Неточные совпадения
«Я буду не один, — продолжал я раскидывать, ходя как угорелый все эти последние дни в Москве, — никогда теперь уже не буду один, как в столько ужасных лет до сих пор: со мной будет моя идея, которой я никогда не изменю, даже и в том случае, если б они мне все там понравились, и дали мне счастье, и я прожил бы
с ними хоть десять лет!» Вот это-то впечатление, замечу вперед, вот именно эта-то двойственность планов и
целей моих, определившаяся еще в Москве и которая не оставляла меня ни на один миг в Петербурге (ибо не знаю, был ли такой день в Петербурге, который бы я не ставил впереди моим окончательным сроком, чтобы порвать
с ними и удалиться), — эта двойственность, говорю я, и была, кажется, одною из главнейших причин многих моих неосторожностей, наделанных в году, многих мерзостей, многих даже низостей и, уж разумеется, глупостей.
Но протестовать тогда же — значило бы порвать
с ними сразу, что хоть вовсе не пугало меня, но вредило моим существенным
целям, а потому я принял место покамест молча, молчаньем защитив мое достоинство.
Мы
целый день потом просидели над этой бумагой
с князем, и он очень горячо со мной спорил, однако же остался доволен; не знаю только, подал ли бумагу или нет.
Твердым я оставаться не мог: было ужасно досадно, что
с первого же шагу я так малодушен и неловок; было ужасно любопытно, а главное, противно, —
целых три впечатления.
— Cher, cher enfant! — восклицал он,
целуя меня и обнимая (признаюсь, я сам было заплакал черт знает
с чего, хоть мигом воздержался, и даже теперь, как пишу, у меня краска в лице), — милый друг, ты мне теперь как родной; ты мне в этот месяц стал как кусок моего собственного сердца!
Позвольте-с: у меня был товарищ, Ламберт, который говорил мне еще шестнадцати лет, что когда он будет богат, то самое большое наслаждение его будет кормить хлебом и мясом собак, когда дети бедных будут умирать
с голоду; а когда им топить будет нечем, то он купит
целый дровяной двор, сложит в поле и вытопит поле, а бедным ни полена не даст.
Знал он тоже, что и Катерине Николавне уже известно, что письмо у Версилова и что она этого-то и боится, думая, что Версилов тотчас пойдет
с письмом к старому князю; что, возвратясь из-за границы, она уже искала письмо в Петербурге, была у Андрониковых и теперь продолжает искать, так как все-таки у нее оставалась надежда, что письмо, может быть, не у Версилова, и, в заключение, что она и в Москву ездила единственно
с этою же
целью и умоляла там Марью Ивановну поискать в тех бумагах, которые сохранялись у ней.
Бедная рассказывала иногда
с каким-то ужасом и качая головой, как она прожила тогда
целые полгода, одна-одинешенька,
с маленькой дочерью, не зная языка, точно в лесу, а под конец и без денег.
С этою
целью я
целый первый месяц ел только один хлеб
с водой.
Но хоть и
с гневом, а я все-таки ехал совершенно спокойный за
цель мою.
Шляпы он всегда носил мягкие, широкополые, черные; когда он снял в дверях шляпу —
целый пук его густейших, но
с сильной проседью волос так и прянул на его голове.
Ты приехал к нам из Москвы
с тем, чтобы тотчас же взбунтоваться, — вот пока что нам известно о
целях твоего прибытия.
Помню еще около дома огромные деревья, липы кажется, потом иногда сильный свет солнца в отворенных окнах, палисадник
с цветами, дорожку, а вас, мама, помню ясно только в одном мгновении, когда меня в тамошней церкви раз причащали и вы приподняли меня принять дары и
поцеловать чашу; это летом было, и голубь пролетел насквозь через купол, из окна в окно…
С детьми тоже скоро меня посадили вместе и пускали играть, но ни разу, в
целые два
с половиной года, Тушар не забыл различия в социальном положении нашем, и хоть не очень, а все же употреблял меня для услуг постоянно, я именно думаю, чтоб мне напомнить.
Разъясни мне тоже, кстати, друг мой: ты для чего это и
с какою бы
целью распространял и в школе, и в гимназии, и во всю жизнь свою, и даже первому встречному, как я слышал, о своей незаконнорожденности?
