Неточные совпадения
Чувство бесконечного отвращения, начинавшее давить и мутить его сердце еще в
то время, как он только шел к старухе, достигло теперь такого размера и так ярко выяснилось, что он не
знал, куда деться от тоски своей.
— А осмелюсь ли, милостивый государь мой, обратиться к вам с разговором приличным? Ибо хотя вы и не в значительном виде, но опытность моя отличает в вас человека образованного и к напитку непривычного. Сам всегда уважал образованность, соединенную с сердечными чувствами, и, кроме
того, состою титулярным советником. Мармеладов — такая фамилия; титулярный советник. Осмелюсь
узнать: служить изволили?
Знаю я, что и пьянство не добродетель, и это
тем паче.
—
То есть безнадежно вполне-с, заранее
зная, что из сего ничего не выйдет.
Прощаются же и теперь грехи твои мнози, за
то, что возлюбила много…» И простит мою Соню, простит, я уж
знаю, что простит…
Потому, как если Соня не накормила,
то… уж не
знаю что! не
знаю!
Нет, Дунечка, все вижу и
знаю, о чем ты со мной много —
то говорить собираешься;
знаю и
то, о чем ты всю ночь продумала, ходя по комнате, и о чем молилась перед Казанскою божией матерью, которая у мамаши в спальне стоит.
Это я два с половиной года назад уже
знал и с
тех пор два с половиной года об этом думал, об этом именно, что «Дунечка многое может снести».
Нет, Дуня не
та была, сколько я
знал, и… ну да уж, конечно, не изменилась и теперь!..
Вдруг он вздрогнул: одна, тоже вчерашняя, мысль опять пронеслась в его голове. Но вздрогнул он не оттого, что пронеслась эта мысль. Он ведь
знал, он предчувствовал, что она непременно «пронесется», и уже ждал ее; да и мысль эта была совсем не вчерашняя. Но разница была в
том, что месяц назад, и даже вчера еще, она была только мечтой, а теперь… теперь явилась вдруг не мечтой, а в каком-то новом, грозном и совсем незнакомом ему виде, и он вдруг сам сознал это… Ему стукнуло в голову, и потемнело в глазах.
Он давно уже
знал все про эту Лизавету, и даже
та его
знала немного.
Конечно, если бы даже целые годы приходилось ему ждать удобного случая,
то и тогда, имея замысел, нельзя было рассчитывать наверное на более очевидный шаг к успеху этого замысла, как
тот, который представлялся вдруг сейчас. Во всяком случае, трудно было бы
узнать накануне и наверно, с большею точностию и с наименьшим риском, без всяких опасных расспросов и разыскиваний, что завтра, в таком-то часу, такая-то старуха, на которую готовится покушение, будет дома одна-одинехонька.
Он очень хорошо
знал, он отлично хорошо
знал, что они в это мгновение уже в квартире, что очень удивились, видя, что она отперта, тогда как сейчас была заперта, что они уже смотрят на тела и что пройдет не больше минуты, как они догадаются и совершенно сообразят, что тут только что был убийца и успел куда-нибудь спрятаться, проскользнуть мимо них, убежать; догадаются, пожалуй, и о
том, что он в пустой квартире сидел, пока они вверх проходили.
«Если действительно все это дело сделано было сознательно, а не по-дурацки, если у тебя действительно была определенная и твердая цель,
то каким же образом ты до сих пор даже и не заглянул в кошелек и не
знаешь, что тебе досталось, из-за чего все муки принял и на такое подлое, гадкое, низкое дело сознательно шел? Да ведь ты в воду его хотел сейчас бросить, кошелек-то, вместе со всеми вещами, которых ты тоже еще не видал… Это как же?»
Да, это так; это все так. Он, впрочем, это и прежде
знал, и совсем это не новый вопрос для него; и когда ночью решено было в воду кинуть,
то решено было безо всякого колебания и возражения, а так, как будто так
тому и следует быть, как будто иначе и быть невозможно… Да, он это все
знал и все помнил; да чуть ли это уже вчера не было так решено, в
ту самую минуту, когда он над сундуком сидел и футляры из него таскал… А ведь так!..
— Ну, слушай: я к тебе пришел, потому что, кроме тебя, никого не
знаю, кто бы помог… начать… потому что ты всех их добрее,
то есть умнее, и обсудить можешь… А теперь я вижу, что ничего мне не надо, слышишь, совсем ничего… ничьих услуг и участий… Я сам… один… Ну и довольно! Оставьте меня в покое!
— А вот через Афанасия Ивановича Вахрушина, об котором, почитаю, неоднократно изволили слышать-с, по просьбе вашей мамаши, чрез нашу контору вам перевод-с, — начал артельщик, прямо обращаясь к Раскольникову. — В случае если уже вы состоите в понятии-с — тридцать пять рублей вам вручить-с, так как Семен Семенович от Афанасия Ивановича, по просьбе вашей мамаши, по прежнему манеру о
том уведомление получили. Изволите знать-с?
