Неточные совпадения
И он взмахнул хлыстом. Раскольников бросился на него
с кулаками, не рассчитав даже и того, что плотный господин мог управиться и
с двумя такими,
как он. Но в эту минуту кто-то крепко схватил его сзади, между ними
стал городовой.
Он встал на ноги, в удивлении осмотрелся кругом,
как бы дивясь и тому, что зашел сюда, и пошел на Т—в мост. Он был бледен, глаза его горели, изнеможение было во всех его членах, но ему вдруг
стало дышать
как бы легче. Он почувствовал, что уже сбросил
с себя это страшное бремя, давившее его так долго, и на душе его
стало вдруг легко и мирно. «Господи! — молил он, — покажи мне путь мой, а я отрекаюсь от этой проклятой… мечты моей!»
Она вошла опять в два часа
с супом. Он лежал
как давеча. Чай стоял нетронутый. Настасья даже обиделась и
с злостью
стала толкать его.
Стараясь развязать снурок и оборотясь к окну, к свету (все окна у ней были заперты, несмотря на духоту), она на несколько секунд совсем его оставила и
стала к нему задом. Он расстегнул пальто и высвободил топор из петли, но еще не вынул совсем, а только придерживал правою рукой под одеждой. Руки его были ужасно слабы; самому ему слышалось,
как они,
с каждым мгновением, все более немели и деревенели. Он боялся, что выпустит и уронит топор… вдруг голова его
как бы закружилась.
Вдруг послышалось, что в комнате, где была старуха, ходят. Он остановился и притих,
как мертвый. Но все было тихо,
стало быть померещилось. Вдруг явственно послышался легкий крик или
как будто кто-то тихо и отрывисто простонал и замолчал. Затем опять мертвая тишина,
с минуту или
с две. Он сидел на корточках у сундука и ждал, едва переводя дух, но вдруг вскочил, схватил топор и выбежал из спальни.
«Куски рваной холстины ни в
каком случае не возбудят подозрения; кажется, так, кажется, так!» — повторял он, стоя среди комнаты, и
с напряженным до боли вниманием
стал опять высматривать кругом, на полу и везде, не забыл ли еще чего-нибудь?
«Денег?
Каких денег? — думал Раскольников, — но…
стало быть, уж наверно не то!» И он вздрогнул от радости. Ему
стало вдруг ужасно, невыразимо легко. Все
с плеч слетело.
— Катай скорей и чаю, Настасья, потому насчет чаю, кажется, можно и без факультета. Но вот и пивцо! — он пересел на свой стул, придвинул к себе суп, говядину и
стал есть
с таким аппетитом,
как будто три дня не ел.
Раскольников оборотился к стене, где на грязных желтых обоях
с белыми цветочками выбрал один неуклюжий белый цветок,
с какими-то коричневыми черточками, и
стал рассматривать: сколько в нем листиков,
какие на листиках зазубринки и сколько черточек? Он чувствовал, что у него онемели руки и ноги, точно отнялись, но и не попробовал шевельнуться и упорно глядел на цветок.
И бегу, этта, я за ним, а сам кричу благим матом; а
как с лестницы в подворотню выходить — набежал я
с размаху на дворника и на господ, а сколько было
с ним господ, не упомню, а дворник за то меня обругал, а другой дворник тоже обругал, и дворникова баба вышла, тоже нас обругала, и господин один в подворотню входил,
с дамою, и тоже нас обругал, потому мы
с Митькой поперек места легли: я Митьку за волосы схватил и повалил и
стал тузить, а Митька тоже, из-под меня, за волосы меня ухватил и
стал тузить, а делали мы то не по злобе, а по всей то есь любови, играючи.
— Вы сумасшедший, — выговорил почему-то Заметов тоже чуть не шепотом и почему-то отодвинулся вдруг от Раскольникова. У того засверкали глаза; он ужасно побледнел; верхняя губа его дрогнула и запрыгала. Он склонился к Заметову
как можно ближе и
стал шевелить губами, ничего не произнося; так длилось
с полминуты; он знал, что делал, но не мог сдержать себя. Страшное слово,
как тогдашний запор в дверях, так и прыгало на его губах: вот-вот сорвется; вот-вот только спустить его, вот-вот только выговорить!
С этого вечера, когда я узнал,
как он всем вам был предан и
как особенно вас, Катерина Ивановна, уважал и любил, несмотря на свою несчастную слабость,
с этого вечера мы и
стали друзьями…
— Ах, эта болезнь! Что-то будет, что-то будет! И
как он говорил
с тобою, Дуня! — сказала мать, робко заглядывая в глаза дочери, чтобы прочитать всю ее мысль и уже вполовину утешенная тем, что Дуня же и защищает Родю, а
стало быть, простила его. — Я уверена, что он завтра одумается, — прибавила она, выпытывая до конца.
— Здоров, здоров! — весело крикнул навстречу входящим Зосимов. Он уже минут
с десять
как пришел и сидел во вчерашнем своем углу на диване. Раскольников сидел в углу напротив, совсем одетый и даже тщательно вымытый и причесанный, чего уже давно
с ним не случалось. Комната разом наполнилась, но Настасья все-таки успела пройти вслед за посетителями и
стала слушать.
— Да
с какой же
стати очень-то?
— Помилуйте, да вы деньги можете
с них спросить за
статью!
Какой, однако ж, у вас характер! Живете так уединенно, что таких вещей, до вас прямо касающихся, не ведаете. Это ведь факт-с.
