Неточные совпадения
Конечно,
если бы даже целые годы приходилось ему ждать удобного случая, то и тогда, имея замысел, нельзя было рассчитывать наверное на более очевидный шаг к успеху этого замысла,
как тот, который представлялся вдруг сейчас. Во всяком случае, трудно было
бы узнать накануне и наверно, с большею точностию и с наименьшим риском, без всяких опасных расспросов и разыскиваний, что завтра, в таком-то часу, такая-то старуха, на которую готовится покушение, будет дома одна-одинехонька.
И
если бы даже случилось когда-нибудь так, что уже все до последней точки было
бы им разобрано и решено окончательно и сомнений не оставалось
бы уже более никаких, — то тут-то
бы, кажется, он и отказался от всего,
как от нелепости, чудовищности и невозможности.
— Да
как же вы не понимаете? Значит, кто-нибудь из них дома.
Если бы все ушли, так снаружи
бы ключом заперли, а не на запор изнутри. А тут, — слышите,
как запор брякает? А чтобы затвориться на запор изнутри, надо быть дома, понимаете? Стало быть, дома сидят, да не отпирают!
Если б он захотел подумать немного, то, конечно, удивился
бы тому,
как мог он так говорить с ними минуту назад и даже навязываться с своими чувствами?
«Где это, — подумал Раскольников, идя далее, — где это я читал,
как один приговоренный к смерти, за час до смерти, говорит или думает, что
если бы пришлось ему жить где-нибудь на высоте, на скале, и на такой узенькой площадке, чтобы только две ноги можно было поставить, — а кругом будут пропасти, океан, вечный мрак, вечное уединение и вечная буря, — и оставаться так, стоя на аршине пространства, всю жизнь, тысячу лет, вечность, — то лучше так жить, чем сейчас умирать!
Если бы вы только знали,
как я вас обеих люблю!..
На тревожный же и робкий вопрос Пульхерии Александровны, насчет «будто
бы некоторых подозрений в помешательстве», он отвечал с спокойною и откровенною усмешкой, что слова его слишком преувеличены; что, конечно, в больном заметна какая-то неподвижная мысль, что-то обличающее мономанию, — так
как он, Зосимов, особенно следит теперь за этим чрезвычайно интересным отделом медицины, — но ведь надо же вспомнить, что почти вплоть до сегодня больной был в бреду, и… и, конечно, приезд родных его укрепит, рассеет и подействует спасительно, — «
если только можно будет избегнуть новых особенных потрясений», прибавил он значительно.
— Так вот, Дмитрий Прокофьич, я
бы очень, очень хотела узнать…
как вообще… он глядит теперь на предметы, то есть, поймите меня,
как бы это вам сказать, то есть лучше сказать: что он любит и что не любит? Всегда ли он такой раздражительный?
Какие у него желания и, так сказать, мечты,
если можно? Что именно теперь имеет на него особенное влияние? Одним словом, я
бы желала…
— А я так даже подивился на него сегодня, — начал Зосимов, очень обрадовавшись пришедшим, потому что в десять минут уже успел потерять нитку разговора с своим больным. — Дня через три-четыре,
если так пойдет, совсем будет
как прежде, то есть
как было назад тому месяц, али два… али, пожалуй, и три? Ведь это издалека началось да подготовлялось… а? Сознаётесь теперь, что, может, и сами виноваты были? — прибавил он с осторожною улыбкой,
как бы все еще боясь его чем-нибудь раздражить.
— Помилуйте-с, напротив, на-а-против!
Если бы вы знали,
как вы меня интересуете! Любопытно и смотреть и слушать… и я, признаюсь, так рад, что вы изволили, наконец, пожаловать…
По-моему,
если бы Кеплеровы и Ньютоновы открытия, вследствие каких-нибудь комбинаций, никоим образом не могли
бы стать известными людям иначе
как с пожертвованием жизни одного, десяти, ста и так далее человек, мешавших
бы этому открытию или ставших
бы на пути
как препятствие, то Ньютон имел
бы право, и даже был
бы обязан… устранить этих десять или сто человек, чтобы сделать известными свои открытия всему человечеству.