Хотел было я ему, как
узнал это все, так, для очистки совести, тоже струю пустить, да на
ту пору у нас с Пашенькой гармония вышла, и я повелел это дело все прекратить, в самом
то есть источнике, поручившись, что ты заплатишь.
Тем временем дам
знать и Зосимову, хоть и без
того бы ему следовало давно здесь быть, ибо двенадцатый час.
— А я за тебя только одну! Остри еще! Заметов еще мальчишка, я еще волосенки ему надеру, потому что его надо привлекать, а не отталкивать.
Тем, что оттолкнешь человека, — не исправишь,
тем паче мальчишку. С мальчишкой вдвое осторожнее надо. Эх вы, тупицы прогрессивные, ничего-то не понимаете! Человека не уважаете, себя обижаете… А коли хочешь
знать, так у нас, пожалуй, и дело одно общее завязалось.
— Кой черт улики! А впрочем, именно по улике, да улика-то эта не улика, вот что требуется доказать! Это точь-в-точь как сначала они забрали и заподозрили этих, как бишь их… Коха да Пестрякова. Тьфу! Как это все глупо делается, даже вчуже гадко становится! Пестряков-то, может, сегодня ко мне зайдет… Кстати, Родя, ты эту штуку уж
знаешь, еще до болезни случилось, ровно накануне
того, как ты в обморок в конторе упал, когда там про это рассказывали…
Ну, конечно, бабушкин сон рассказывает, врет, как лошадь, потому я этого Душкина
знаю, сам он закладчик и краденое прячет, и тридцатирублевую вещь не для
того, чтоб «преставить», у Миколая подтибрил.
— «А было ль известно тебе, Миколаю, в
тот самый день, что такую-то вдову в такой-то день и час с сестрой ее убили и ограбили?» — «
Знать не
знаю, ведать не ведаю.
— Это доказано, — отвечал Разумихин, нахмурясь и как бы нехотя. — Кох
узнал вещь и закладчика указал, а
тот положительно доказал, что вещь точно его.
— Жалею весьма и весьма, что нахожу вас в таком положении, — начал он снова, с усилием прерывая молчание. — Если б
знал о вашем нездоровье, зашел бы раньше. Но,
знаете, хлопоты!.. Имею к
тому же весьма важное дело по моей адвокатской части в сенате. Не упоминаю уже о
тех заботах, которые и вы угадаете. Ваших,
то есть мамашу и сестрицу, жду с часу на час…
Я же хотел только
узнать теперь, кто вы такой, потому что, видите ли, к общему-то делу в последнее время прицепилось столько разных промышленников и до
того исказили они все, к чему ни прикоснулись, в свой интерес, что решительно все дело испакостили.
Он не
знал, да и не думал о
том, куда идти; он
знал одно: «что все это надо кончить сегодня же, за один раз, сейчас же; что домой он иначе не воротится, потому что не хочет так жить».
Он только чувствовал и
знал, что надо, чтобы все переменилось, так или этак, «хоть как бы
то ни было», повторял он с отчаянною, неподвижною самоуверенностью и решимостью.
Раскольников пошел прямо и вышел к
тому углу на Сенной, где торговали мещанин и баба, разговаривавшие тогда с Лизаветой; но их теперь не было.
Узнав место, он остановился, огляделся и обратился к молодому парню в красной рубахе, зевавшему у входа в мучной лабаз.
— Вы сумасшедший, — выговорил почему-то Заметов тоже чуть не шепотом и почему-то отодвинулся вдруг от Раскольникова. У
того засверкали глаза; он ужасно побледнел; верхняя губа его дрогнула и запрыгала. Он склонился к Заметову как можно ближе и стал шевелить губами, ничего не произнося; так длилось с полминуты; он
знал, что делал, но не мог сдержать себя. Страшное слово, как тогдашний запор в дверях, так и прыгало на его губах: вот-вот сорвется; вот-вот только спустить его, вот-вот только выговорить!
— Нечего связываться, — решил большой дворник. — Как есть выжига! Сам на
то лезет, известно, а свяжись, не развяжешься…
Знаем!
Между
тем Раскольников протеснился и нагнулся еще ближе. Вдруг фонарик ярко осветил лицо несчастного; он
узнал его.
— Вот тут, через три дома, — хлопотал он, — дом Козеля, немца, богатого… Он теперь, верно, пьяный, домой пробирался. Я его
знаю… Он пьяница… Там у него семейство, жена, дети, дочь одна есть. Пока еще в больницу тащить, а тут, верно, в доме же доктор есть! Я заплачу, заплачу!.. Все-таки уход будет свой, помогут сейчас, а
то он умрет до больницы-то…
— Молчи-и-и! Не надо!..
