Неточные совпадения
В глазах ее этот брак с Макаром Ивановым был давно уже делом решенным, и все, что тогда с нею произошло, она нашла превосходным и самым лучшим; под венец
пошла с самым спокойным видом, какой
только можно иметь в таких случаях, так что сама уж Татьяна Павловна назвала ее тогда рыбой.
Что на гибель — это-то и мать моя, надеюсь, понимала всю жизнь;
только разве когда
шла, то не думала о гибели вовсе; но так всегда у этих «беззащитных»: и знают, что гибель, а лезут.
Когда мне мать подавала утром, перед тем как мне
идти на службу, простылый кофей, я сердился и грубил ей, а между тем я был тот самый человек, который прожил весь месяц
только на хлебе и на воде.
— Кушать давно готово, — прибавила она, почти сконфузившись, — суп
только бы не простыл, а котлетки я сейчас велю… — Она было стала поспешно вставать, чтоб
идти на кухню, и в первый раз, может быть, в целый месяц мне вдруг стало стыдно, что она слишком уж проворно вскакивает для моих услуг, тогда как до сих пор сам же я того требовал.
Все буду
идти; ночевать буду где-нибудь под кустами, а есть буду один
только хлеб, а хлеба на два рубля мне очень надолго хватит».
Стемнело наконец совсем; я стал перед образом и начал молиться,
только скоро-скоро, я торопился; захватил узелок и на цыпочках
пошел с скрипучей нашей лестницы, ужасно боясь, чтобы не услыхала меня из кухни Агафья.
Веселый господин кричал и острил, но дело
шло только о том, что Васина нет дома, что он все никак не может застать его, что это ему на роду написано и что он опять, как тогда, подождет, и все это, без сомнения, казалось верхом остроумия хозяйке.
Я прямо требовал угла, чтоб
только повернуться, и мне презрительно давали знать, что в таком случае надо
идти «в углы».
— Вот это письмо, — ответил я. — Объяснять считаю ненужным: оно
идет от Крафта, а тому досталось от покойного Андроникова. По содержанию узнаете. Прибавлю, что никто в целом мире не знает теперь об этом письме, кроме меня, потому что Крафт, передав мне вчера это письмо,
только что я вышел от него, застрелился…
Только что убежала она вчера от нас, я тотчас же положил было в мыслях
идти за ней следом сюда и переубедить ее, но это непредвиденное и неотложное дело, которое, впрочем, я весьма бы мог отложить до сегодня… на неделю даже, — это досадное дело всему помешало и все испортило.
— Да, вызвал; я тотчас же принял вызов, но решил, еще раньше встречи,
послать ему письмо, в котором излагаю мой взгляд на мой поступок и все мое раскаяние в этой ужасной ошибке… потому что это была
только ошибка — несчастная, роковая ошибка!
— Да, просто, просто, но
только один уговор: если когда-нибудь мы обвиним друг друга, если будем в чем недовольны, если сделаемся сами злы, дурны, если даже забудем все это, — то не забудем никогда этого дня и вот этого самого часа! Дадим слово такое себе. Дадим слово, что всегда припомним этот день, когда мы вот
шли с тобой оба рука в руку, и так смеялись, и так нам весело было… Да? Ведь да?
— Слушайте, ничего нет выше, как быть полезным. Скажите, чем в данный миг я всего больше могу быть полезен? Я знаю, что вам не разрешить этого; но я
только вашего мнения ищу: вы скажете, и как вы скажете, так я и
пойду, клянусь вам! Ну, в чем же великая мысль?
Что мог я извлечь и из этого? Тут было
только беспокойство обо мне, об моей материальной участи; сказывался отец с своими прозаическими, хотя и добрыми, чувствами; но того ли мне надо было ввиду идей, за которые каждый честный отец должен бы
послать сына своего хоть на смерть, как древний Гораций своих сыновей за идею Рима?
— Я вам сам дверь отворю,
идите, но знайте: я принял одно огромное решение; и если вы захотите дать свет моей душе, то воротитесь, сядьте и выслушайте
только два слова. Но если не хотите, то уйдите, и я вам сам дверь отворю!