— Стой! — закричал Разумихин, хватая вдруг его за плечо, — стой! Ты наврал! Я надумался: ты наврал! Ну
какой это подвох? Ты говоришь, что вопрос о работниках был подвох? Раскуси: ну
если б это ты сделал, мог ли б ты проговориться, что видел,
как мазали квартиру… и работников? Напротив: ничего не видал,
если бы даже и видел! Кто ж сознается против себя?
— Да ведь я ничьим мнением особенно не интересуюсь, — сухо и
как бы даже с оттенком высокомерия ответил Свидригайлов, — а потому отчего же и не побывать пошляком, когда это платье в нашем климате так удобно носить и… и особенно,
если к тому и натуральную склонность имеешь, — прибавил он, опять засмеявшись.
Если бы в моем предложении была хотя миллионная доля расчета, то не стал
бы я предлагать всего только десять тысяч, тогда
как всего пять недель назад предлагал ей больше.
— Мне кажется, особенно тревожиться нечего, ни вам, ни Авдотье Романовне, конечно,
если сами не пожелаете входить в
какие бы то ни было с ним отношения. Что до меня касается, я слежу и теперь разыскиваю, где он остановился…
— А вам разве не жалко? Не жалко? — вскинулась опять Соня, — ведь вы, я знаю, вы последнее сами отдали, еще ничего не видя. А
если бы вы все-то видели, о господи! А сколько, сколько раз я ее в слезы вводила! Да на прошлой еще неделе! Ох, я! Всего за неделю до его смерти. Я жестоко поступила! И сколько, сколько раз я это делала. Ах,
как теперь, целый день вспоминать было больно!
«Мария же, пришедши туда, где был Иисус, и увидев его, пала к ногам его; и сказала ему: господи!
если бы ты был здесь, не умер
бы брат мой. Иисус, когда увидел ее плачущую и пришедших с нею иудеев плачущих, сам восскорбел духом и возмутился. И сказал: где вы положили его? Говорят ему: господи! поди и посмотри. Иисус прослезился. Тогда иудеи говорили: смотри,
как он любил его. А некоторые из них сказали: не мог ли сей, отверзший очи слепому, сделать, чтоб и этот не умер?»
— Потом поймешь. Разве ты не то же сделала? Ты тоже переступила… смогла переступить. Ты на себя руки наложила, ты загубила жизнь… свою (это все равно!) Ты могла
бы жить духом и разумом, а кончишь на Сенной… Но ты выдержать не можешь и,
если останешься одна, сойдешь с ума,
как и я. Ты уж и теперь
как помешанная; стало быть, нам вместе идти, по одной дороге! Пойдем!
А зачем дворников сбивали и в часть, к квартальному поручику, подзывали?» Вот
как бы следовало мне поступить,
если б я хоть капельку на вас подозрения имел.
Как именно расстались
бы они сегодня,
если бы не подошла неожиданная катастрофа, через Николая?
— Всего только во втором,
если судить по-настоящему! Да хоть
бы и в четвертом, хоть
бы в пятнадцатом, все это вздор! И
если я когда сожалел, что у меня отец и мать умерли, то уж, конечно, теперь. Я несколько раз мечтал даже о том, что,
если б они еще были живы,
как бы я их огрел протестом! Нарочно подвел
бы так… Это что, какой-нибудь там «отрезанный ломоть», тьфу! Я
бы им показал! Я
бы их удивил! Право, жаль, что нет никого!
— Еще не всё-с, — остановил ее Петр Петрович, улыбнувшись на ее простоватость и незнание приличий, — и мало вы меня знаете, любезнейшая Софья Семеновна,
если подумали, что из-за этой маловажной, касающейся одного меня причины я
бы стал беспокоить лично и призывать к себе такую особу,
как вы. Цель у меня другая-с.
Если каким бы то ни было образом вы знаете и укажете нам, где он теперь находится, то, уверяю вас честным словом и беру всех в свидетели, что дело тем только и кончится.