Знаю, что хочешь сказать!.. — И больной умолк; но в
ту же минуту блуждающий взгляд его упал на дверь, и он увидал Соню…
— Умер, — отвечал Раскольников. — Был доктор, был священник, все в порядке. Не беспокойте очень бедную женщину, она и без
того в чахотке. Ободрите ее, если чем можете… Ведь вы добрый человек, я
знаю… — прибавил он с усмешкой, смотря ему прямо в глаза.
—
Знаешь что, провожу я тебя домой! Уж когда ты сам говоришь, что слаб,
то…
—
То есть не в сумасшедшие. Я, брат, кажется, слишком тебе разболтался… Поразило, видишь ли, его давеча
то, что тебя один только этот пункт интересует; теперь ясно, почему интересует;
зная все обстоятельства… и как это тебя раздражило тогда и вместе с болезнью сплелось… Я, брат, пьян немного, только черт его
знает, у него какая-то есть своя идея… Я тебе говорю: на душевных болезнях помешался. А только ты плюнь…
— Хоть вы и мать, а если останетесь,
то доведете его до бешенства, и тогда черт
знает что будет!
— Уверяю, заботы немного, только говори бурду, какую хочешь, только подле сядь и говори. К
тому же ты доктор, начни лечить от чего-нибудь. Клянусь, не раскаешься. У ней клавикорды стоят; я ведь, ты
знаешь, бренчу маленько; у меня там одна песенка есть, русская, настоящая: «Зальюсь слезьми горючими…» Она настоящие любит, — ну, с песенки и началось; а ведь ты на фортепианах-то виртуоз, мэтр, Рубинштейн… Уверяю, не раскаешься!
Самым ужаснейшим воспоминанием его было
то, как он оказался вчера «низок и гадок», не по
тому одному, что был пьян, а потому, что ругал перед девушкой, пользуясь ее положением, из глупо-поспешной ревности, ее жениха, не
зная не только их взаимных между собой отношений и обязательств, но даже и человека-то не
зная порядочно.
— Если только он будет дома, — прибавил он. — Фу, черт! В своем больном не властен, лечи поди! Не
знаешь, он к
тем пойдет, али
те сюда придут?
— Так вот, Дмитрий Прокофьич, я бы очень, очень хотела
узнать… как вообще… он глядит теперь на предметы,
то есть, поймите меня, как бы это вам сказать,
то есть лучше сказать: что он любит и что не любит? Всегда ли он такой раздражительный? Какие у него желания и, так сказать, мечты, если можно? Что именно теперь имеет на него особенное влияние? Одним словом, я бы желала…
— А
знаете, Авдотья Романовна, вы сами ужасно как похожи на вашего брата, даже во всем! — брякнул он вдруг, для себя самого неожиданно, но тотчас же, вспомнив о
том, что сейчас говорил ей же про брата, покраснел как рак и ужасно сконфузился. Авдотья Романовна не могла не рассмеяться, на него глядя.
— Бог меня прости, а я таки порадовалась тогда ее смерти, хоть и не
знаю, кто из них один другого погубил бы: он ли ее, или она его? — заключила Пульхерия Александровна; затем осторожно, с задержками и беспрерывными взглядываниями на Дуню, что было
той, очевидно, неприятно, принялась опять расспрашивать о вчерашней сцене между Родей и Лужиным.
Право, не
знаю, за что я к ней тогда привязался, кажется за
то, что всегда больная…
— А он очень, очень, очень, очень будет рад с тобой познакомиться! Я много говорил ему о тебе, в разное время… И вчера говорил. Идем!.. Так ты
знал старуху? То-то!.. Ве-ли-ко-лепно это все обернулось!.. Ах да… Софья Ивановна…
— А я об вас еще от покойника тогда же слышала… Только не
знала тогда еще вашей фамилии, да и он сам не
знал… А теперь пришла… и как
узнала вчера вашу фамилию…
то и спросила сегодня: тут господин Раскольников где живет?.. И не
знала, что вы тоже от жильцов живете… Прощайте-с… Я Катерине Ивановне…
— Я ведь и не
знал, что ты тоже у старухи закладывал. И… и… давно это было?
То есть давно ты был у ней?
—
То есть не
то чтобы… видишь, в последнее время, вот как ты заболел, мне часто и много приходилось об тебе поминать… Ну, он слушал… и как
узнал, что ты по юридическому и кончить курса не можешь, по обстоятельствам,
то сказал: «Как жаль!» Я и заключил…
то есть все это вместе, не одно ведь это; вчера Заметов… Видишь, Родя, я тебе что-то вчера болтал в пьяном виде, как домой-то шли… так я, брат, боюсь, чтоб ты не преувеличил, видишь…
— Извините, что такими пустяками беспокоил, — продолжал он, несколько сбившись, — вещи мои стоят всего пять рублей, но они мне особенно дороги, как память
тех, от кого достались, и, признаюсь, я, как
узнал, очень испугался…