По-моему, если бы Кеплеровы и Ньютоновы открытия, вследствие каких-нибудь комбинаций, никоим образом не могли бы
стать известными людям иначе
как с пожертвованием жизни одного, десяти, ста и так далее человек, мешавших бы этому открытию или ставших бы на пути
как препятствие, то Ньютон имел бы право, и даже был бы обязан… устранить этих десять или сто человек, чтобы сделать известными свои открытия всему человечеству.
— Так-с, так-с, — не сиделось Порфирию, — мне почти
стало ясно теперь,
как вы на преступление изволите смотреть-с, но… уж извините меня за мою назойливость (беспокою уж очень вас, самому совестно!) — видите ли-с: успокоили вы меня давеча очень-с насчет ошибочных-то случаев смешения обоих разрядов, но… меня все тут практические разные случаи опять беспокоят!
Не
стану теперь описывать, что было в тот вечер у Пульхерии Александровны,
как воротился к ним Разумихин,
как их успокоивал,
как клялся, что надо дать отдохнуть Роде в болезни, клялся, что Родя придет непременно, будет ходить каждый день, что он очень, очень расстроен, что не надо раздражать его;
как он, Разумихин, будет следить за ним, достанет ему доктора хорошего, лучшего, целый консилиум… Одним словом,
с этого вечера Разумихин
стал у них сыном и братом.
— Потом поймешь. Разве ты не то же сделала? Ты тоже переступила… смогла переступить. Ты на себя руки наложила, ты загубила жизнь… свою (это все равно!) Ты могла бы жить духом и разумом, а кончишь на Сенной… Но ты выдержать не можешь и, если останешься одна, сойдешь
с ума,
как и я. Ты уж и теперь
как помешанная;
стало быть, нам вместе идти, по одной дороге! Пойдем!
Выходило, что или тот человек еще ничего не донес, или… или просто он ничего тоже не знает и сам, своими глазами, ничего не видал (да и
как он мог видеть?), а
стало быть, все это, вчерашнее, случившееся
с ним, Раскольниковым, опять-таки было призрак, преувеличенный раздраженным и больным воображением его.
И так сильно было его негодование, что тотчас же прекратило дрожь; он приготовился войти
с холодным и дерзким видом и дал себе слово
как можно больше молчать, вглядываться и вслушиваться и, хоть на этот раз, по крайней мере, во что бы то ни
стало победить болезненно раздраженную натуру свою.
Ведь я знаю,
как вы квартиру-то нанимать ходили, под самую ночь, когда смерклось, да в колокольчик
стали звонить, да про кровь спрашивали, да работников и дворников
с толку сбили.
— Прочь, рано еще! Подожди, пока позовут!.. Зачем его раньше привели? — бормотал в крайней досаде,
как бы сбитый
с толку Порфирий Петрович. Но Николай вдруг
стал на колени.
— Еще не всё-с, — остановил ее Петр Петрович, улыбнувшись на ее простоватость и незнание приличий, — и мало вы меня знаете, любезнейшая Софья Семеновна, если подумали, что из-за этой маловажной, касающейся одного меня причины я бы
стал беспокоить лично и призывать к себе такую особу,
как вы. Цель у меня другая-с.
— Вот вы, наверно, думаете,
как и все, что я
с ним слишком строга была, — продолжала она, обращаясь к Раскольникову. — А ведь это не так! Он меня уважал, он меня очень, очень уважал! Доброй души был человек! И так его жалко
становилось иной раз! Сидит, бывало, смотрит на меня из угла, так жалко
станет его, хотелось бы приласкать, а потом и думаешь про себя: «приласкаешь, а он опять напьется», только строгостию сколько-нибудь и удержать можно было.
— Дичь! — завопил взбешенный до ярости Лужин, — дичь вы все мелете, сударь. «Забыл, вспомнил, забыл» — что такое?
Стало быть, я нарочно ей подложил? Для чего?
С какою целью? Что общего у меня
с этой…
Раскольников прошел к столу и сел на стул,
с которого она только что встала. Она
стала перед ним в двух шагах, точь-в-точь
как вчера.
— Так к тебе ходит Авдотья Романовна, — проговорил он, скандируя слова, — а ты сам хочешь видеться
с человеком, который говорит, что воздуху надо больше, воздуху и… и
стало быть, и это письмо… это тоже что-нибудь из того же, — заключил он
как бы про себя.
Но
с какой же
стати этот-то
стал его так надувать?
«Надо кончить
с Свидригайловым, — думал он, — и во что бы то ни
стало,
как можно скорей: этот тоже, кажется, ждет, чтоб я сам к нему пришел».
Раскольников взял газету и мельком взглянул на свою
статью.
Как ни противоречило это его положению и состоянию, но он ощутил то странное и язвительно-сладкое чувство,
какое испытывает автор, в первый раз видящий себя напечатанным, к тому же и двадцать три года сказались. Это продолжалось одно мгновение. Прочитав несколько строк, он нахмурился, и страшная тоска сжала его сердце. Вся его душевная борьба последних месяцев напомнилась ему разом.
С отвращением и досадой отбросил он
статью на стол.
Пульхерия Александровна
с радостью благословила дочь на брак
с Разумихиным; но после этого брака
стала как будто еще грустнее и озабоченнее.
Он никогда не говорил
с ними о боге и о вере, но они хотели убить его
как безбожника; он молчал и не возражал им. Один каторжный бросился было на него в решительном исступлении; Раскольников ожидал его спокойно и молча: бровь его не шевельнулась, ни одна черта его лица не дрогнула. Конвойный успел вовремя
стать между ним и убийцей — не то пролилась бы кровь.