Я припоминаю слово в слово рассказ его; он стал говорить
с большой даже охотой и
с видимым удовольствием. Мне слишком ясно было, что он пришел ко мне вовсе не для болтовни и совсем не для того, чтоб успокоить мать, а наверно имея другие
цели.
Я не мог заговорить
с нею иначе как на известную тему и боялся отвлечь себя от предпринятых
целей каким-нибудь новым и неожиданным впечатлением.
Все это я обдумал и совершенно уяснил себе, сидя в пустой комнате Васина, и мне даже вдруг пришло в голову, что пришел я к Васину, столь жаждая от него совета, как поступить, — единственно
с тою
целью, чтобы он увидал при этом, какой я сам благороднейший и бескорыстнейший человек, а стало быть, чтоб и отмстить ему тем самым за вчерашнее мое перед ним принижение.
Я встал
с постели и прямо кинулся
целовать маму.
— Даже если тут и «пьедестал», то и тогда лучше, — продолжал я, — пьедестал хоть и пьедестал, но сам по себе он очень ценная вещь. Этот «пьедестал» ведь все тот же «идеал», и вряд ли лучше, что в иной теперешней душе его нет; хоть
с маленьким даже уродством, да пусть он есть! И наверно, вы сами думаете так, Васин, голубчик мой Васин, милый мой Васин! Одним словом, я, конечно, зарапортовался, но вы ведь меня понимаете же. На то вы Васин; и, во всяком случае, я обнимаю вас и
целую, Васин!
— Позвольте, князь, — пролепетал я, отводя назад обе мои руки, — я вам должен сказать искренно — и рад, что говорю при милом нашем князе, — что я даже желал
с вами встретиться, и еще недавно желал, всего только вчера, но совсем уже
с другими
целями.
Так это я вам скажу, этот начальник-то, государственное-то лицо, только ахнул, обнял его,
поцеловал: «Да откуда ты был такой, говорит?» — «А из Ярославской губернии, ваше сиятельство, мы, собственно, по нашему рукомеслу портные, а летом в столицу фруктом приходим торговать-с».
— Самый превосходный признак, мой друг; самый даже благонадежный, потому что наш русский атеист, если только он вправду атеист и чуть-чуть
с умом, — самый лучший человек в
целом мире и всегда наклонен приласкать Бога, потому что непременно добр, а добр потому, что безмерно доволен тем, что он — атеист. Атеисты наши — люди почтенные и в высшей степени благонадежные, так сказать, опора отечества…
— Да неужто ты никогда меня не
поцелуешь задушевно, по-детски, как сын отца? — проговорил он мне
с странною дрожью в голосе. Я горячо
поцеловал его.
Как нарочно, кляча тащила неестественно долго, хоть я и обещал
целый рубль. Извозчик только стегал и, конечно, настегал ее на рубль. Сердце мое замирало; я начинал что-то заговаривать
с извозчиком, но у меня даже не выговаривались слова, и я бормотал какой-то вздор. Вот в каком положении я вбежал к князю. Он только что воротился; он завез Дарзана и был один. Бледный и злой, шагал он по кабинету. Повторю еще раз: он страшно проигрался. На меня он посмотрел
с каким-то рассеянным недоумением.
Он ко мне повадился, я
с ним не церемонился, он просиживал у меня в углу молча по
целым дням, но
с достоинством, хотя не мешал мне вовсе.
Он дал мне денег и обещал еще дать, но просил и
с своей стороны помочь ему: ему нужен был артист, рисовальщик, гравер, литограф и прочее, химик и техник, и —
с известными
целями.
О
целях он высказался даже
с первого раза довольно прозрачно.
Я обиделся на французские хлебы и
с ущемленным видом ответил, что здесь у нас «пища» очень хорошая и нам каждый день дают к чаю по
целой французской булке.
Горячий стакан явился, я выхлебнул его
с жадностью, и он оживил меня тотчас же; я опять залепетал; я полулежал в углу на диване и все говорил, — я захлебывался говоря, — но что именно и как я рассказывал, опять-таки совсем почти не помню; мгновениями и даже
целыми промежутками совсем забыл.
Я узнал потом, что этот доктор (вот тот самый молодой человек,
с которым я поссорился и который
с самого прибытия Макара Ивановича лечил его) весьма внимательно относился к пациенту и — не умею я только говорить их медицинским языком — предполагал в нем
целое осложнение разных болезней.