Впрочем, сначала все
шло хорошо: Версилов
только поморщился немного на суп с клецками и очень сгримасничал, когда подали зразы.
— Ну, ну, ничего, — перебила мама, — а вот любите
только друг дружку и никогда не ссорьтесь, то и Бог счастья
пошлет.
— Постой, Лиза, постой, о, как я был глуп! Но глуп ли? Все намеки сошлись
только вчера в одну кучу, а до тех пор откуда я мог узнать? Из того, что ты ходила к Столбеевой и к этой… Дарье Онисимовне? Но я тебя за солнце считал, Лиза, и как могло бы мне прийти что-нибудь в голову? Помнишь, как я тебя встретил тогда, два месяца назад, у него на квартире, и как мы с тобой
шли тогда по солнцу и радовались… тогда уже было? Было?
— Я так и думала, что все так и будет, когда
шла сюда, и тебе непременно понадобится, чтоб я непременно сама повинилась. Изволь, винюсь. Я
только из гордости сейчас молчала, не говорила, а вас и маму мне гораздо больше, чем себя самое, жаль… — Она не договорила и вдруг горячо заплакала.
Ах, Аркадий, стыдно мне
только говорить, а я
шла сюда и ужасно боялась, что ты меня разлюбил, все крестилась дорогою, а ты — такой добрый, милый!
Объясню заранее: отослав вчера такое письмо к Катерине Николаевне и действительно (один
только Бог знает зачем)
послав копию с него барону Бьорингу, он, естественно, сегодня же, в течение дня, должен был ожидать и известных «последствий» своего поступка, а потому и принял своего рода меры: с утра еще он перевел маму и Лизу (которая, как я узнал потом, воротившись еще утром, расхворалась и лежала в постели) наверх, «в гроб», а комнаты, и особенно наша «гостиная», были усиленно прибраны и выметены.
Все ахнули и бросились его поднимать, но,
слава Богу, он не разбился; он
только грузно, со звуком, стукнулся об пол обоими коленями, но успел-таки уставить перед собою правую руку и на ней удержаться.
Ждал было он, что мать
пойдет жаловаться, и, возгордясь, молчал;
только где уж, не посмела мать жаловаться.
— Как не
пойдешь? — пугливо встрепенулся он, очнувшись разом. — Да я
только и ждал, что мы одни останемся!
— Я — тебе не друг, а ты — мошенник.
Пойдем, чтоб
только доказать тебе, что я тебя не боюсь. Ах, как скверно пахнет, сыром пахнет! Экая гадость!
Об этом, конечно, не стоило бы вспоминать, но мне хотелось
только указать, как это издалека иногда
идет…
«Тут одно
только серьезное возражение, — все мечтал я, продолжая
идти. — О, конечно, ничтожная разница в наших летах не составит препятствия, но вот что: она — такая аристократка, а я — просто Долгорукий! Страшно скверно! Гм! Версилов разве не мог бы, женясь на маме, просить правительство о позволении усыновить меня… за заслуги, так сказать, отца… Он ведь служил, стало быть, были и заслуги; он был мировым посредником… О, черт возьми, какая гадость!»
Этого
только недоставало. Я захватил мою шубу и, накидывая ее на ходу, побежал вон с мыслью: «Она велела
идти к нему, а где я его достану?»
— Вздор, ничего не будет, не приду! — вскричал я упрямо и с злорадством, — теперь — все по-новому! да и можете ли вы это понять? Прощайте, Настасья Егоровна, нарочно не
пойду, нарочно не буду вас расспрашивать. Вы меня
только сбиваете с толку. Не хочу я проникать в ваши загадки.
Кстати, не знаю наверно даже до сего дня, подкупили они Петра Ипполитовича, моего хозяина, или нет, и получил ли он от них хоть сколько-нибудь тогда за услуги или просто
пошел в их общество для радостей интриги; но
только и он был за мной шпионом, и жена его — это я знаю наверно.