— Я готов-с и отвечаю… но уймитесь, сударыня, уймитесь! Я слишком вижу, что вы бойкая!.. Это… это… это
как же-с? — бормотал Лужин, — это следует при полиции-с… хотя, впрочем, и теперь свидетелей слишком достаточно… Я готов-с… Но, во всяком случае, затруднительно мужчине… по причине пола…
Если бы с помощью Амалии Ивановны… хотя, впрочем, так дело не делается… Это
как же-с?
Ну-с; так вот:
если бы вдруг все это теперь на ваше решение отдали: тому или тем жить на свете, то есть Лужину ли жить и делать мерзости или умирать Катерине Ивановне? то
как бы вы решили: кому из них умереть?
— Э-эх, Соня! — вскрикнул он раздражительно, хотел было что-то ей возразить, но презрительно замолчал. — Не прерывай меня, Соня! Я хотел тебе только одно доказать: что черт-то меня тогда потащил, а уж после того мне объяснил, что не имел я права туда ходить, потому что я такая же точно вошь,
как и все! Насмеялся он надо мной, вот я к тебе и пришел теперь! Принимай гостя!
Если б я не вошь был, то пришел ли
бы я к тебе? Слушай: когда я тогда к старухе ходил, я только попробовать сходил… Так и знай!
Только изверг и подлец,
если не сумасшедший, мог
бы так поступить с ними,
как ты поступил; а следственно, ты сумасшедший…
— Да садитесь, Порфирий Петрович, садитесь, — усаживал гостя Раскольников, с таким, по-видимому, довольным и дружеским видом, что, право, сам на себя подивился,
если бы мог на себя поглядеть. Последки, подонки выскребывались! Иногда этак человек вытерпит полчаса смертного страху с разбойником, а
как приложат ему нож к горлу окончательно, так тут даже и страх пройдет. Он прямо уселся пред Порфирием и, не смигнув, смотрел на него. Порфирий прищурился и начал закуривать папироску.
Ведь и вас кто-то
как будто подталкивал, ей-богу, а
если бы не развел нас Миколка, то… а Миколку-то тогда помните?
— Э, полноте, что мне теперь приемы! Другое
бы дело,
если бы тут находились свидетели, а то ведь мы один на один шепчем. Сами видите, я не с тем к вам пришел, чтобы гнать и ловить вас,
как зайца. Признаетесь аль нет — в эту минуту мне все равно. Про себя-то я и без вас убежден.
На всякий случай есть у меня и еще к вам просьбица, — прибавил он, понизив голос, — щекотливенькая она, а важная:
если, то есть на всякий случай (чему я, впрочем, не верую и считаю вас вполне неспособным),
если бы на случай, — ну так, на всякий случай, — пришла
бы вам охота в эти сорок — пятьдесят часов как-нибудь дело покончить иначе, фантастическим
каким образом — ручки этак на себя поднять (предположение нелепое, ну да уж вы мне его простите), то — оставьте краткую, но обстоятельную записочку.
Ох,
если бы вы видели, Родион Романыч, хоть раз в жизни глазки вашей сестрицы так,
как они иногда умеют сверкать!
Если б он обернулся хоть раз дорогой, то успел
бы увидеть,
как Свидригайлов, отъехав не более ста шагов, расплатился с коляской и сам очутился на тротуаре.
Разумеется, я
бы и сам не поверил, так же
как и вы,
если бы мне передали со стороны.
Тут,
как бы вам это выразить, своего рода теория, то же самое дело, по которому я нахожу, например, что единичное злодейство позволительно,
если главная цель хороша.
Я говорил только к тому, что на совести вашей ровно ничего не останется,
если бы даже…
если бы даже вы и захотели спасти вашего брата добровольно, так,
как я вам предлагаю.
А ведь, пожалуй, и перемолола
бы меня как-нибудь…» Он опять замолчал и стиснул зубы: опять образ Дунечки появился пред ним точь-в-точь
как была она, когда, выстрелив в первый раз, ужасно испугалась, опустила револьвер и, помертвев, смотрела на него, так что он два раза успел
бы схватить ее, а она и руки
бы не подняла в защиту,
если б он сам ей не напомнил.
О,
как бы счастлив он был,
если бы мог сам обвинить себя!