— Да перестань уж ты, Александр Семенович, полно браниться, — рассмеялся Макар Иванович. — Ну что, батюшка, Андрей Петрович, как
с нашей барышней поступили? Вот она
целое утро клокчет, беспокоится, — прибавил он, показывая на маму.
— «Да уж постараюсь сегодня особо, сударыня; пожалуйте ручку-с», — и
поцеловала в знак примирения барыне ручку.
Но рядом
с очевидными переделками или просто
с враньем всегда мелькало какое-то удивительное
целое, полное народного чувства и всегда умилительное…
Теперь сделаю резюме: ко дню и часу моего выхода после болезни Ламберт стоял на следующих двух точках (это-то уж я теперь наверно знаю): первое, взять
с Анны Андреевны за документ вексель не менее как в тридцать тысяч и затем помочь ей напугать князя, похитить его и
с ним вдруг обвенчать ее — одним словом, в этом роде. Тут даже составлен был
целый план; ждали только моей помощи, то есть самого документа.
Посему и ты, Софья, не смущай свою душу слишком, ибо весь твой грех — мой, а в тебе, так мыслю, и разуменье-то вряд ли тогда было, а пожалуй, и в вас тоже, сударь, вкупе
с нею, — улыбнулся он
с задрожавшими от какой-то боли губами, — и хоть мог бы я тогда поучить тебя, супруга моя, даже жезлом, да и должен был, но жалко стало, как предо мной упала в слезах и ничего не потаила… ноги мои
целовала.
Ничего, коль
с грязнотцой, если
цель великолепна!
Действительно, на столе, в шкафу и на этажерках было много книг (которых в маминой квартире почти совсем не было); были исписанные бумаги, были связанные пачки
с письмами — одним словом, все глядело как давно уже обжитой угол, и я знаю, что Версилов и прежде (хотя и довольно редко) переселялся по временам на эту квартиру совсем и оставался в ней даже по
целым неделям.
Он блаженно улыбнулся, хотя в улыбке его и отразилось как бы что-то страдальческое или, лучше сказать, что-то гуманное, высшее… не умею я этого высказать; но высокоразвитые люди, как мне кажется, не могут иметь торжественно и победоносно счастливых лиц. Не ответив мне, он снял портрет
с колец обеими руками, приблизил к себе,
поцеловал его, затем тихо повесил опять на стену.
Я
с судорожным нетерпением мечтал о
целой новой программе жизни; я мечтал постепенно, методическим усилием, разрушить в душе ее этот постоянный ее страх предо мной, растолковать ей ее собственную цену и все, чем она даже выше меня.
—
С чувством
целовал, не притворялся?
Ответ: прежде всего — у меня,
с которым вчера обнимался, а потом сейчас же у мамы, которой портрет он вчера
целовал.
Все это я таил
с тех самых пор в моем сердце, а теперь пришло время и — я подвожу итог. Но опять-таки и в последний раз: я, может быть, на
целую половину или даже на семьдесят пять процентов налгал на себя! В ту ночь я ненавидел ее, как исступленный, а потом как разбушевавшийся пьяный. Я сказал уже, что это был хаос чувств и ощущений, в котором я сам ничего разобрать не мог. Но, все равно, их надо было высказать, потому что хоть часть этих чувств да была же наверно.
Я ее
поцеловал. Скажу в скобках:
с этих-то пор я
с Татьяной Павловной и стал другом.
Он подошел и положил, а сам стал над нею, пристально
с минуту смотрел ей в лицо и вдруг, нагнувшись,
поцеловал ее два раза в ее бледные губы.
Для меня по крайней мере первым вопросом, и тогда и еще долго спустя, было: как мог Версилов соединиться
с таким, как Ламберт, и какую
цель он имел тогда в виду?
Он слушает
с улыбкою, гладит ее волосы,
целует ее руки, и самое полное счастье светится на лице его.
Замечу кстати, что прежде, в довольно недавнее прошлое, всего лишь поколение назад, этих интересных юношей можно было и не столь жалеть, ибо в те времена они почти всегда кончали тем, что
с успехом примыкали впоследствии к нашему высшему культурному слою и сливались
с ним в одно
целое.
Мало того,
с увлечением не скрывают от детей своих свою алчную радость о внезапном праве на бесчестье, которое они вдруг из чего-то вывели
целою массой.