человек! Отличнейший человек!..
— А я именно
хотел тебе прибавить, да ты перебил, что ты это очень хорошо давеча рассудил, чтобы тайны и секреты эти не
узнавать. Оставь до времени, не беспокойся. Все в свое время
узнаешь, именно тогда, когда надо будет. Вчера мне один человек сказал, что надо воздуху человеку, воздуху, воздуху! Я
хочу к нему сходить сейчас и
узнать, что он под этим разумеет.
Мелькала постоянно во все эти дни у Раскольникова еще одна мысль и страшно его беспокоила,
хотя он даже старался прогонять ее от себя, так она была тяжела для него! Он думал иногда: Свидригайлов все вертелся около него, да и теперь вертится; Свидригайлов
узнал его тайну; Свидригайлов имел замыслы против Дуни. А если и теперь имеет? Почти наверное можно сказать, что да.А если теперь,
узнав его тайну и таким образом получив над ним власть, он
захочет употребить ее как оружие против Дуни?
— И я мог иметь свои причины,
хотя вы их и не
узнаете.
— Сильно подействовало! — бормотал про себя Свидригайлов, нахмурясь. — Авдотья Романовна, успокойтесь!
Знайте, что у него есть друзья. Мы его спасем, выручим.
Хотите, я увезу его за границу? У меня есть деньги; я в три дня достану билет. А насчет того, что он убил, то он еще наделает много добрых дел, так что все это загладится; успокойтесь. Великим человеком еще может быть. Ну, что с вами? Как вы себя чувствуете?
— Нельзя же было кричать на все комнаты о том, что мы здесь говорили. Я вовсе не насмехаюсь; мне только говорить этим языком надоело. Ну куда вы такая пойдете? Или вы
хотите предать его? Вы его доведете до бешенства, и он предаст себя сам.
Знайте, что уж за ним следят, уже попали на след. Вы только его выдадите. Подождите: я видел его и говорил с ним сейчас; его еще можно спасти. Подождите, сядьте, обдумаем вместе. Я для того и звал вас, чтобы поговорить об этом наедине и хорошенько обдумать. Да сядьте же!
— Доноси, если
хочешь! Ни с места! Не сходи! Я выстрелю! Ты жену отравил, я
знаю, ты сам убийца!..
Пульхерия Александровна
узнала даже адрес матери двух спасенных от пожара малюток и
хотела непременно отправиться к ней.
Раскольников долго не
знал о смерти матери,
хотя корреспонденция с Петербургом установилась еще с самого начала водворения его в Сибири.